Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наотрез?
— Наотрез.
Удовлетворенно улыбнувшись, Аскольдик перевернул листок блокнота.
— Я полагаю, что материал для «БОКСА» все-таки есть? А вы сомневались, товарищ директор. Как фамилия этого стиляги?
— Пишите, молодой человек. Фамилия его Набатников. — Афанасий Гаврилович встал и, протягивая руку насупившемуся Медоварову, сказал: — Покойной ночи, Анатолий Анатольевич. Видите, до чего я самокритичен.
Ночь для Набатникова оказалась беспокойной. В своем кабинете он потушил свет, лег на диван напротив контрольного экрана, чтобы, приоткрывши глаза, можно было видеть голубую звездочку «Униона». И когда она подолгу задерживалась на одном месте, Афанасий Гаврилович вскакивал с дивана и, шлепая босыми ногами по колючему, точно жнивье, ковру, подбегал к приборам. Испытания идут нормально, по программе. Сейчас, например, ровно три часа, значит, диск остановился на очередной заданной высоте.
Афанасий Гаврилович засыпал, и тогда ему мерещился какой-то маленький человечек, заспиртованный в банке. Стоит эта банка в музее, и все на нее смотрят. Человечек в зеленом пиджаке, длинноволосый. Вдруг он начинает расти, пухнуть. Банка лопается, и на столе уже извивается в уродливом танце не кто иной, а сам Набатников.
Он просыпается, протирает глаза. Приснится же такая чертовщина! На экране мерцает далекая звезда, ее отблеск лежит на мраморных шлифованных срезах, на страницах начатой рукописи. Все живое, теплое, настоящее.
Рассветало. Неровная мохнатая линия лиловой горы становилась все четче и четче, будто по ней с нажимом проводили карандашом. С неба смывалась темная краска, постепенно уходя в высоту. И вот когда над горой прочертилась золотая полоса, когда у подножия башни заблестели мокрые камни, Набатников взял сбою походную сумку, вытащил из шкафа ружье и отправился в горы.
Так бывало каждое утро. Часа два Афанасий Гаврилович бродил по окрестностям, но вместо ружья предпочитал пользоваться геологическим молотком. Тоже охота, но бескровная и не менее увлекательная. А ружье брал на всякий случай. Места дикие, малообжитые, встречается и всякое зверье.
Какие только мраморы не находил в здешних горах Афанасий Гаврилович! Он знал прекрасные черные с золотыми прожилками хорвирабские мраморы Армении, находил куски мрамора цвета запекшейся крови, похожие на знаменитые шрошинские мраморы Грузии. В его коллекции были шлифованные осколки серо-фиолетовых, бледно-зеленых, голубых местных мраморов, с изумительным многообразием рисунков и оттенков. Каждый такой кусок Набатников рассматривал как неповторимую картинку. Он видел в Сочетании пятен, линий, нежнейших переходов одного цвета в другой то горный пейзаж, то бурное море, то закатное небо.
В опытной мастерской института он приспособил станочек для распиловки и шлифовки мраморных кусков и частенько по вечерам проводил время за своим любимым занятием. Это было одно из маленьких его увлечений, причем началось оно недавно, только здесь, когда пришлось столкнуться со своеобразным великолепием высокогорной природы. Она не балует ни тенистыми лесами, ни цветами, ни виноградниками, суровы и каменисты берега здешних рек. Но именно камни, молчаливые и прекрасные, покорили нашего физика, хотя он ими никогда не занимался и профессия его — изучение невесомых частиц материи — очень далека от тяжелых, чересчур уж земных каменных глыб, так поэтично и тонко воспетых академиком Ферсманом в его «Песне о камне». Но для Ферсмана камень был всем: его трудом, наукой, жизнью. А для Набатникова — второй, возможно недолгой любовью, но чистой и благородной.
Сегодняшнее утро не принесло Афанасию Гавриловичу ни радости, ни удовлетворения, если не считать бодрящего ощущения утренней прогулки. Далеко уйти он не мог — беспокоился за испытания, — а ближайшие тропки были им все исхожены. Попались два довольно интересных полупрозрачных халцедончика, которые из-за своей твердости трудно обрабатываются, тем более при таком примитивном оборудовании, какое имелось в распоряжении Набатникова. Ничего другого заслуживающего внимания, а главное, того, чего не было в его коллекции, Афанасий Гаврилович не нашел.
Возвращаясь обратно, он увидел высоко в небе орла-ягнятника.
Зная, сколько неприятностей приносят эти орлы чабанам, Набатников прицелился и выстрелил.
То ли ему так показалось, то ли ружье было заряжено не дробью, а разрывной, зажигательной гранаткой — что уж совсем маловероятно, — но орел не просто упал, а как бы вспыхнул и превратился в облачко.
Сколько потом Набатников ни искал хотя бы орлиное перышко, никаких следов не осталось.
Дома он проверил несколько патронов и ничего особенного в них не нашел. Единственным правдоподобным объяснением столь странной случайности он мог считать оптический обман. Какой-нибудь отблеск на фоне облаков. Что же касается убитой птицы, то, видно, она упала в ущелье. Не заметил, как падала? Ну что ж, ничего удивительного — охотник он неопытный, выстрел ослепил его, пришлось зажмуриться. Вот и проморгал.
Смущало другое обстоятельство: уж очень подозрительно совпадают два факта — столкновение с орлом самолета и сегодняшний «оптический обман». Во всяком случае над этим надо призадуматься, и не только самому, но и другим товарищам, более компетентным.
Глава двадцатая
Получилась она как сугубо приключенческая. Тут есть и ночные неизведанные тропы, и воющий шакал, и таинственный голос. Но, честное слово, автор не хотел этого. Наоборот, он старался возможно короче и проще рассказать об одном трудном путешествии, без чего нельзя продолжать повествование.
На освещенную луной поляну из зарослей ежевики выполз шакал, тощий, похожий на бездомную собаку. Выступающие ребра едва скрывала облезлая шерсть. Старый, он уже с трудом добывал себе пищу, питался лягушками, ящерицами, падалью.
Пренебрегая мудрой осторожностью более молодых соплеменников, понурой рысцой домашнего пса перебежал он поляну, поднял голову, заскулил и вдруг смолк.
Из листвы чинары безжизненно свисала рука. Шакал попятился в кусты и боязливо выглянул оттуда. Человек не шевелился. Крадучись, шакал приблизился, зевнул, лениво вылизал свою облезшую шкуру и завыл.
…Как сквозь сон Вадим услышал вой. Опять ветер? Провел рукой по лицу. Липкое до самой шеи. Веки тоже слиплись, темно. Боль растекается по всему телу. Откуда она? Что было раньше? Мелькают обрывки воспоминаний. Он висел на тросе, горы подступали все ближе и ближе. Высокая зубчатая стена двигалась навстречу. Как черным мохом, заросла она лесом, и только на самой вершине торчали остроконечные скалы.
Вот уже различаются ветви деревьев, мелкий кустарник, отдельные камни… Вадим боялся услышать треск над головой. Диск налетит на
