Прометей раскованный - Снегов Снегов

Юджин Вигнер протянул Ферми припасённую бутылку итальянского вина кьянти:

—   Это вам привет с родины, Энрико!

Физики и гости в молчании, без тостов, распили вино из бумажных стаканчиков и расписались на соломенной плетёнке, в которую была заключена бутылка.

А вечером на квартиру Ферми нагрянули гости. Лаура не была посвящена в работы мужа, он строго соблюдал правила секретности. И её поразило, что каждый, крепко пожимая руку Ферми, тихо говорит: «Поздравляю!» Но когда и молодая черноволосая Леона повторила ту же сакраментальную фразу, Лаура почувствовала, что больше не может выносить незнания. Она отвела девушку в сторону:

—  Леона, будьте милочкой, скажите, почему Энрико все поздравляют?

Леона прошептала с самым таинственным видом:

—   Вы разве не знаете? Ваш муж потопил японского адмирала!

Лаура возмутилась. Её, кажется, принимают за легковерную дурочку! К ним подошёл Герберт Андерсон, главный помощник Ферми в дни сооружения атомного реактора. Он укоризненно покачал головой:

—   Не ожидал, Лаура, что вы так мало верите в своего мужа! Неужели для Энрико существует  что-либо невозможное?

После ухода гостей Лаура стала допытываться у мужа:

—   Энрико, ты и вправду потопил японского адмирала?

—  А разве я его потопил? — невозмутимо ответил Ферми.

—   Вот это я и хочу знать: значит, ты его не потопил?

—   Так я его не потопил? — с тем же невозмутимым видом говорил Ферми.

Лишь через три года Лаура узнала, что происходило в этот день под трибунами спортивного стадиона.

Артур Комптон после пуска реактора заказал разговор со своим другом Конэнтом в Нью-Йорке. Комптона распирало от новостей, но открыто делиться ими по телефонному проводу он не посмел.

— Джим, это я,— сказал Комптон.— Я думаю, вам интересно узнать, что итальянский мореплаватель только что прибыл в Новый Свет. Земля оказалась меньше, чем предполагали, и он высадился раньше, чем рассчитывал.

—   Приятная новость, Артур! А как его встретили туземцы?

—   Очень дружественно. Отношения завязались самые хорошие.

Этот непонятный для постороннего слуха ликующий разговор означал и то, что в науке открыт новый материк знания и заселение нового материка обещает величественное будущее для человечества, и то, что проект гигантского завода для производства плутония получил наконец твёрдый фундамент и сам завод в Хэнфорде будет сооружаться с максимальным размахом и быстротой.

Глава четвёртая

Физики против генералов

1. Бор и Черчилль

Теперь он назывался Николас Бейкер. И его, и сына Оге всюду сопровождала охрана. Сменяясь, охранники расписывались в приёме и сдаче «ценного имущества». И хотя Бор уже знал, что в Лондоне гестапо готовило на него покушение, ему всё казалось, что разыгрываются сценки из детективного романа. О том, что он превратился в секретную личность, он не мог говорить без улыбки.

Как-то в лифте оп увидел бывшую жену Халбана. Бор с любезной улыбкой осведомился:

— Скажите, вы не фрау Халбан?

— Вы ошибаетесь. Моя фамилия теперь Плачек,— ответила она довольно резко. И, всмотревшись, удивлённо воскликнула: — А ведь вы профессор Бор!

Он приложил палец к губам и с таинственным видом оглянулся:

— Я тоже сменил фамилию. Меня теперь зовут Бейкер.

Всё это были забавы, доставлявшие, правда, немало тревог его охранникам. Предстояло занятие серьёзное — включаться в разработку ядерной бомбы. Бор не спешил с поездкой в засекреченный атомный городок Лос-Аламос. С того момента, как он узнал, что бомбе — быть, его больше интересовал вопрос: «Что после бомбы?» И, возобновляя прежние знакомства в Нью-Йорке и Вашингтоне, присматриваясь и прислушиваясь, он с тревогой открывал, как много власти захватили в этой стране военные. Он понимал: армия не может сейчас не быть в фокусе внимания — идёт война. Но за этим естественным явлением он угадывал более зловещее: генералы, сражавшиеся с Гитлером, возмечтавшим о мировом господстве, сами готовились к завоеванию мирового господства. Русские ломали хребет фашизму, американские генералы втихомолку подготавливали борьбу с русскими: атомная бомба предназначалась для этой цели. Бор не мог не чувствовать своей ответственности: его собственные работы содействовали тому, чтобы генералы получили в руки страшное оружие.

У него появилась мысль: повидаться с Рузвельтом и внушить президенту мысль, что лучший метод устроить хороший послевоенный мир — привлечь русских учёных к общей атомной работе. Атомная энергия не может стать достоянием одного государства, в ней нет научных секретов, всё в ней постижимо для любого хорошего физика. И её нужно обратить на мирные дела, лишь в них нуждается человечество.

Но даже Бору с его мировой славой было нелегко добиться приёма у больного, перегруженного делами президента. Бор познакомился с советником Рузвельта судьёй Франкфуртером. Бор не остановился перед тем, чтобы рассказать о ядерных проблемах Франкфуртеру, отнюдь не допущенному к столь секретным делам. Действовал Бор и через английское посольство. Посол Галифакс обещал написать Черчиллю о предложениях Бора. Судья Франкфуртер взялся поговорить с президентом.

А пока посол списывался с Англией и судья ждал приёма у президента, Бор с сыном отправились в Лос-Аламос. Их сопровождал сам генерал Лесли Гровс. Он сообщил Бору, что уже почти все крупные физики страны переведены сюда из Нью-Йорка, Чикаго, Беркли, Принстона — Бор встретит много друзей и знакомых.

В Лос-Аламосе Бор и вправду повстречал массу знакомых — Ферми, Вейскопфа, Лоуренса, Чедвика, Пайерлса, Юри, Раби, Фриша, Сцилларда, Теллера, Оппенгеймера, Бете... В этом уединённом горном посёлке собралось такое количество знаменитостей, нобелевских лауреатов по физике и химии, сколько их не было ни в одной столице мира. И теоретики, и экспериментаторы разрабатывали ядерные бомбы: из чистого урана-235, доставлявшегося из Окриджа, и из плутония, поставлявшегося с Хэнфордского завода.

Ни в одну из групп, трудившихся над частными темами, Бора не включили. Он осуществлял общую консультацию. Гровс разрешил ему поехать в Окридж. Бор удостоверился, что недооценивал возможности промышленности: разделение изотопов урана, которое он считал практически неосуществимым, шло в масштабах, достаточных для производства десятков бомб...

Он возвратился в Лос-Аламос озабоченный. Для борьбы с гитлеризмом такой размах уже не был нужен...

И всем друзьям Бор в эти дни горячо доказывал, что бомбы не решат старых проблем, но воздвигнут новые.

«Подлинная безопасность может быть достигнута только в результате заключения всеобщего договора, основанного на взаимном доверии»,— продиктовал он в письме к Рузвельту.

Учёные в Лос-Аламосе в политическом смысле не составляли однородной группы, хотя все были искренними антигитлеровцами. Часть их интересовалась лишь научными проблемами, политика их глубоко не занимала. Среди них были и крупные учёные — Ферми и Ганс Бете.

Особняком держался Теллер. Отчуждённость от других физиков превратилась у него в пренебрежение всеми. Атомная бомба его не удовлетворяла. Он разрабатывал гораздо более мощную — водородную. Он с нежностью называл это ещё не созданное термоядерное страшилище «Мой бэби». Он с воодушевлением подсчитывал, сколько тысяч домов, сколько миллионов жителей уничтожит взрыв его создания, сколько сотен квадратных километров будет надолго отравлено радиоактивностью...

Недоброжелательство к Теллеру его товарищей ещё не стало осознанной ненавистью, ещё не превратилось в тот всеобщий бойкот, в то молчаливое презрение, среди которого он потом будет метаться, не находя  выхода, отчаиваясь  и  задыхаясь. Но зачатки будущего уже были видны. Бор с огорчением понял, как мало у него общего со своим бывшим учеником.

Зато он с радостью убедился, что большинство физиков понимают свою ответственность перед человечеством. Сцпллард, как в своё время Отто Ган, уже задумывался, как вогнать обратно в бутылку ядерного джинна, которого он сам так энергично высвобождал. Бор не был одинок, и он энергично готовился к предстоящему трудному разговору с президентом — набрасывал на бумаге тезисы, оттачивал формулировки предложений.

Бора вызвали в Вашингтон.

Президент сперва пришёл в ужас, когда узнал, что ядерные секреты известны Франкфуртеру. Но проблема послевоенного устройства мира тревожила и Рузвельта. Президент, однако, знал, что Черчилль не откажется от своего антикоммунизма. Рузвельт «отпасовал мяч»: на Бора возложили неожиданное поручение — передать Черчиллю личное послание президента, в котором тот, не высказывая своего мнения, сообщал, что готов выслушать соображения Черчилля относительно послевоенной атомной политики. Предполагалось, что, вручая послание, учёный постарается убедить британского премьер-министра в правоте своих взглядов.