Долгое дело - Станислав Родионов

- Что с Калязиной?

Вот откуда неприятная им обоим тень, - прокурор беспокоился о деле.

- Сегодня теплое утро, - ответил Рябинин.

Юрий Артемьевич посмотрел сбоку каким-то взглядом-крюком. Но они миновали железные воротца, чего Рябинин и и ждал, - ему не хотелось отвечать там, в желто-зеленом мире осени; Калязина была из мира по эту сторону воротец, из мира асфальта и бензина. И, ступив на панель, он собрался было ответить, что с Калязиной, но прокурор, словно освободившись в парке от тяготевшего груза, вдруг улыбнулся:

- Кстати, о том счастье, про которое вы забыли...

Кстати. На проспекте, среди бегущей толпы, на ходу, перед напряженным днем...

- Человек, который постиг, что работать интересней, чем отдыхать, всегда будет счастлив.

Беспалов немного опередил следователя, пытаясь высмотреть в его глазах ценность своей мысли. Рябинин помолчал, удивившись ее глубине.

И промелькнуло, исчезая...

...Умные мысли приходят всем. Только от некоторых сразу же уходят, потому что умные мысли - не деньги и не каждому нужны...

- Хорошо, - подтвердил Рябинин, - но смысла жизни этим не объяснишь.

- Увлеченность работой все объясняет.

- Я знавал неинтересных людей, увлеченных работой, - как-то между прочим, не для спора, бросил Рябинин, потому что об этом было уже говорено.

- Про интересность не знаю, но эти люди хорошие.

- Я знавал плохих людей, увлеченных работой...

- Они полезны для общества.

- Я знавал вредных для общества людей, увлеченных работой...

- За каких же вы людей?

- Я не за человека, увлеченного работой, а за человека, увлеченного жизнью, - воодушевился Рябинин, тоже слегка забегая вперед и заглядывая в лицо прокурора.

- Неплохо, - согласился Беспалов. - Но я встречал немало подлецов, увлеченных жизнью.

Они рассмеялись одновременно - от хорошего разговора, от приятной ходьбы, от доброй осени и от тех десяти минут, которые у них остались до работы.

- А что же вы не на машине? - спросил Рябинин.

- Осень хороша.

- Сейчас будут клены.

- Да, будут...

И клены встали в крохотном скверике, который, казалось, самовольно раздвинул дома и втиснулся. Летом меж каменных стен эти клены не очень заметны, да и зелени на проспекте много. Но осенью на них опускается купол огня, который рвется ветром: большие куски - на крону, кусочки - на землю... И жарко меж стволов.

Беспалов взялся за свой подбородок, опробовав его на крепость. Сейчас спросит о смысле жизни - нашел ли?

- Сергей Георгиевич, у вас характер трудный?

- Нет, - может быть, чуть резковато ответил Рябинин: его об этом спрашивали, ему об этом говорили.

- Некоторые так считают, - сказал прокурор бесцветным голосом, как бы отмежевываясь от тех, некоторых.

- Некоторые зарабатывают свой хлеб, пресмыкаясь. А кто работает гордо, кажется им человеком с плохим характером.

- Вы всегда с чем-то боретесь...

- Да? - удивился Рябинин.

С собой. Всю жизнь он боролся с собой. Борьба шла между ним и тем легким, простым и благополучным парнем, каким бы он хотел быть. Или между ним, Рябининым, и тем идеальным человеком, каким бы он хотел быть. Борьба нескончаемая и бессмысленная, потому что он всегда будет пробовать измениться и всегда будет оставаться самим собой.

И промелькнуло, исчезая...

...Все мы стремимся к себе, какими мы себя представляем...

- А вы про характер... к чему?

- Он у вас бойцовский.

- Разве - усмехнулся Рябинин.

У него бойцовский характер... Слышала бы Лида. Разве бойцы краснеют от смущения, расстраиваются от грубостей и не спят по ночам от неудач?

- Тогда почему ж борьбу не считаете смыслом жизни?

- Я думал.

Когда? Он не помнил. Видимо, на допросах, в автобусах, во сне... Но он думал.

- Я еще думаю...

Они бы заговорили о борьбе, не покажись здание прокуратуры. Потом были гранитные ступеньки, сбившие дыхание, так нужное в споре. Потом они вошли в сумрачный коридор, в свет дневных ламп, в звук шагов и в нервный стрекот машинок...

Потом Рябинин увидел у своего кабинета темную фигуру, которую он не рассмотрел, не узнал и не понял, сразу отторгая ее от дверей нервным и волевым ударом. Но фигура поднялась и целомудренно сказала:

- Доброе утро.

- Здравствуйте, - буркнул он, отпирая кабинет.

Калязина оказалась у стола раньше, чем он снял плащ.

- Сергей Георгиевич, я выздоровела.

- И вроде бы давно.

- Когда я играла в шахматы, то была еще на больничном.

- Зачем пришли?

- Я же вам нужна, - изумилась Калязина.

Фальшиво изумилась, перестаралась, округлив глаза и распахнув рот. Он ее понял - она тянула время, которое всегда играет на руку преступнику. Вроде бы пришла, вроде бы не уклоняется, отлично зная, что без свидетелей она ему не нужна, а собрать их сразу непросто.

- Как работа? - спросил Рябинин, обдумывая быстрый способ вызова свидетелей.

- Инфекции, бактерии, анализы... Сегодня женщина привела ребенка, укушенного собакой. И что вы думаете? Укусила не собака, а папаша в нетрезвом состоянии.

- Ну...

- Сергей Георгиевич, да могу ли я работать, находясь под следствием?

- Вы сами виноваты.

- Неужели я такая дура, чтобы пойти на уголовное преступление?

- Да, такая, - покладисто согласился Рябинин.

- Как? - тихо вспыхнула она, ожидая разуверений.

- Преступник всегда дурак.

- А следователь всегда умный?

- Следователь не всегда умный, но преступник всегда дурак.

- Это вам в институте внушили?

- Совершать преступления, Аделаида Сергеевна, очень не выгодно. Умный человек на это не пойдет.

- Какой вы еще наивный, - улыбнулась она, но улыбнулась злорадно, и Рябинин понял, что не такой уж он наивный.

Она скользнула рукой по кармашку модного жакета, вытащила маленькую конфетку, развернула, вскинула руку и опустила конфетку в рот, как в желобок. Чтобы показать, что он наивный - с ним только леденцы сосать.

- Приходите завтра к десяти часам.

Петельников поможет - развезет повестки сегодня же вечером.

- Хорошо, Сергей Георгиевич.

Она жевала конфетку что-то слишком долго... Это не конфетка - она жует резинку. Жует монотонно, как верблюдица. Перед посторонним мужчиной, у следователя в кабинете, находясь под следствием... И как верблюдица.

Глупое желание зародилось внезапно. Спрашивал же он других, почти незнакомых, неинтересных, неумных... Пока она жует.

- Аделаида Сергеевна, я хочу вас спросить о другом...

- О, слушаю.

- В чем, по-вашему, заключается смысл жизни?

- Что-о?

- Ах да.

И промелькнуло, исчезая...

...От человека, который не ищет смысла жизни, всего можно ждать...

Она перестала жевать свою резинку - смотрела на него. Удивилась неожиданному вопросу? Задумалась о смысле жизни? Да нет, она смотрит мимо, вдоль своего носа, за окно, на улицу.

- Опять видите какой-нибудь пожар? - усмехнулся он кисловато, потому что этот пожар был еще не разгадан ни им, ни Петельниковым.

- Я смотрю на цистерну.

На той стороне проспекта, на углу, торговали совхозным молоком.

- Ну и какой видите процент жирности? - опять усмехнулся он, уже повеселей.

- Хотите, я его сквашу?

- Взглядом?

- Разумеется.

- Хочу, - окончательно повеселел Рябинин: если молоко скиснет, то он поверит не только в телепатию, но и в бога с чертом.

Калязина как-то подобралась. Высокий лоб и крупный нос побелели. Губы сжались так, что почти исчезли, вдавившись одна в другую. Глаза, как ему показалось, затуманились, посветлели... Тоже побелели?

- Хватит изображать - чуть не крикнул он.

- Молоко скисло, - вздохнула она, выходя из своего белого состояния.

- Ага, теперь из крана льется кефир.

- Вместо иронии сходили бы за ним с бидончиком для экспертизы...

- Жду вас завтра в десять. До свидания.

Она ушла, обидевшись.

Рябинин взялся за работу. Он писал, говорил с людьми, допрашивал, звонил по телефону, читал бумаги - и все при неотвязном желании сделать то, чего здравый человек делать не будет, но ему лучше сделать. Что? Подумать, куда у нее делась жевательная резинка. Не проглотила же. Может быть, она ела ириску? Он вытащил из портфеля дневник, сделал запись и улыбнулся злобнейшей улыбкой, которую адресовал себе...

В обеденный перерыв он улыбнулся злобнейшей улыбкой, адресованной себе, надел плащ, запер кабинет и вышел из прокуратуры. Цистерна желтела на той стороне. Он медленно пересек проспект и подошел к ней.

Молоко еще было, хотя торговать начинали с семи утра и к полудню оно уже кончалось. Зря он не послушался Калязиной и не взял бидончик. Продавщица глянула на его пустые руки:

- Налить?

- Пожалуйста...

Он взял бумажный стакан и отпил треть. Молоко густое, осеннее. Холодное, осеннее. И свежее, как нынешняя осень...

- Вкусно, - выдохнул он.

- Из совхоза "Бугры".

- А что так долго торгуете?