Долгое дело - Станислав Родионов

- А вы кто есть? - спросил Закаблук.

- Из милиции. Где бы нам побеседовать о жизни?

Они прошли в пустую дежурку. Там, на простых табуретках, за столом доминошников, Закаблук распахнул несвежую куртку и сумрачно глянул на инспектора:

- Если насчет чего такого, то я об этом не знаю.

- А если насчет чего другого?

- Это как повернется.

Петельников достал из кармана новенькую пачку редких сигарет, хрустко надорвал и протянул собеседнику. Тот вытащил сигаретинку осторожно, приглядываясь к заграничной картинке. Курить инспектор давно бросил, но тоже взял для беседы сигаретку. Они задымили, для начала помолчав, как и положено.

- Семен Иваныч, отчего худели и дохли быки?

- Меня уж к вашему брату приглашали.

- И что вы ответили нашему брату?

- Скотина бессловесная, и ее характер есть тайна, покрытая мраком.

- А что ответите мне?

- То ж самое.

Закаблук отвернулся к окну теряя интерес к разговору. Инспектору показалось, что тот смотрит не в окно, а на свой овощной нос, на самый кончик, на самую большую пупырушку.

- У вас тут ученая женщина была...

- Которая с гордо поднятым видом?

- Она.

- Стояла у загонов, глядела на скотину...

- Ну и что?

- А скотина глядела на нее.

- Ну и понравилась она вам?

- Баба здоровая, видная. Телепятка...

- Телепатка.

- Я и говорю, телеляпка.

- Телепатка, - опять зря поправил инспектор.

- Пускай телетяпка.

- Бычков-то она спасла?

Вероятно, Закаблук ухмыльнулся, потому что по губам и щекам пробежал легкий тик и даже вроде бы задел нос. Он потянулся за второй сигаретой. Инспектор пододвинул пачку.

- Спасла так спасла, - неожиданно кончил беседу Закаблук.

Теперь нужна пауза. Петельников не знал, для чего она нужна, - ведь не бревна ворочали. Но передых был необходим, чтобы отделить что-то от чего-то. Инспектор затянулся, покашлял, осмотрел дежурку, пошевелил костяшки домино и поерзал на стуле. Закаблук курил молча, замыкая взгляд на кончике своего носа. Передых кончился.

- Семен Иваныч, давно на комбинате?

- Лет десять. Сперва работал убивцем.

- Кем?

- По-правильному - бойцом. Скот бил. А потом вот бригадиром у загонов...

- От бригадирства-то освободили за падеж?

- А я не шестерка.

- Конечно, - согласился инспектор.

- Стаж заработал, выпиваю по норме... Мой нос их не касаем. Он на сосульку не похож.

- Ни грамма, - искренне подтвердил инспектор, потому что нос больше походил на гибрид огурца с баклажаном.

- После газетного позору начальник придумал такой приказ: "Закаблука уволить вовсе". Профсоюз меня защитил.

- А за что уволить-то?

- Выпиваю, мол, в сене да курю...

Петельников встал, создавая вторую паузу. Он прошелся по дежурке. Графин с водой, свежие газеты, неполитые цветы... На стенах висят правила по технике безопасности и картина неизвестного художника - коровы на лугу. Инспектор постоял разминая ноги ритмичным покачиванием тела. Засада... Кто сказал, что выжидают только в засадах? На допросе тоже выжидают. В засаде ждешь человека, на допросе - признания. Что-то Закаблук знал, поэтому и ухмыльнулся.

- Семен Иваныч, давай откровенно, а?

- Ты мне не сродственник.

- Я тоже скажу откровенно, а?

- Послушать могу...

- Если откровенно, то тебя, Семен Иваныч, нужно гнать с комбината немедля к едрене бабушке.

Закаблук изумленно повел носом. Его глазки, застеленные неведомой дымкой, прозрачно остекленели.

- Это за чего же?

Инспектор стремительно двинул к нему стул, прижавшись плечом к его плечу:

- Сколько ты за десять лет съел государственных бычков?

- Я не волк...

- В виде вареного мяса и в форме копченой колбасы, а?

- После еды к весам не хожу.

- Наверное, стадо сжевал, а? Ешь казенных быков, работаешь десять лет бригадиром... И что?

- А что?

- Приходит посторонняя баба и спасает бычков от падежа. Не позор ли? Думаешь, начальник выхлопотал тебе выговорешник за пьянство? За то, что опозорил комбинат на всю страну.

- Он самолично сказал?

- Да об этом весь комбинат говорит! Что там комбинат... В министерстве колбасной промышленности шушукаются. Мол, Закаблук-то с этой бабой-то не вместе ли сработали...

- На фиг такой график, - разозлился бывший бригадир.

Лицо налилось кровью, но стало не красным, а каким-то сизым, припорошенным белым налетом. Нос вроде бы увеличился, ошалело раздуваясь от воздуха, который Закаблук втягивал бесконечно и не выдыхал, девая его неизвестно куда.

- И что обидно, Семен Иваныч... Помогла бы она бычкам лекарством, уходом, какими-нибудь витаминами. А то ведь взглядом, как деревенская колдунья.

- Ни хрена не взглядом! - окончательно рассвирепел Закаблук. - Глаза не вилы, в бок не колют.

- А чем же? - тоже вроде бы распаляясь, крикнул инспектор.

Теперь Закаблук придвинулся к нему плотней, наступая плечом и узким, прямо-таки бодливым лбом. Нос подъехал к лицу инспектора, как утка подплыла.

- Примечаешь на физиономии отметину?

На его скуле проглядывался уже пожелтевший овал.

- Да, бывший синячок.

- Бык угостил.

- За что?

- Корм ему задавал. Я чуть коньки не отбросил. А у меня в бригаде баб полно. Визжат на весь комбинат.

- Что ж это за быки?

- Привезли такой гурт. Злющие, с кольцами в носу. За ставку-то рисковать жизнью. Понимаешь ход моей обиды?

Инспектор задумчиво вытащил сигаретку, позабыв, что он не курящий. Осталось задать последний вопрос, контрольный, чтобы проверить свою догадку:

- Ну, и не кормили?

- Рисковать-то своими потрохами...

- Что потом?

- Какие подохли, какие отощали. А когда пришла эта, телетюпка, бычков-то других пригнали, небодучих.

Петельников таки закурил, уже не ради беседы - для себя. Вечером идти в бассейн - там выдохнет весь никотин. Неужели разозлился? Неужели из-за бычков?

- Сколько подохло-то?

- Не считал.

- Семен Иваныч, а какой у вас тут самый дешевый продукт?

- Студень из хрящей да хвостов.

- Знаешь, чего я сейчас попрошу у директора?

- Палочку копченой колбасы, - расцвел Закаблук.

- Нет, я попрошу истолочь тебя на студень.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Есть люди, вроде Калязиной, у которых запечатана душа. Чем, кем и зачем - не знаю, но этому нет ни смысла, ни оправдания. Допустим, этой душою никто в свое время не занялся. Но ведь на нее ежедневно и ежечастно жизнь льет свою благую влагу. Люди своими хорошими черточками, дети своей непосредственностью, цветы и травы своей красотой, солнце своими лучами...

Поэтому неправда, что ее некому распечатать. Не хотят, - она же запечатана.

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Думаю, что эгоизм - это естественная форма существования индивида, поскольку любить ближнего больше себя так же смешно, как отгрызть собственную руку. Гляньте на природу... Желтенькие и нежные цыплятки слабенькими клювиками забивают своих же собратьев насмерть. А ведь у людей кулачищи. А дикие животные? Стройные, поджарые, молодые... Потому что они эгоисты и живут по законам естественного отбора. А мы сморкаемся, увидев больного. Выжимаем слезу при виде убогого. Спасаем жизнь заведомому идиотику. Гуманизм? Нет, вырождение общества и засорение генофонда, что в конечном счете приведет к вымиранию человечества.

С л е д о в а т е л ю  Р я б и н и н у. В молодости я плавал. Однажды шли мы южными широтами. Жара была такая, что будто не морем идем, а пустыней едем. Откуда-то на корабле появился странный темный человек. Он ходил промеж матросов и вроде бы кого-то искал. Затем говорит: "Его здесь нет". И куда-то исчез. Мы искали его, но он пропал, как в воду прыгнул...

Позже выяснилось, что в этот день и в этот же час умер отец капитана. Последние мысли умирающего были о сыне, и перед смертью он сказал про сына: "Его здесь нет".

Вы можете это объяснить?

Уважаемый гражданин Сухотов! К сожалению, ничем, кроме сильной жары, я этот случай объяснить не могу.

Воздуха, настоянного на осени, осталось шагов на двадцать - до распахнутых металлических воротец. Рябинин вдыхал глубоко, разминая грудь легкой и приятной болью. Воздух тут отчего? Кислород же безвкусен. Пылинка с земли, водинка с травы... С желтого листа, с мокрого ствола...

Двадцать шагов кончились. Остался последний, который вынес бы его за ворота, на асфальт и бензин. Последний шаг остался и человеку в синем плаще и темной шляпе, идущему по соседней дорожке, тоже впадающей в эти воротца. Рябинин улыбнулся. Человек хотел ответить улыбкой, но тень, неприятная ему самому, не пустила ее дальше уголка губ. Посуровел и Рябинин.

- В прокуратуру? - спросил Беспалов.

- В нее, - сухо отозвался следователь.

- Что с Калязиной?

Вот откуда неприятная им обоим тень, - прокурор беспокоился о деле.

- Сегодня теплое утро, - ответил Рябинин.