Города - Пол Филиппо

Я оскорбляю Мальчишку:

— Ты умеешь говорить по-английски?

Ноль реакции.

— Хреновый способ получить чаевые. Или не получить. Хочешь остаться без чаевых?

Его руки раскрываются, как пружинный замок, голова болтается, словно антенна кабельного телевидения, с губ слетает поток мусора, как в телетрансляции. Я нажал нужную кнопку.

Когда он прекращает ругаться по-албански, или по-монгольски, или на каком бы там ни было языке, я наконец слышу, как он громко протестует:

— Я никак не получать чаевых!

Вот оно как. Чаевых он не получает.

Говнюки, которые здесь управляют, не платят персоналу. Вам приходится платить нянькам, уборщицам, врачам, официантам. Если туалеты станут умнее, мы будем должны платить туалетам. И администрация заботится о том, чтобы мы делали это регулярно. Вот одно из качеств этой свалки, которые я ненавижу больше всего. Они вечно посылают нам бланки, которые нужно заполнять, чтобы поднять дебет банковского счета. Эти хреновы бланки возникают в вашем компьютере, на экране телевизора, на микроволновой печи, на ваших очках. И у них ужасные возбужденные, тонкие голоса: «Не сомневаюсь, что вы хотите выразить свою оценку работы персонала».

Проживание здесь стоит сто тысяч в год, а чаевые они называют добровольными. А это еще сто пятьдесят в неделю. И я обеспечиваю — со своей стороны — их выплату, потому что хочу, чтобы эти субъекты пошевеливались, если я заболею или еще что-нибудь случится.

Я говорю хладнокровно, так как хочу убедиться, что сделал все правильно:

— Никаких чаевых? Я плачу тебе чаевые, братец.

Мне нужно знать, как зовут этого парня. Невозможно разговаривать с человеком сверху вниз, когда не знаешь его имени. Мои очки просматривают фотографии персонала, и наконец я вижу этого. Мой мозг слегка щелкает, как если бы я хотел спросить его имя. Очки подсказывают мне.

Мальчишку зовут Жуан, и он происходит из той части Индонезии, где в ходу португальский язык.

— Жуан, — говорю я. — Я прошу прощения. Прошу прощения. Я плачу. Честно.

Он стоит передо мной и пышет жаром, как раскаленный утюг.

— Жуан! Я плачу чаевые. Или ты их не получаешь?

Мальчишка настолько вне себя, что его провода перекрещиваются. Он хмурится и моргает.

— Позволь тебе показать, — говорю я.

Поймите, я пытаюсь развернуть его к машине, касаюсь его руки, и он отбрасывает мою руку, вот так. На мгновение мне кажется, что он собирается облобызать меня. И потому я продолжаю говорить негромко и мягко:

— Послушай, друг, успокойся на этот счет, ладно? Позволь тебе показать. — Я открываю свои записи. — Видишь? — Я показываю ему весь дебет. Эти чаевые поступают регулярно, как часы. Я указываю ему на эти суммы, там, на экране. Прямо с моего банковского счета.

Мальчишка моргает и трет ладонями лицо. Я начинаю сомневаться, что в его родной стране людей учат читать.

И вдруг он выкрикивает:

— Я их не получать!

Он выбрасывает вверх руки и терзает щеки. Но я вижу. Сейчас он в ярости не на меня.

Мне самому довольно-таки нехорошо, что-то с желудком, как будто цыпленок, которого я ел, заражен сальмонеллой. Я думаю, черт возьми! Перед нами рэкет в отношении чаевых.

Кто-то прибирает к рукам чаевые уборщиков. Возможно, какой-нибудь безрассудный доктор, который не в состоянии оплатить свой новый бассейн или судебную пошлину.

Я мог бы пожаловаться, мог бы обратиться к закону. Но у меня есть причины. Вы понимаете, о чем я?

— Как давно ты не получаешь чаевые? — спрашиваю я Жуана.

Он говорит мне. Не один месяц. Я понимаю, почему он не слишком заботится о том, чтобы убирать мое дерьмо. Я усаживаю его, наливаю ему виски. Это займет какое-то время, а я хочу, чтобы до его подкорки дошло, кто вернет ему его деньги. Я. Здесь. Сам Брюстер.

Я зову свою знакомую. Это набитая дура, самый упрямый старый младенец, которого вне этого места все еще называют Никки. У нее отличная транслирующая система. Мы ведем аудиоразговор о ее новом бунгало, которое скрывает в себе службу перекачки данных. Программа загружается. Выглядит она как счет на оплату телефона. Там содержится запрос на канал ностальгического телевидения. Я загружаю его, сажусь и смотрю программу, напоминающую старую видеоленту «Бритни Спирс».

Это не видео, поверьте. Я не могу делать ничего недозволенного. Артиллерия всегда начеку. Нам говорят, на случай, если мы заболеем, но — ха! — почему они следят за тем, по каким клавишам мы стучим? Если вы захотите забраться в программу, вам это не удастся. Все здесь выглядит одинаково.

Я улыбаюсь Мальчишке и кивком указываю на камеры, очки, телевизор, компьютер… На все орудия наблюдения. Но что это? Мальчишка спокоен. Не бла-бла английский, но он понимает, что я делаю. В первый раз я вытянул из него улыбку. Он посмеивается и поднимает стакан с виски. «3–24!» — говорит он. А, это же язык Мальчишек.

— Хлопни! — отвечаю я. Это мой язык. — Любишь Бритни, а?

Мальчишка — дока. Он точно знает, что сейчас происходит.

— Бритни… Уитни… Все это старье. — Он хихикает, кивает, трясет головой. — Я большой, большой любитель.

Я знаю, что он думает. Он думает: этот старик просто вляпался в какое-то дерьмо. Он думает: этот старик забрался в программу и добывает мне мои деньги.

Микроволновая печь пищит так, будто мой обед готов, только сейчас готовится не еда. Я надеваю очки, водружаю на них транскодер, и на месте Бритни внезапно оказываются счета Корпорации. Но это только если смотреть сквозь мои очки.

Я получил точные сведения о том, кто урезает долю Мальчишки.

Мой Медицинский Контролер. Господин доверенный доктор Кертис. Так что я делаю переливание на корпоративный счет Мальчишки. Готово к отправке в его банк.

— Хлопнем! — говорит Мальчишка.

Дом Большого Папы.

Затем я связываюсь с доктором Кертисом.

— Рожа у вас гнилая, и все мозги на подбородке!

Доктор Кертис откидывается назад. У него вид человека, которому только что рассказали очень дурной анекдот. За его спиной — стена из экранов, и на некоторых видны пульсирующие человеческие внутренности.

Видите ли, когда стареешь, в конце концов оказываешься здесь, а это дает им право отслеживать все твои последние действия и слова. Ты — пациент.

Я — ненормальный пациент.

— Может быть, мне и восемьдесят, но я все еще могу вас приколотить!

Он опять откидывается назад, его брови взлетают и нависают над глазами.

— Я всегда могу предписать, чтобы из вас выкачали весь этот агрессивный тестостерон. Старым людям он ни к чему.

Я ненавижу его. Кроме шуток. Я способен мириться со многими людьми, но если бы я мог искалечить Кертиса, то так бы и сделал. Кертис добрался до моей мошонки и может крутить ее когда ему заблагорассудится.

— Послушайте, Кертис, вы при помощи компьютерного взлома воруете наши чаевые. Хм! Неужто вы думаете, что персонал не замечает, что чаевые не приходят по назначению? Я знаю, что мы — горстка придурковатых стариканов, но даже мы способны сообразить, что когда нам не вытирают задницы, то это потому, что сотрудники не могут прокормить своих детей. И оставь наши чаевые в покое, мразь!

Добрый доктор фыркнул.

— Боюсь, у меня есть издержки.

— Да, и у всех у них есть сиськи.

— А источник дополнительного дохода у меня один. — Он начинает улыбаться. Хорошая долгая пауза, как будто снимается крупный план или что-то в этом роде. Он кривит губы в нелепом поцелуе. — Это вы.

Он как студент театральной школы. Его дыхание пахнет сыром. Он мне говорит:

— Если мой счет опустеет, я заберусь на ваш.

Как бы не так! Это будет непросто. Но у него есть преимущество. Это глобальное преимущество, фундаментальное преимущество. Я каждый день сижу на этом преимуществе, и оно пронизывает мой зад.

Я не в состоянии ходить без посторонней помощи. Мой сын беден. Я вынужден добывать сотню штук в год.

Так что я возьму их с чужих банковских счетов, лады?

Кертис — мой врач. Ему известно все, что я делаю. Я должен окоротить его.

У меня есть мечта. Я надеваю на доктора Кертиса резиновую маску и бейсбольную кепку козырьком назад, а потом ночью закапываю его, камеры его не опознают, и он стерт с лица земли. Его убивают из духового ружья. Его засовывают в микроволновую печь. Если пощупать его тело, то кажется, что он держится за раскаленную лампочку. Эта бритая, татуированная, жирная, ничтожная задница ощущает, что значит быть бедным и голодным, карабкаться по стенам, чтобы активировать некую артиллерию.

И все это перед обедом. О, это решительный день. Не отступай, и он станет еще решительнее.

Сегодня суббота, день визита Билла. Я иду в солярий и жду, потом жду еще. Сегодня он не появляется. Я еще немного жду. А потом звоню ему, чтобы оставить сообщение. Я не хочу, чтобы мой голос прозвучал жалобно, поэтому стараюсь собраться.