В поисках смысла (сборник) - Андрей Десницкий

Всё, проехали. Теперь это клей для обоев. И если даже знать, что не клей, что на самом деле кого-то преследовали — это было «на какой-то войне» и «по-моему, очень глупо». Не вселенское зло, против которого все как один, и за ценой не постояли, и помнит мир спасенный — а просто «очень глупо». Нерационально как-то, в отличие от клея, а вот он как раз — вещь необходимая в хозяйстве. И очень важно выбрать правильный, если хочешь прочного уюта. Заботы этих девочек вполне понятны.

Девушке Свете из Иванова этой зимой тоже не могли простить, что она «стала более лучше жить» и этим вполне довольна. А как же наши идеалы, как же не до конца спасенный мир? Неужели Сережка и Витька погибли — за это бытовое и мещанское «более лучше»? Как спрашивал лирического героя одной песни его дед, не вернувшийся с войны: «ты отчего же так живешь, как будто свой башмак жуешь?» — а тот, пока не услышал вопроса, вроде как всем был доволен, кроме привходящих обстоятельств.

Это уже было несколько лет назад в фильме «Мы из будущего»: разболтанная и сытая молодежь нулевых вдруг попадает в военное прошлое. Парни наших дней лежат с теми самыми Сережкой и Витькой в грязи под обстрелом, идут в атаку, в которой поляжет полроты, не меньше — и среди грязи и крови находят высшие ценности. Вернувшись домой, будут они жить лучше и чище, подразумевает финал.

В нашем детстве не было такого кино, ведь встретиться с Сережкой и Витькой можно только тем, кто с ними уже расстался, а может, и не встречался никогда. И вставать ли с ними в один строй, это уже дело глубоко личное. Если кому-то милей рядовой Райан, инопланетный Аватар или доктор Хаус, то… мы ведь за свободу выбора, не так ли?

Это довольно обидно, но это естественно. Если мы жаждем воцарения Среднего Класса, который один и обеспечит нам прозрачные и честные правила игры, то не первый ли это признак его прихода? Девочкам нужны не героизм, не высшие ценности, не общенациональный пантеон, а вот такая плюшевая уютность и шаговая доступность: качественный клей для обоев, МакДак на Малой Бронной, Старбакс на Моховой.

Они такие, эти девочки, и всякий, кто пожелает изменить жизнь в нашей стране к лучшему, должен научиться разговаривать с ними, не пытаясь их переделать в качестве предварительного условия. После того, как к Свете из Иванова пришли всероссийская слава, она пожелала плюнуть в рожу тому журналисту, который ее ославил — и он, надо отдать ему должное, признал, что с полным правом. Никому не хочется, чтобы его гнобили за несоответствие светлым идеалам и безграмотность, а в особенности не стоит проделывать такое с избирателями.

Им можно рассказывать про холокост и демократию, или про великую Россию, или про христианство. Только они вряд ли запомнят, вряд ли оценят, если не уточним: а что изменится конкретно в их жизнях? Доступно объяснить, с примерами, понятными, как клей для обоев. А не так, как делалось это, к примеру, в девяностые, когда реформаторы в лучшем случае читали с экранов лекции по макроэкономике своему отсталому и «неправильному» народу. И не так, как зачастую сегодня проповедуют «за всё хорошее», не говоря ничего конкретного и не отвечая ни на одни вопрос.

Не спрашивайте их, что они смотрели и что читали, ничего приятного для себя не услышите. Спросите лучше себя: что мы можем им предложить?

Настоящее прошлое

56. Книга и Личность

В редакцию «Нескучного сада» пришел вопрос:

«Один священник на проповеди говорил, что большинство из нас не видят в Евангелии личности Христа и тогда, если Он не становится для нас самым близким, нам трудно исполнять заповеди, трудно любить. Я крестилась 20 лет назад, все эти годы хожу в храм, причащаюсь, Евангелие читаю — но я не вижу в Евангелии живого Богочеловека — скорее какую-то схему и свод законов. Я не сомневаюсь, что Он там есть, но как его увидеть? Конечно, умом я понимаю, что тот Христос, которому я молюсь и Телом Которого причащаюсь, этот тот же Христос, о котором я читаю в Евангелии, но сердце у меня по этому поводу в недоумении. Мне кажется, что в Евангелии нет личностного портрета Христа… Как и где можно „вглядеться“ в Христа?»

Вопрос этот может показаться удивительным: как же не увидеть в Евангелии Христа, ведь всё оно, все четыре книги, о Нем и говорят с первой до последней страницы! А если задуматься — очень честный вопрос и даже закономерный. Мы все время обращаемся к Евангелию: читаем его за богослужением, цитируем к месту и не к месту, используем евангельские образы и сюжеты чуть ли не на каждом шагу. Вот на проскомидии, приготовительной части Литургии, священник кладет Агнец на дискос — и это есть образ Вифлеемского вертепа, в котором родился Младенец. «И пришедши, звезда ста верху, идеже бе отроча» — произносит священник евангельские строки, накрывая дискос золотой «звездицей».

Символизм этого действия понятен. Но видим ли мы за этим благоговением, за этими золочеными покровами и изысканными ритуалами другое: холодную ночь и городок Вифлеем, и беременную Марии с Иосифом, которым пришлось поселиться в хлеву, среди животных, потому что люди не захотели потесниться? Выходит, часто не видим. Или открываем мы книгу о чем-нибудь духовном — и находим постоянные ссылки на Евангелие. Вот и Христос подтверждает мысль автора. Но заметна ли за цитатами личность? Тоже далеко не всегда.

И даже когда мы раскрываем само Евангелие, когда пробегаем глазами по его строчкам, мы настолько уже привыкли видеть в нем сборник цитат и образов, что порой совершенно не замечаем цельного, связного текста. Ну да, вот эти слова прочитываются тогда-то, означают они то-то, всё знакомо и понятно. Только живое удивление перед Тайной ушло.

Что же делать? Борис Пастернак говорил о том, как растратил живую детскую веру и как вновь обрел ее в зрелые годы:

Ты значил все в моей судьбе.Потом пришла война, разруха,И долго-долго о ТебеНи слуху не было, ни духу.И через много-много летТвой голос вновь меня встревожил.Всю ночь читал я Твой заветИ как от обморока ожил.

Рассвет для него (так и называется это стихотворение) — личная встреча со Христом, и происходит она над страницами Евангелия. Но ей предшествует «голос» — может быть, не глас с неба, а какой-то неясный призыв, какое-то душевное пробуждение, заставившее раскрыть давно оставленные страницы. Мы не знаем, что произошло тогда в его жизни, но мы знаем, как он ответил на призыв: раскрыл Новый Завет.

Позднее Пастернак поместил это стихотворение между двумя другими: одно рассказывало историю Рождества, второе описывало путь Христа из Вифании в Иерусалим накануне крестной смерти, когда Он подошел к смоковнице, оказавшейся бесплодной. Никакого высокого богословия, никакого особого символизма — поэт просто представил себе, как всё это происходило, и даже по какой-то прихоти перенес рассказ о Рождестве Христовом в наши края: шаркают по снегу пастухи в своих кожухах, ворчат овчарки…

Он увидел не символы и не идеи, а именно что Личность. И тут не нужно быть великим поэтом, можно просто взять в руки книгу — и прочитать ее. Постараться представить себе, как все это было, может быть, представить самого себя среди них. Но главное, понять, что тогда происходило, что думали и чувствовали эти люди, не читавшие ни Закона Божьего, ни катехизиса, ни даже Евангелия, но жившие в нем. Увидеть Христа среди этих рыбаков и земледельцев, торопливых горожан, надменных книжников, грубых римских солдат… Здесь могут помочь комментарии, пособия или даже художественные фильмы, но можно обойтись и без них. Всё самое главное сказано в Библии достаточно ясно и четко.

И тогда мы увидим, с одной стороны, удивительный трагизм Его положения. Для Бога стать человеком — это примерно как для человека стать микробом, это значит снизойти на какую-то неизмеримо более низкую ступень бытия. Но этого мало. Его окружало непонимание не только толп, которые ждали немедленных чудес и явных выгод, стремились насытиться хлебом и освободиться от римского господства — но и ученики до Воскресения так толком ничего и не поняли, им приходилось всё разъяснять. И даже в ночь перед распятием кто бежал, а кто отрекся… В Гефисаманском саду накануне Голгофы Он просил их бодрствовать, но они не могли — «веки отяжелели» после трудного дня, завершившегося праздничной Вечерей. И каким разительным контрастом выглядит к этой сцене другой эпизод, во время бури на Галилейском озере: ученики отчаянно борются со стихией, а Он спокойно спит, потому что волны и ветер — в Его власти, и нет причин просыпаться ради внешних волнений.

А с другой стороны мы видим Его удивительное жизнелюбие, Его привязанность к простым людям вокруг Него, и даже горячую преданность им. Первое чудо Он совершает на браке в Кане Галилейской, не для того, чтобы что-то кому-то доказать, а просто потому, что вина на свадьбе не хватило. Даже и самые известные чудеса, исцеления — они ведь происходят, в конечном счете, просто потому, что там, где Он — там не место страданиям и смерти. Ученики, да и вообще окружающие все время пытаются расставить точки над i: когда будет восстановлена независимость Израиля? Кто сядет по правую и левую руку? Как надо поститься и молиться? Он учит их единственной краткой молитве, обещает, что потом будут они поститься, но это всё потом, потом. Здесь и сейчас — их отношения с Отцом и между собой, и в этом всё дело. Внешность может быть разной, но не в ней суть.