Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта - Марсель Брион

Превышающий в два раза размеры зала Аполлона и в три раза размеры зала Софьи, Одеон страдает одним недостатком: если в нем собирается всего какая-нибудь тысяча танцующих, создается впечатление, что они кружатся в пустыне. Никакой «атмосферы», никакой, как теперь говорят, «ауры», в таком почти пустом зале почувствовать нельзя. Но как из вечера в вечер заманивать сюда десять тысяч человек? В Одеоне, славящемся превосходной акустикой, лучше, чем в любом другом месте, звучат мужские хоры. Но и этого, к сожалению, недостаточно, и, чтобы оправдать затраты, здесь, кроме хоровых вечеров, стали проводить собрания более или менее политического характера. Мы приближаемся к 1848 году. Брожение умов будоражит население венских предместий. Ораторы находят в Одеоне, кроме подходящей акустики, достаточно места, чтобы собирать там и своих сторонников, и противников. На смену костюмированным балам и карнавальным праздникам приходят политические схватки. Одеон утратил свой дух, и его первоначальное назначение изменилось: он стал полем сражений. Здесь периодически происходят яростные схватки, когда собирается какая-нибудь религиозная секта, например «немецких католиков», выбравшая Одеон для своих собраний и месс.

Теперь здесь звучал голос отлученного от церкви силезского священника Йоганнеса Ронге, яростно нападавшего на папу, на культ святых и на почитание Девы Марии. Участь несчастного Одеона была решена: после того, как под его крышей прозвучали еретические проклятия, он был сожжен 28 октября 1848 года, когда войска Виндишгреца отвоевали Вену у бунтовщиков.

Последним по времени из крупных дворцов танца периода бидермайера был построенный немцем из Карлсруэ Швендером, начинавшим на должности маркера в одном из бильярдных залов. На скопленные деньги он открыл кабачок в одной из конюшен замка крупных банкиров Арнштайн-Перейра, к которой примыкал большой луг. Швендер расставил столики в тени деревьев и стал ждать клиентов. Те сбежались тут же, так как место было очень привлекательным, и ему удалось построить настоящий ресторан. Вскоре театральный директор Алоис Покорны, оценив преимущества этого места, построил там зеленый театр, где с успехом ставились многочисленные пьесы. Этот театр с его ложами и галереями произвел настоящий фурор, и Швендер объединил с ним свое заведение. После спектакля зрители заполняли оба танцевальных зала, названных Залом Любви и Залом Флоры, в которых устраивались невиданно пышные балы-маскарады. Еще один зал, Зал Гармонии, предназначался для концертов. Существовал также зал для представления очень модных в то время «живых картин».

Одним из самых удивительных балов-маскарадов, традиционно дававшихся у Карла Швендера, был Бал Нищих. К нему вся богатая буржуазия и аристократия переодевалась под нищих и надевала отталкивающие маски. Накануне первого дня поста в честь его начала проходил праздник Копченой Селедки, когда на дорогих тарелках среди гостей разносили вяленую рыбу. Швендер, наладивший омнибусное сообщение между Веной и Шенбрунном, которого до него здесь никогда не было, привлекал в свой Колизей толпы танцоров и гурманов. Его кухня была поистине превосходна, и случались вечера, когда знаменитые повара устраивали прямо-таки эпические состязания в своем искусстве. Газеты того времени много пишут об этих кулинарных турнирах, которые могли бы приводить к изысканнейшим результатам, если бы вкус блюд отвечал оригинальности их названий: «Фреска из вареных омаров», «Менуэт из форели», «Орфей, плывущий на гигантском лососе» — вот далеко не исчерпывающий перечень этих произведений.

Вокруг нагромождения танцевальных залов, ресторанов, театров Швендер развертывает великолепие своей новой затеи, которую называет Новым Светом, с искусно подсвеченными садами, дворцами Тысячи и одной ночи, громадными оранжереями, фонтанами и ярмарочными аттракционами. Все это прекрасно отвечает характеру и облику «веселой» Вены, а значит, большой части венцев: надо было пребывать в очень мрачном настроении или не иметь совсем ничего такого, что можно было бы отнести к ростовщику, чтобы отказаться от всех этих соблазнов, не отозваться на страстный призыв скрипок, приглашающих к вальсу весь город.

«Специфично само начало танца. Штраус начинает свою трепетную, пылкую прелюдию, трагическую, как счастье, отмеченное печатью родовых мук Венец обнимает рукой свою партнершу, и пара, раскачиваясь на месте, постепенно входит в ритм вальса. В течение нескольких тактов они вслушиваются в музыку, похожую на меланхоличную соловьиную песню, бесконечно мелодичную и захватывающую. Затем внезапно взрывается триумфальная трель. Начинается вальс: в головокружительном темпе он обрушивается на танцующих, увлекая все на своем пути».[122]

Лаубе очень точно описал также и ту напряженность, то почти мучительное предвкушение, то нетерпение, с которым толпа ждала момента, когда дирижер поднимет свою палочку. И когда Иоганн Штраус появлялся за пюпитром, от этой замершей в ожидании публики к музыканту словно поднималась волна идолопоклоннической страсти. «Все взоры обращались к нему. Это было мгновение всеобщего благоговения. Поскольку будущие поколения несомненно захотят узнать, как он выглядел, этот Иоганн Штраус, я попытаюсь его описать. В нем было что-то африканское, экзотическое, буйное, сверхсовременное, дерзкое, безудержное, беспокойное и пылкое… Каждый волен выбрать любое из этих прилагательных. Этот человек был черен, как мавр, с вьющимися волосами, с чуть приплюснутым носом, с дерзким ртом, очерченным готовыми затрепетать от звука мелодии полными губами. Если бы его лицо не было таким бледным, он был бы вылитым царем Валтасаром. В период царствования Ирода этот черный властитель принес Сыну Божьему опьяняющий ладан. Именно это делает и Штраус. Он также изгоняет своими вальсами злых духов. В общем, это современный заклинатель, колдун. Он подчиняет себе наши чувства, опьяняет их своей музыкой. И даже дирижирует он по-африкански. Как только ураган вальса разворачивается в полную силу, его члены словно перестают ему принадлежать. Смычок пляшет где-то там, где кончается рука, ноги полностью отдаются ритму музыки. Начинается оргия звуков!»

Имена дирижеров, вдыхавших жизнь в венские балы, забывались, как только исчезали очарованные ими поколения. Их можно теперь найти только на пожелтевших страницах газет да на старых афишах, обещавших роскошное гала-представление. И лишь одно имя остается бессмертным — имя композитора и дирижера Иоганна Штрауса, «Наполеона вальса». Как и имена его троих сыновей, тоже музыкантов, Иоганна Штрауса Младшего, самого знаменитого, автора Прекрасного голубого Дуная, а также Йозефа и Эдуарда Штраусов. Рядом с первым Иоганном Штраусом следует поставить его друга и соперника нежного Йозефа Ланнера, чьи вальсы несут в себе более томное, более меланхоличное очарование, на которое впоследствии отзовется Шуберт.

Иоганн Штраус родился в 1804 году в квартале простонародья Леопольдштадте, где его отец держал небольшой кабачок. С самого раннего детства он был одержим гением ритма и постоянно выражал эту свою страсть, ударяя друг о друга двумя палочками. Ритм был настолько новым и главенствующим элементом в его музыке, я хочу сказать, и в его сочинениях, и в том, как он их исполнял, что когда во время гастролей в Париже его услышал Гектор Берлиоз, автор Фантастической симфонии был поражен до глубины души, и здесь стоит напомнить о том, как музыкальный критик Берлиоз судил о таланте этого австрийца в одной из своих статей, опубликованных в Журналь де деба в 1837 году.

«Не правда ли, как странно видеть, что в таком городе, как Париж, где встречаются самые великие виртуозы и композиторы Европы, настоящим событием музыкальной жизни смог стать приезд какого-то немецкого оркестра? Оркестра, который в основном умеет играть только вальсы и не претендует ни на что другое? Почему первый же концерт этого коллектива вызвал такой восторг?.. Одного профессионализма исполнителей, кстати, далеко не заурядного, было бы совершенно недостаточно для того, чтобы объяснить огромный успех этого ансамбля. Настоящая причина кроется в другом. В мире музыки существует одна область, которой до сих пор все пренебрегали — как виртуозы, так и композиторы — и которая тем не менее имеет основополагающее значение… Вы не догадываетесь, о чем я хочу сказать? Да о ритме!.. Музыканты Штрауса куда лучше наших способны преодолевать ритмические трудности. Вальсы, которые они нам представляют, вальсы, в которых такты ускоряются в безумном ритме, словно подчиняясь своему собственному внутреннему порыву, — эти вальсы необыкновенно трудно играть. Венцам же это удается превосходно. Именно благодаря их мастерству кокетство ритма обретает все свое очарование. Вот почему успех Штрауса представляется мне счастливым предзнаменованием развития парижской музыки. Ибо я уверен в том, что этот успех в большей степени определяется именно ритмичностью вальсов, а не их мелодичностью или блестящей оркестровкой. Штраус бродит в мире, врата которого открыли нам Бетховен и Вебер, — в чудесном мире ритма с его бесконечно плодородной почвой, на которой тем, кто ее обрабатывает, суждено собрать прекрасные урожаи…» Пяти лет от роду маленький Иоганн получил в подарок дешевую скрипку, на которой играл беспрерывно. Поскольку звук ее был пронзительным, бедным и сухим, он решил налить в инструмент пива — нововведение, которое, по-видимому, имело счастливые последствия. На этой скрипке он повторял по памяти все, что ему доводилось слышать, а кроме того, целыми днями импровизировал. Узнав о его одаренности, один из друзей семьи стал давать ему уроки. Так ребенок избрал карьеру музыканта и нанялся поначалу в игравший в одном кабачке оркестр дирижера Прамера, а потом — какая удача! — и в заведение Шперля.