Россия. История успеха. После потопа - Александр Горянин

Повод для этих заметок подала малотиражная книга «Немцы Санкт-Петербурга. Словник» (под ред. А. А. Гагина, В. Н. Рыхлякова и С. С. Шульца-мл. СПб., 1996. С. 104), хотя пишу я вовсе не рецензию. Словник – это список из 4 тыс. лиц, каждому из которых должна быть посвящена словарная статья в планируемом многотомном биографическом словаре «Немцы Санкт-Петербурга». Мало кто себе представляет, насколько трудно составление таких списков из-за неразработанности первичных материалов. Знатоки вопроса обожают указывать на пропуски (неизбежные) в таких списках. Я же, отдавая должное проделанной составителями работе, нахожу, что Словник, напротив, крайне избыточен, поскольку в список «немцев» попало великое множество людей, к немцам себя не относивших, и даже таких, чье причисление к иной, нежели русская, нации статусно немыслимо – я имею в виду императоров и членов императорского дома. Либо же будущий словарь неверно озаглавлен.

Даже как-то неловко доказывать, что в немцы, русские, поляки, французы (и т. д.) допустимо записывать лишь тех, кто по своему самосознанию были немцами, русскими, поляками, французами. Самый простой пример: в Словник включены десятки русских писателей вроде Дениса Фонвизина, Александра Блока, Зинаиды Гиппиус, Юрия Олеши, Ольги Форш, Юрия Германа, то есть людей, которые заведомо не относили себя к немцам. Составители Словника то ли используют критерии советского ЗАГСа и отдела кадров, то ли верят, что беллетристический оборот вроде «в его жилах текло немало немецкой крови» имеет научную подоплеку, что есть кровь немецкая – в отличие от русской, польской, французской…

За 190 лет до выхода Словника куда вернее видел вещи отец Владимира Ивановича Даля, датский выходец Иоганн (Иван Матвеевич) Даль, наказывавший своим детям «всегда помнить, что они Русские». Нет и причин думать, что Мария Христофоровна Даль, урожденная Фрейтаг, была не согласна с мужем. Важная оговорка: сам Владимир Даль был вправе сделать иной выбор, но не сделал. На склоне лет он вспоминал: «Ступив [16-летним. – А. Г.] на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился, что отечество мое Россия, что нет у меня ничего общего с отчизною моих предков».

Выбор Даля – абсолютно рядовой случай. Слегка уже, право, досадно, что и сегодня приходится разъяснять, как некую новость, вещи, совершенно ясные в старой России и современных демократических странах. Национальная принадлежность была и есть вопрос самоотождествления. Ни в паспорт, ни в какие-либо другие документы она, как язык и вероисповедание, не должны вноситься, будучи частным делом каждого. Нарком по делам национальностей т. Сталин и его наследники сделали из этой сугубо личной категории что-то вроде бирки с казенной печатью, которая навешивается на каждого человека с самого рождения. Став на большевистскую точку зрения и будучи до конца последовательными, мы, наверное, должны были бы объявить Всеволода Мейерхольда немецким театральным деятелем, а Сергея Эйзенштейна немецким кинорежиссером – ведь у них в паспортах стояло «немец». Бориса Пильняка (настоящая фамилия Вогау) пришлось бы признать немецким писателем. У большевиков, правда, было словцо-выручалочка «советский», довольно глупое: ведь никто не говорит «монархический композитор», «республиканский художник», «джамахирийский ботаник».

Если бы сказанное касалось лишь писателей, лексикографов, людей театра и кино, не стоило бы, за очевидностью, и затевать разговор. Дело, однако, в том, что и множество иных (треть, половина, две трети, кто определит?) включенных в Словник лиц никогда бы не согласились быть отнесенными к немцам. В первую очередь это касается государственных деятелей, дипломатов, военных. Причины, надеюсь, понятны. Если бы кто-то во Франции сказал: «А ведь наш генерал Шарль Хюнцигер (Huntziger) был немцем», у его собеседника появилось бы право спросить: «Уж не потому ли именно он подписал акт о капитуляции Франции перед Германией 22 июня 1940 года?» И добавить: «А французский премьер-министр Пьер Береговуа (Beregovoy), тот был, вероятно, русским? Петя Береговой, n'est pas?»

Не будем упрощать, есть люди, всю жизнь разрывающиеся в своем выборе, меняющие выбор, не думающие о выборе, люди амбивалентного склада и т. д. И все же бесцеремонностью своего названия будущий словарь бросает тень на лояльность лиц, приносивших присягу на верность подданства, на верность службы, воинскую присягу.

Составителям Словника проблема, уверен, видна – хотя из предисловия к нему это и не явствует. А если видна, значит, они, как люди умные, справятся с ней. Политкорректность, над которой столько, и не всегда справедливо, потешаются во всем мире, решала и не такие головоломки. Например, дается задумчивое название типа «От немецких корней…» и поясняющий подзаголовок.

Больше мне нечего сказать непосредственно в связи со Словником, и я оставляю его в покое.

История крупной и влиятельной немецкой диаспоры в России слишком известна, чтобы ее здесь повторять. К 1914 году число российских жителей, чьим родным языком был немецкий, приближалось к двум миллионам. Там, где немцы империи жили своими поселениями, вроде Сарепты или Покровска в Саратовской губернии, Люстдорфа под Одессой или Еленендорфа (рядом с Гянджей в нынешнем Азербайджане), это были кусочки Германии – с характерными каркасными постройками, мельницами, кирхами, трактирами. В домах – пуховые перины, на которые жарко смотреть, не то что залезть под них; на салфетках готические надписи гладью: изречения из Библии и нравственные сентенции; по праздникам танцы под скрипку, свинина с капустой и пиво. Обитатели этих сел были немцами во всем, кроме подданства. Живя в своей среде, многие из них, особенно женщины, а также склонные к домоседству мужчины, могли за всю жизнь не узнать по-русски и дюжины слов. Незнание колонистами русского языка стало быстро исчезать после 1874 года, когда новобранцы из немецких сел пошли служить в русскую армию. До того в течение 111 лет (после указа Екатерины II, разрешившего «иностранным» селиться в Российской империи) переселенцы и их потомки освобождались от призыва. Кстати, именно отмена этой льготы, а вовсе не попытки обращения в православие, как иногда уверяют, стала причиной переселения примерно 100 тыс. немцев из России за океан.

Другую картину мы видим, когда обращаемся к Петербургу. Молва создала ему славу почти немецкого города, хотя число немцев никогда не достигало там даже 50 тыс. человек (см. работу Н. Юхневой в сб. «Старый Петербург. Историко-этнографические исследования», Л. 1982. С. 27). Внутри же Петербурга самым немецким слыл Васильевский остров. Не зря роман Лескова о петербургских немцах называется «Островитяне». Часть из них, особенно купцы, сохраняли свое германское подданство. Но большинство составляли русские подданные, выходцы из остзейского края или, по-нынешнему, Прибалтики. Среди них было немало дворян и очень много ремесленников – булочников, колбасников, пивоваров, часовщиков. В интеллигентных профессиях немцы были очень заметны среди врачей, аптекарей, музыкантов, учителей. Петербургская немецкая пресса, петербургский немецкий театр, музыкальные и певческие общества были частью общенемецкой культуры. Печаталось немало книг местных немецких авторов, хотя не возникла (в отличие от пражской) самостоятельная петербургская немецкая литература.

Газета «Sankt-Petersburger Zeitung», одно из старейших в России периодических изданий, выходила в течение 188 лет, с 3 января 1727 года. Она всего на 25 лет моложе самой первой русской газеты «Ведомости». Кстати, в Словнике почему-то отсутствует Павел Константинович Кюгельген (Paul von Kugelgen, 1843–1904), ее издатель и редактор в течение 30 лет, видный публицист, профессор немецких педагогических курсов в Петербурге и уж точно «петербургский немец». Выходили и другие газеты, в частности «Nordische Presse» и «Sankt-Petersburger Gerold». Статьи из названных газет перепечатывались германской и европейской прессой.

Одной из важных статей дохода василеостровских немцев была сдача комнат жильцам. Не знаю, отмечал ли уже кто-нибудь следующую подробность. На Васильевском острове находились и важнейшие учебные заведения столицы – Петербургский университет, Академия наук (долгое время выполнявшая функции также и учебного заведения), Горный институт, Академия художеств, Историко-филологический институт, Метеорологические курсы, Училище торгового флота и, возможно, что-то еще. Среди студентов и слушателей было немало приезжих, и они, естественно, хотели жить вблизи «альма-матер». Они-то и снимали комнаты у василеостровских немцев. А у тех были дочки. И нередко, дело молодое, выпускник увозил из столицы вместе с дипломом жену-немку. Да и без этого жизнь в немецком доме не проходила для студента бесследно. Так вливалась струйка немецкого духа и бытовой культуры в русскую интеллигенцию, а с другой стороны – таков был один из путей растворения немцев в русском море, их знаменитого обрусения.