Лицом к лицу - Александр Николаевич Кутатели

пытался дотянуться до винтовки, которая лежала в нескольких шагах от него, но не смог. Это заметил один из аскеров и, не останавливаясь, выстрелил. Пуля пронзила грудь Григория. Он повалился на бок и с открытыми глазами застыл в каком-то странном оцепенении. Из груди его вырвался свистящий хрип. В уголках запекшихся губ выступила кровь. Но рана в груди не мучила его так, как нога с раздробленной костью. Она распухла и казалась такой тяжелой, словно ее придавила каменная глыба. Григорий не видел своего младшего друга — Канарейку: его закрывала высокая трава.

Знойное полуденное солнце рассеяло туман, окутавший Аспиндзскую равнину. Капитан Алексидзе заметил в бинокль турецкий отряд, вышедший из Аспиндзы на помощь отступавшим аскерам. Заградительным огнем батарея сначала отрезала ему путь, а затем накрыла его несколькими шрапнельными очередями. Орудия посылали снаряды в самую гущу неприятельского отряда. Аскеры повернули назад, но огонь преследовал их до самой деревни, в которой уже запылали дома.

Отряды Болквадзе, Зауташвили и армянского священника атаковали после артиллерийского обстрела Аспиндзу.

Артиллерийские снаряды проносились над головой Григория. Казалось, что надрывно гудят туго натянутые стальные тросы, по которым кто-то ударяет палкой. Когда орудия смолкли, этот странный гул все еще продолжал раздаваться в ушах Григория. Глаза его застилала темная пелена. Земля качалась и словно уходила из-под налитого тяжестью тела…

5

Корнелий, Петре Цхомелидзе и Ладо Метревели побежали к саду, где были привязаны лошади. Вскочив в седла, они поскакали к Аспиндзе, чтобы опередить пехоту и первыми ворваться в деревню.

— Оставляйте лошадей, подстрелят вас! — кричали им вслед хизабаврские добровольцы. Но всадники, не обращая внимания на окрики, мчались к Аспиндзе по дороге, усеянной трупами.

Сидя на золотистом ахалцыхском иноходце, Корнелий уверенно сжимал в правой руке карабин. Лошадь не пугалась выстрелов, и это радовало всадника.

На полном скаку они ворвались в пылающую деревню. Конский топот гулко отдавался по пустынной улице. В конце деревни заметили четырех убегавших аскеров, очевидно замешкавшихся и отставших от своих.

— Эй, ребята, спешимся! — крикнул Ладо.

Он спрыгнул с коня и, вскинув карабин, побежал к дереву. Его примеру последовал Петре. Но Корнелий продолжал нестись вперед, перекинув карабин через плечо и выхватив саблю. Ему удалось настичь аскеров. Страх лишил их способности сопротивляться. Побросав винтовки, они подбежали к стене, начали что-то кричать. Корнелий промчался мимо них и на всем скаку полоснул самого высокого, рослого турка саблей по голове.

— Алла!.. — застонал аскер и, цепляясь руками за стену, опустился на колени.

Ладо и Петре стреляли вслед остальным туркам из винтовок. Ладо был отличный стрелок, он без промаха бил по убегавшим аскерам.

Артиллеристы подошли к убитым, лежавшим недалеко от стены. Глаза их были открыты. Они были похожи на хизабаврских крестьян. «Может быть, в их жилах текла кровь наших предков. Может быть, они были потомками каких-нибудь Пурадашвили и Велджанишвили и после покорения турками грузинских земель сделались Пурад-оглы, и Велджан-оглы», — подумал Петре. Рослый турок, которого Корнелий полоснул саблей, так и остался сидеть у стены…

— Запомните, ребята: мы первыми ворвались в Аспиндзу и заняли ее! — крикнул Ладо.

Приятели подобрали винтовки убитых аскеров. Подоспевшие пехотинцы, не задерживаясь, продолжали преследовать противника.

Корнелий, Петре и Ладо повернули в сторону Тамалы…

Орудийный грохот вернул Григорию сознание. Он открыл глаза. Солнце стояло высоко и нестерпимо палило землю. Григорий хотел крикнуть, но не смог — не хватило сил. «Неужели это смерть?..» — мелькнула у него мысль и погасла в бездне бреда…

Когда он снова открыл глаза, то увидел простершееся над собой бездонное, голубое небо. Невыносимая боль жгла грудь и ногу. Теряя последние силы, он щурил наполнившиеся слезами глаза. Всякая надежда на то, что кто-то из друзей подойдет и поможет ему, была потеряна. В ушах стоял неумолкающий звон. Перед глазами миллионами светлячков мелькали огненные круги. Вспомнилась мать… Запекшимися губами стал шептать когда-то давно написанное стихотворение. Словно о себе написал он его.

Косила смерть друзей,

Упал и я в бою.

И вдруг — то призрак или язь? —

Узнал я мать свою.

Пришла, чела коснулась.

Чтоб сына исцелить.

«Откуда ты, родная?» —

Пытался я спросить…

— Мама, мама! — крикнул Григорий, задыхаясь от боли и душивших его слез.

Он лежал на спине. Распухшая нога горела. Язык ворочался с трудом. Страшно томила жажда. Он протянул дрожавшую руку, напряг силы и вырвал пучок травы. Кое-как поднес его ко рту. Словно голодный вол, жевал он траву, стараясь высосать всю влагу из корешков и стеблей. На губах его чернела земля Джавахетии.

С последней надеждой огляделся, но не увидел ничего, кроме высокой травы… Зеленая ящерица перебежала через его грудь и, задев хвостом подбородок, скользнула по шее, словно холодная струйка воды, на землю. Зной стал еще сильнее…

6

Возвращаясь в Тамалу, Корнелий, Петре и Ладо наткнулись на Григория, лежавшего все в том же положении.

Опустившись на колени, Петре взял лежавшего друга за руку.

— Убит! — в ужасе вскрикнул он и закрыл лицо руками.

— Подожди, подожди, может быть, жив, — стал успокаивать его Ладо.

Корнелий поднял голову Григория, стал трясти ее и звать друга так, как его звали в школе:

— Гоги! Гоги! Гоги!..

Григорий чуть-чуть приоткрыл помутневшие глаза, безмолвно взглянул на Корнелия и сейчас же снова закрыл их.

Ладо прикоснулся к раненой ноге товарища. Григорий вздрогнул, словно ток пробежал по его телу, из груди его вырвался едва слышный стон. Он еще раз попытался приоткрыть глаза, но веки открылись лишь настолько, чтобы показать узкую полоску глазного яблока, уже затуманенного дыханием смерти.

— Отнесем его в Тамалу, — крикнул глухо Корнелий.

— На руках нельзя… — заметил Ладо.

Подошедший к ним Гелашвили сбегал в лес, нарубил веток. Из них сделали двое носилок, на которых и снесли мертвого Како и Григория, находившегося в бессознательном состоянии, в Тамалу на санитарный пункт.

Григория внесли в глинобитный дом, в котором помещался перевязочный пункт. Врач Ишхнели, низенький, полный человек, распорядился переложить раненого с носилок на стол. Фельдшер Епифан Урушадзе и сестра милосердия Ольга Церетели раздели его и обмыли тело спиртом.

Ишхнели осмотрел прежде всего рану в груди. Пуля, прошедшая между седьмым и шестым ребрами, оставила на груди красное пятнышко, обведенное лиловым кругом. Затем хирург приступил к осмотру ноги раненого. Он прикоснулся к раздробленной кости. Григорий застонал, заметался, но его крепко держали фельдшера и санитары.

Корнелию стало плохо. Он вышел во двор и, прислонившись к стене, заплакал.

Из дома доносились душераздирающие крики.

— Не выживет, пожалуй… — тихо переговаривались солдаты.

Ишхнели