Противостояние. Армагеддон - Стивен Кинг

— Фрэн? — донесся до нее неуверенный, тихий голос.

Она обернулась и сквозь стекло двери увидела Гарольда. Он выглядел озабоченно и несчастно, и Фрэн внезапно почувствовала к нему жалость. Гарольд Лаудер, разъезжающий по этому печальному, опустевшему городу в «Кадиллаке» Роя Брэннигана, Гарольд Лаудер, у которого, возможно, в жизни не было ни одного свидания, одержимый чувством, которое он, наверное, сам определял, как презрение к миру. К свиданиям, девушкам, друзьям — ко всему. В том числе, и это уж наверняка, к самому себе.

— Извини, Гарольд.

— Нет, я сам виноват. Послушай, если ты не против, я могу помочь.

— Спасибо, но лучше мне сделать это одной. Это…

— Это личное. Конечно, я понимаю.

Она могла достать свитер из шкафа на кухне, но, разумеется, он понял бы, зачем она это сделала, а ей не хотелось снова смущать его. Гарольд изо всех сил пытался держаться, как хороший мальчик, что несколько напоминало попытки говорить на иностранном языке. Она вышла из дома, и мгновение они стояли вместе и смотрели на сад и на яму с разбросанной вокруг землей.

— Что ты собираешься делать? — спросила она Гарольда.

— Не знаю, — сказал он. — Знаешь… — Он запнулся.

— Что?

— Ну, мне трудно об этом говорить. Я не самый любимый человек на этом кусочке Новой Англии. Сомневаюсь, что мне поставят в этих краях памятник, даже если я когда-нибудь стану знаменитым писателем, как когда-то мечтал.

Она ничего не ответила, только продолжала смотреть на него.

— Вот! — воскликнул Гарольд, и тело его дернулось, словно слово вылетело из него, как пробка. — Вот я и удивляюсь этой несправедливости. Эта несправедливость выглядит — для меня, по крайней мере — такой чудовищной, что мне легче поверить, будто неотесанным грубиянам, которые посещают нашу местную цитадель знаний, удалось-таки наконец свести меня с ума.

Он поправил очки на носу, и она сочувственно заметила, насколько его мучают прыщи. Говорил ли ему кто-нибудь, — подумала она, — что мыло и теплая вода могут немного помочь? Или все они были слишком увлечены, наблюдая за тем, как их хорошенькая малышка Эми на крыльях неслась сквозь Мэнский университет, имея средний балл 3,8 и закончив двадцать третьей на курсе, где было более тысячи человек?

— Свести с ума, — тихо повторил Гарольд. — Я разъезжал по городу на «Кадиллаке». И посмотри на эти ботинки. — Он слегка приподнял штанины джинсов, приоткрывая сияющие ковбойские ботинки с изощренными украшениями. — Восемьдесят шесть долларов. Я просто зашел в обувной магазин и подобрал мой размер. Я чувствовал себя самозванцем. Актером в пьесе. Сегодня были такие моменты, когда я был уверен, что сошел с ума.

— Нет, — сказала Фрэнни. От него пахло так, словно он не принимал ванну три или четыре дня, но это больше не вызывало у нее отвращения. — Откуда эта сорочка? Я приснюсь тебе, если ты приснишься мне? Мы не сумасшедшие, Гарольд.

— Может быть, было бы лучше, если б мы действительно оказались сумасшедшими.

— Кто-то появится, — сказала Фрэнни. — Через некоторое время. Когда эта болезнь, наконец, кончится.

— Кто?

— Кто-то сильный, — сказала она неуверенно. — Кто-то, кто сможет… ну… привести все в порядок.

Он горько засмеялся.

— Милая ты моя детка… извини, Фрэн. Фрэн, все это сделали сильные люди у власти. Они здорово умеют приводить все в порядок. Одним махом они разрешили все проблемы — экономическую депрессию, загрязнение окружающей среды, нехватку топлива, холодную войну. Да, они все привели в полный порядок. Они разрешили проблемы тем же способом, которым Александр распутал Гордиев узел — просто разрубив его пополам.

— Но ведь это просто новый вирус гриппа, Гарольд. Я слышала по радио.

— Мать-Природа не работает такими методами, Фрэн. Это у твоих сильных людей у власти есть свора бактериологов, вирусологов и эпидемиологов, засевших в каком-нибудь правительственном учреждении и занятых изобретением всяких новых зверюшек. А потом какая-нибудь хорошо оплачиваемая жаба говорит: «Смотрите, что я придумал. Убивает почти всех». Ну разве это не прекрасно? Ему дают медаль и увеличивают зарплату. А потом кто-нибудь разбивает пробирку… Что ты будешь делать, Фрэн?

— Хоронить отца, — ответила она мягко.

— Ой… ну конечно. — Он быстро посмотрел на нее и сказал:

— Послушай, я собираюсь уехать отсюда. Из Оганквита. Если я останусь здесь еще на какое-то время, то действительно сойду с ума. Фрэн, почему бы тебе не поехать со мной?

— Куда?

— Пока не знаю.

— Ну, когда будешь знать, приди и спроси меня еще раз.

Гарольд просиял.

— Хорошо. Так я и сделаю. Видишь ли, дело в том… — Он запнулся и сошел с крыльца, словно в каком-то полусне. Его новые ковбойские ботинки сверкали на солнце. Фрэн наблюдала за ним с грустным недоумением.

Он помахал ей перед тем, как сесть за руль «Кадиллака». Фрэн подняла руку в ответ. Он неумело дал задний ход. Машина дернулась влево и раздавила некоторые из цветов Карлы. Наконец, он вырулил на дорогу и чуть не попал в канаву. Потом он просигналил два раза и укатил. Фрэн смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом вернулась в сад своего отца.

После четырех часов дня, пересиливая себя, она поднялась наверх шаркающей походкой. В висках у нее стучала тупая головная боль, вызванная жарой и переутомлением. Она решила было отложить это на один день, но ведь будет только хуже. В руках она несла лучшую дамасскую скатерть своей матери, предназначенную исключительно для гостей.

Все было не так хорошо, как она надеялась, но и не так плохо, как она страшилась. На лице у него были мухи, и кожа потемнела, но у него был такой сильный загар от работы в саду, что это едва было заметно. Запаха не чувствовалось, а запаха-то она и боялась сильнее всего.

Он умер на двуспальной кровати, которую годами разделял с Карлой. Фрэнни положила скатерть на половину матери и, сглотнув слюну, приготовилась перекатить отца на его саван.

На Питере Голдсмите была надета полосатая пижама, и она была поражена легкомысленным несоответствием этого одеяния данному случаю, но придется обойтись тем, что есть. Она не могла даже подумать о том, чтобы переодеть его.

Напрягшись, она ухватила его за левую руку — она была твердой, как мебель — и перекатила его на скатерть. Отвратительный, протяжный звук раздался из его рта, словно туда забралась цикада и завела там свою нескончаемую песню.

Она взвизгнула, отшатнулась и сшибла прикроватный столик. Его расчески, щетки, будильник, небольшая кучка мелочи, несколько булавок для галстука и запонок со звяканьем упали на пол. Теперь она почувствовала запах, омерзительный запах разложения, и последняя защитная дымка вокруг нее рассеялась. Теперь она знала правду. Она упала на колени, обхватила руками голову и зарыдала. Она хоронит не какую-нибудь куклу ростом с человека, она хоронит своего отца, и последнее — самое последнее — человеческое свойство, которое от него осталось, это крепкий, ядовитый запах, распространившийся теперь по комнате. А скоро и он исчезнет.