Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

Выходило так, что на войне молодые люди (возможно, даже светские щеголи) писали письма домой, гордо приправляя текст новомодными словечками, чтобы озадачить, а то и позлить родителей. Они писали о morass (болото) и reconnoiter (разведка), о pontoons (понтоны) и fascines (фашины), о hauteur (высокомерие; надменность) Corps de Reserve (резервный отряд) и Charte Blanche (карт-бланш) — и дома многие из этих слов родной язык безропотно переваривал и преподносил окружающим как английские. Даже Аддисон при поддержке модного и влиятельного журнала «Зритель» был не в состоянии сдерживать этот поток.

Свифт намеревался основать академию, подобную тем, что уже существовали во Франции (с 1635 года) и Италии (с 1582 года), чтобы установить и уточнить (в значении «регулировать») английский язык. Драйден и Ивлин внесли аналогичное предложение несколькими годами ранее, но далеко не продвинулись: даже формирование комитета оказалось невыполнимой задачей. Свифт идет в наступление. Он хочет, чтобы академия сформулировала грамматические правила, выбраковала отклонения, внесла исправления и разработала постоянные нормы. В 1712 году он написал «Предложение об исправлении, улучшении и закреплении английского языка». «Закрепление» звучало солидно. Он хотел исправить язык таким образом, чтобы его произведения (в отличие от творений Чосера) можно было легко и правильно читать много веков спустя. «Я не вижу необходимости в том, чтобы язык постоянно менялся», — утверждал он. Он хотел неизменности, как в классической латыни и греческом, хотя и они претерпели значительные изменения в процессе своего развития и закрепились только после того, как их письменность стала «мертвым» языком. В «Путешествиях Гулливера» Свифт высмеивает попытки изменить язык, изображая их в карикатурном виде.

Академия Свифта, как и невостребованный «праязык» Уилкинса, не привилась. Парируя предложение Свифта, от лица многих рядовых носителей английского языка высказался Джон Олдмиксон, заявив, что был бы рад, если бы язык можно было установить, но это невозможно: «Пытаться установить язык на времена, отстоящие от нашей эпохи, доктор [Свифт] может с тем же успехом, что и основать общество по поиску философского камня, вечного движения, долготы и прочих находок». В отношении долготы он, впрочем, ошибался.

А тем временем наблюдательные люди замечали, что французы, к примеру, продолжали изменять свой язык, несмотря на наличие у них академии. В 1714 году скончалась королева Анна, у власти поддерживавших идеи Свифта тори сменили виги, а трон занял мало интересующийся английским языком немец. Идея создания академии обрушилась прежде, чем был заложен первый камень в ее основание.

В доводах Олдмиксона есть одно важное выражение — «наш язык». Многие англичане очень гордились «своим» языком. Они видели в словах воплощение своего характера и были правы. Они были убеждены, что язык воплощает, хранит и поддерживает английский дух личной свободы, дух сопротивления центральному регулированию, когда кто-то пытается учить их жить. Если кто и «попытается предпринять первую серьезную попытку навести порядок в языке» (по выражению Дэвида Кристала), это должна быть личность редкая, эрудированная чуть ли не на сверхъестественном уровне, непреклонная, несговорчивая и чрезвычайно энергичная. Вот что нужно было английскому языку: лидер, осознающий уникальность (в их понимании этого слова) языка, которым они дорожили.

И вот настал час и пришел доктор Сэмюэл Джонсон, грозный филолог, оказавший значительное влияние на лондонские умы, маяк своей эпохи, отчаянный меланхолик и, подобно Ньютону, весьма эксцентричный человек.

В 1755 году был издан двухтомный словарь Джонсона, результат кропотливого семилетнего труда, который он осуществил практически в одиночку. У членов Французской академии за полвека до Джонсона ушло около 45 лет на составление словаря Французской академии 1694 года и затем еще 18 — на редактирование и исправление. В беседе с Джоном Адамсом Джонсон рассчитал свое положение по отношению к французам, которые, естественно, предстали в крайне невыгодном для себя свете, и 40 членам их академии и заключил, что трое англичан стоят по меньшей мере сотни французов. Это заявление было горячо принято публикой (имелось и еще более лестное соотношение — 1:500: 40 французов, умноженных на 400 лет и поделенных на одного англичанина за три года). Несмотря на похвальбу, достижения Джонсона впечатляют. Он собрал 43 000 слов и дал им определения. Он указал, что и почему было им пропущено, и, несмотря на некоторую предвзятость, недочеты и недостатки, задал тон последующим словарям английского языка. Ключевым моментом при оценке его труда было то, что впервые в истории языка появился словарь, проиллюстрированный цитатами. На титульном листе автор словаря отметил, что тщательно подбирал цитаты из «лучших писателей».

Как показывает изначальный план, начинал он преимущественно на стороне Свифта и Аддисона. Он стремился создать «словарь, по которому можно зафиксировать произношение нашего языка и упростить его усвоение; сохранить его чистоту, установить его использование и продлить срок его жизни». Эта идея перекликалась с идеями Свифта об академии с той лишь разницей, что вместо четырех стен ограничивалась двумя томами.

Однако закончив работу над словарем и подойдя в 1755 году к написанию предисловия, Джонсон, со свойственными ему прагматизмом и прямотой, исполненный сожаления, но решительно изменил свое мнение: «Те, кто был высокого мнения о моем замысле, настаивают на том, чтобы язык был исправлен, а изменениям, которые до сего времени позволяли беспрепятственно внести в него время и случай, был бы положен конец. Признаюсь в связи с этим, что переоценил себя, но теперь осознаю, что позволил себе ожидания, которые не оправдываются ни разумом, ни опытом».

После этого невозмутимого вердикта английский язык распрощался со сколько-нибудь серьезной идеей академии: подобно тому как в своей диалектной письменной форме XI века он оставил далеко позади «европейских» соперников, теперь словами своего неназначенного хранителя, доктора Джонсона, язык заявлял, что отныне будет далеко позади любых назначенных исправителей слов. В обоих случаях было что отметить: язык ни при каких обстоятельствах не даст себя ограничить, а его свобода обеспечила ему, на мой взгляд, дополнительную защиту при столкновении с препятствиями или сопротивлением других языков. Признание Джонсоном своего поражения в столкновении с языком в некотором смысле значило для языка так же много, как некогда — настойчивое утверждение о силе и потенциале языка, сделанное Альфредом после одержанной победы.

Далее в предисловии к словарю сказано: «Когда мы видим, как век за веком один за другим люди стареют и умирают, мы смеемся над философским камнем, обещающим продлить жизнь на тысячу лет; на том же основании можем мы высмеивать лексикографа, который не способен привести пример народа, защитившего свой язык от изменчивости, и при этом воображает, что его словарь может забальзамировать язык, обезопасить его от искажений и помех и что в его власти изменить земную сущность или одним махом очистить мир от безрассудства, тщеславия и притворства».

Выражаясь языком тенниса, гейм, сет и весь матч остались за английским языком. Язык овладел своими владельцами. Он поддался бы одному лишь порядку: алфавитному. Несмотря на прежние заявления Джонсона, равным образом невозможно было исправить и произношение: «звуки слишком недолговечны и неуловимы, чтобы пытаться ограничить их».

Составитель словаря ввел для себя множество правил: опускал все слова, имеющие отношение к именам собственным (кальвинист, бенедиктинец, магометанин); попадавшиеся иностранные слова, оказавшиеся в языке, как он полагал, вследствие неосведомленности, «тщеславия или каприза, любви к новшествам или на поводу у моды, регистрировал в основном ради того, чтобы осудить их». Этот первопроходец среди толковых словарей английского языка шел своим путем с такими предписаниями, как «составные и двойные слова отмечал редко… не было нужды регистрировать такие слова, как thieflike (вороватый) или coachdriver (возница)». «Были оставлены без внимания отглагольные существительные на -ing, такие как keeping of the castle (охрана замка), leading of the army (командование армией)». Обычно опускались и причастия. Устаревшие слова признавались, если были встречены у современных писателей, а также если заслуживали восстановления. Составитель признается, что опускал слова, которые никогда не встречал в книгах, и те, что «не мог объяснить, поскольку не понимал». Его подход то бесил, то изумлял, то приводил в недоумение всех Последующих лексикографов, но пришелся по душе широкому читателю. «Следует честно признать, — пишет он, — что опущены и многие термины из области искусства и производства; однако я заявляю, что это неизбежно: я не мог посещать шахты, чтобы изучать язык шахтеров, совершать морские путешествия, чтобы совершенствовать свое владение языком мореплавателей, посещать торговые склады купцов, мастерские ремесленников, чтобы узнать названия товаров, инструментов, сделок, которые никогда не упоминались в книгах».