Мир приключений № 8, 1962 - Леонид Платов

— О-о-о! Дядя Ми-иша! — тянет Юрка с поддельным удивлением и таращит глаза.

Юркину хитрость Михаил Николаевич разгадал давно, но делает вид, что тоже поражен неожиданной встречей.

— А-а, юнга! Как дела?

— У меня, дядя Миша, пятерка по химии.

— И только? — спрашивает подполковник. — А по русскому тройка?

— Угу, — вздыхает Юрка. — А у вас как дела?

— Троек нет пока.

Дядя Миша сегодня веселый, и, значит, говорить с ним можно сколько угодно, хоть до самой школы. Впрочем, Юра и помолчать умеет. Главное — это шагать рядом с дядей Мишей, шагать целых три квартала, на зависть всем ребятам. Шагать и гордо нести тайну.

Ведь вот ребята часто видят его вместе с пограничником, а ни о чем не догадываются. Даже когда дядя Миша называет его юнгой. Обыкновенное прозвище? Как бы не так!

В прошлом Юрка — нарушитель. Он лежал, сжавшись в комок, стуча зубами от холода, в шлюпке, под брезентом, на пароходе «Тимирязев». Брезент коробился, вздрагивал. И дядя Миша, осматривавший пароход перед отплытием, заметил это.

Тогда-то они и познакомились. Подполковник привел Юрку в свой кабинет и посадил у печки, горячей-прегорячей. И дал чаю. Юрка отогрелся и рассказал всю правду. Стать юнгой подумывал давно, но схватил по русскому двойку и решил окончательно. Дома грозила взбучка. Прямо из школы отправился в порт. Перелез через ограду…

Юрка поведал и то, что отчим у него злой: чуть что — за ремень. А мать и заступилась бы, да боится. В тот же вечер подполковник зашел к отчиму и долго беседовал с ним тихо, за дверью, — понятно, о Юрки-ном воспитании.

Тогда Юрке было всего одиннадцать. До чего он был глуп! Вспомнить смешно. Ведь пограничники тщательно проверяют весь пароход — от них не спрячешься. Кроме того, в юнги больше не берут. Это когда-то было. При царе Горохе. Теперь Юрке целых двенадцать. Но уговор остается — он должен прилежно учиться, иначе подполковник сообщит в школу… Конечно, сейчас это уже не так страшно, как вначале. Но все-таки неприятно — дразнить же будут!

Уговор — значит, дружба. Ни за что не хотел бы Юрка потерять дружбу с дядей Мишей.

— Дома как обстановка, юнга?

— У меня скоро сестренка будет. Я ведь говорил вам, дядя Миша, да?

— Ты рад?

— Не… Куда ее!.. Дядя Миша, я знаете какой значок достал? Австралийский! Выменял на нашего Спутника у матроса.

— В парке?

— Ага. Там много их, матросов. С пароходов.

— Не только матросы, Юрик, — говорит Чаушев. — Всякая шантрапа топчется. Ребятам не место там, я считаю. Ты на занятия налегай, гулянки потом, потом!..

У школы они простились. Чаушеву идти еще четырнадцать минут. Улица упирается в новое здание института. Колонны в свежей побелке, чуть синеватые, стынут на ветру. Поворот вправо — и разом, из каменного ущелья, открывается даль. Мачты, карусель чаек над ними.

До чего резко вдруг обрывается город с его теснотой, сумраком! Это нравится Чаушеву. Он приближается к этому изгибу улицы, невольно ускоряя шаг, всегда с ожиданием чего-то хорошего…

Он уже почти дошел. Невольно расправляются плечи. Струйка ветра, бьющего прямо в лицо, упруго влилась в легкие.

День сегодня по-особенному хорош. Ветер только кажется холодным — просто он дует вовсю, гудя в проводах, изо всех своих весенних сил. Спешит наполнить город, в котором еще темнеют наросты льда, еще застоялась в провалах дворов зимняя стужа.

В открытом море, наверное, шторм. «Франкония» задержится, но завтра она, так или иначе, придет, пускай к вечеру. На пути к порту еще три судна. Словом, начинается страдная пора. И тут бы ему, подполковнику Чаушеву, думать о деле, о том, как распределить силы, обеспечить все посты. А вместо этого в голове упорно звенит, не затихая, непрошеная строка:

Все флаги в гости будут к нам…

Разумеется, все флаги! Судов ожидается гораздо больше, чем в прошлую навигацию.

Но нет, ему никак не собраться с мыслями. Как человек, привыкший во всем спрашивать у себя отчет, он хорошо сознает причину. Виноват ветер. Виновата весна.

Для него нынешняя навигация, скорее всего, последняя. Он еще не вспомнил об этом — он долго и внимательно следит за чайкой, купающейся в сиянии солнца, непривычно ярком.

Чаушев еще прибавляет шагу. Скорее к работе, к столу, в укрытие от неотвязной, прибоем хлещущей весны! В кабинете сумрачно, холодно. Печку уже не топят. Едва он переступает порог, как мысль об отставке тотчас возвращается к нему. Тут есть предмет, который словно твердит ему об этом, упрямо, жестоко твердит. Это панорама порта с птичьего полета, в красках. Выцветшая синева воды, пятна парковой зелени, ставшие от времени почти черными. Панораму повесили давным-давно, когда он еще стажировался здесь — юноша с одним квадратиком на петлице, выпускник училища. После войны, отслужив долгие годы на Крайнем Севере, он снова оказался в родном городе и застал ту же панораму на стене, уже изрядно устаревшую. Сколько раз он собирался заказать новую! Она ветшает, ее исправляли крестиками, флажками. Там, в самом устье реки, возникла лесопилка. Тут заново оборудован причал. На том берегу разросся рабочий поселок. Да и кварталы города, примыкающие к порту, во многом изменились: вот новый институт, широкоэкранный кинотеатр. На пустыре разбит парк.

Он-то, Чаушев, и без панорамы найдет дорогу. С завязанными глазами. Но вот оставлять такое наследство преемнику неудобно. Даже если назначат майора Куземова, нынешнего замполита, отнюдь не новичка. «Сегодня же велю снять», — решает Чаушев.

Что труднее всего передать преемнику — так это свое кровное родство с этим городом в устье большой русской реки. А как хотелось бы…

Входит лейтенант Стецких. Он провел ночь в кресле, у телефона, но уже умудрился побриться, от него вкусно пахнет одеколоном.

— Никаких происшествий нет! — докладывает Стецких. — Кроме… Вот, прошу ознакомиться…

«С этого бы и начинал», — думает Чаушев, беря книгу с записями.

В двадцать три часа двадцать минут младший по наряду рядовой Тишков, находясь на третьем причале, у парохода «Вильгельмина», заметил световые сигналы. Э, такого еще не случалось! Вспышки следовали с правого берега, со стороны лесного склада. Зафиксирован, по-видимому, лишь конец передачи — несколько цифр азбукой Морзе. Сигнальщик не обнаружен.

— Два, семь, семь… — Чаушев перечитывает. — Только конец передачи? Почему?

Стецких пожимает плечами:

— Так доложил Бояринов. Я предложил разобраться и дать взыскание.

— Ах, уж и взыскание!

Впрочем, у Бояринова есть свой ум. Он не из тех, что спешат выполнить, не рассуждая, любой совет дежурного офицера.