Из серии «Зеркала». Книга I. «Лишние люди» (ред. 2) - Олег Патров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Извини, других попутчиков не нашлось.
– Что ж ты, папа?.. – только и смог выдавить из себя Мари.
Дом, где он родился и вырос, они заколотили. Сначала думали отдать дальним родственникам за бесценок, но те побрезговали: крыша еле дышит, воды своей нет, надо тянуть трубы, а это метров двести до ближайшей водокачки, да и не хотел Дон отдавать свой приют в чужие руки, не лежала душа, надеялся: отойдет сын, вернутся, мало ли что случается в жизни.
– Продешевели, – качали головой соседи, когда Дон с внуком на руках уезжал, нет, бежал из того проклятого места, куда их с Мари забросила судьба.
И снова над головой было черное небо; только в одном месте, будто нарисованный грубым мазком, выпячивался смолянистым боком отблеск луны, нависшей над бедным стариком еще почти на целую четверть века.
5
– Я не помню. А по какому такому интересу вы спрашиваете? – глядя в упор, нарочно грубо ответил незнакомцу Джер.
– Я Рив, сын Мари, того самого, что поджег старую ферму.
– Лучше бы соврал.
Джер с любопытством наклонил голову, разглядывая парня.
– Твой отец был хорошим человеком.
Ничего более путного Риву добиться от собеседника не удалось: глухой, монолитной стеной вставало то ли непонимание, то ли нарочитое молчание.
А в голове у Джера стучало. Воспоминание.
6
– Жалеешь себя? Правильно, себя жалеть надо, а то наскочит такой, а ты его ножкой, ножкой – наступишь, да еще и прихлопнешь.
Мари отскочил, уворачиваясь от неловкого замаха отца удочкой. Было противно и стыдно продолжать этот бессмысленный разговор, и он отошел в сторону, за кусты, где и наткнулся на Джера. Это была их первая встреча.
– Чего уставился? Пригляделся, небось, к чужому несчастью, свое-то уже не греет? – встретил Мари грубый голос подростка.
– Да нет, – растерянно ответил Мари хамоватому мальчишке и беспомощно махнул рукой с тростью. – Помочь не могу, может позвать кого?
– А не можешь, так отойди.
Сидя на корточках, Джер, тогда еще совсем сосунок, просунул руки под мохнатое тело собаки, покраснел от натуги, взвалил ношу сначала на колени, потом выше, прижал старого друга к локтям, груди, не обращая внимания на кровь, с усилием поднялся на ноги.
– Отец, помоги! – не выдержав немого укора, крикнул Мари.
– Что с ним?
– Застрелили, не видите? – сурово прервал дальнейшие расспросы пацаненок. – Кузов откройте. Ваша машина? Довезите до города, я помою.
7
Крутануло – и Рив с трудом вывел машину напрямую; днище отозвалось гулким звоном.
Камень.
– А твой отец совсем старый. А мать где? – беззлобно, без каверзного намека, который потом он не раз услышит в интонациях взрослых, спрашивали его во дворе, в школе.
– Умерла, – отвечал он.
Протяжное «а-а-а», а потом встречное откровение: «А моя с дядькой живет», или «Тоже была старая?», или «А у меня мамка красивая и пироги умеет печь, ты заходи, по воскресеньям она добрая, особенно после обеда, и не ругается совсем».
Ласковые руки, колыбельная, первые годы жизни. Чужие воспоминания о своем детстве от деда.
– Ночами ты не спал, все плакал. Только положишь тебя в люльку, ревешь, а мать возьмет тебя на руки, успокоишься сразу, спишь.
Скромная могилка на кладбище далеко-далеко от их дома. Они исправно ездили туда раз в месяц. Многозначная фраза деда: «Не смог я больше там жить. Вырастишь, поймешь». Чужая фамилия.
Всё было ложью. За что старик так поступил с ним?..
– Твой отец, он непростой был человек. Тебе о нем много плохого говорить будут, а ты не слушай. Возьми фотографию. Видишь ее? Твоя мать. Ее семья. Ищи. Только они и знают. Только им и верь. Мне уже не рассказать.
Сухие, скрученные, желтые пальцы цепко сжимали снимок, преодолевая судорогу, толкали его по груди по направлению к Риву.
Сил поднять руку у Дона уже не было.
– Кто это?
Но старик снова бредил.
– Куда же мы их денем, Мари?
– Довези их до станции, там найдут, дай денег, а сам уезжай, слышишь?
А ведь Дон видел, что сын не в себе, что не надо было оставлять его одного там, но на руках младенец семи недель отроду, а сзади, в кузове, еще четверо детей.
«Кровавые следы на песке после выстрела».
Мари весь вечер тогда сетовал: «Что же это за звери? Собаку не пожалели. Кто бы это мог быть?». Дон догадался, но промолчал.
И потом тоже отвернулся от сына. Схватил внука в охапку и уехал, так и не сказав правду. А теперь внук вырос и спрашивал:
– Кто мой отец?
Вечное молчание… И тишина… И только имя, и старая фотография, и газетная вырезка: «Убийство хозяина Старой фермы. В пожаре пострадало двое детей. Подозреваемый в поджоге умер, не приходя в сознание» – через которую дрожащей рукой, прорывая местами бумагу, выведено: «Не верь!».
8
Рив махнул головой, прогоняя наваждение, зло прикусил губу.
«Не верь!».
А чему верить?.. В его прошлом благодаря деду не было ничего верного, незыблемого. Лишь факт собственного рождения Рив не мог подвергнуть сомнению: ведь он был жив.
Как легко, как подло его обманули!.. И кто?!. Самый близкий человек.
«Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет в живых…»
Какая пошлость!..
«Я не хотел, чтобы ты жил с чувством вины».
А что было делать с тем, что сейчас Рив чувствовал себя пустотой, негодным сучком, брошенным ради развлечения в водоворот жизни?..
«Здесь координаты друга твоего отца. Когда-то они вместе работали. Тебя назвали в его честь».
Спасибо, дедушка, низкий поклон. Хоть что-то.
Отправная точка, за которую зацепилось сознание.
9
С похоронами отчима и братьев помогли соседи. Один из них взял Джера к себе в помощники, еще одного из детей покойного усыновили далекие родственники, трое пропали без вести, уехали, оставив младших на станции, этих двоих забрали в интернат.
Полиция приходила пару раз к Джеру, расспрашивала о пожаре, но он повторял одно: «Ничего не помню. Очнулся в больнице».
Особенно допытывался один, не раз выпивавший с его отчимом, но Джер хорошо знал и его интерес, и подначки, и держался твердо.
«Ничего не знаю».
Новый опекун, лесничий, лишь щурил глаза
