Василий Теркин - Петр Боборыкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним скачком она очутилась около него, и опять порывистое дыхание — предвестник новой бури — пахнуло ему в лицо.
— Без нравоучений!.. Я за тобой послала вот зачем: не хочу я дня оставаться здесь. Доноси на меня, вяжи, коли хочешь, — наши с тобой счеты кончены…
И так же порывисто она подбежала к столу, вынула из ящика пакет и бросила на стол, где лежали разные дамские вещи.
— Вот Калерькины деньги, не надо мне… Сколько истрачено из них — мы вместе с тобой тратили… И вексель твой тут же. Теперь тебе нечего выдавать стр.252 документ, можешь беспрепятственно пользоваться. Небось! Она с тебя взыскивать не будет! Дело известное, кто в альфонсы поступает…
Он не дал ей договорить, схватил за руку и, задыхаясь от внезапного наплыва гнева, отшвырнул от стола.
Еще один миг — и он не совладал бы с собою и стал бы душить ее: до такой степени пронизала его ярость.
— Подлая, подлая женщина! — с трудом разевая рот, выговорил он и весь трясся. — Ты посмела?..
— Что посмела? Альфонсом тебя назвать?.. А то кто же ты?
— Ты же меня подтолкнула… И ты же!..
Он не находил слов. Такая «тварь» не заслуживала ничего, кроме самых мужицких побоев. И чего он деликатничал? Сам не хотел рук марать? И этого она не оценит.
— Ежели ты сейчас не замолчишь, — крикнул он, я тебя заставлю!
В одно мгновение Серафима подставила свое лицо
— Бей!.. Бей!.. Чего же ждать от тебя, мужицкого подкидыша…
Она могла обозвать его одним из тех прозвищ, что бросали ему в детстве! В глазах у него помутилось… Но рука не поднялась. Ударить он не мог. Эта женщина упала в его глазах так низко, что чувство отвращения покрыло все остальное.
— Рук о тебя марать… не стоит, — выговорил он то, что ему подумалось две минуты перед тем. — Не ты уходишь от меня, а я тебя гоню, — слышишь — гоню, и счастлив твой Бог, что я тебя действительно не передал в руки прокурорской власти! Таких надо запирать, как бесноватых!.. Чтоб сегодня же духу твоего не было здесь.
Все это вылетело у него стремительно, и пять минут спустя он уже не помнил того, что сказал. Одно его смутно пугало: как бы не дойти опять до высшего припадка гнева и такой же злобы, какая у нее была к Калерии, и не задушить ее руками тут же, среди бела дня.
Он вышел, шатаясь. Голова кружилась, в груди была острая, колющая боль. И на воздухе, — он попал на крыльцо, — он долго не мог отдышаться и прийти в себя. стр.253
XXII
В господских комнатах дачи все было безмолвно. Пятый день пошел, как Серафима уехала и взяла с собою
Степаниду. Ее вещи отвезли на подводе.
Со вчерашнего дня карлик Чурилин поджидает возвращения «барина». Теркин заночевал в посаде и должен вернуться после обеда. «Барышня» в Мироновке. Она тоже раньше вечера не угодит домой.
Чурилин теперь один заведует всем. Кухарка у себя на кухне, в особом флигельке. Он даже и постель стелет Калерии Порфирьевне. Сегодня он стола не накрывал к обеду; к шести часам он начал все готовить к чаю, с холодной закуской, на террасе, беспрестанно переходя туда из буфета и обратно. Ему привольно. Нет над ним недружелюбного глаза Серафимы
Ефимовны. Дождалась она того, что ее «спустили». Он про себя перебирает все, что случилось на даче, но не болтает ни с кем. Кухарка, должно быть, проведала что-нибудь от Степаниды и начала его расспрашивать. Он ни нес зарычал:
— Бабьи пересуды! Ничего я не знаю!.. И ты не судачь!
Кухарка, женщина простая и боязливая, стала его бояться. Он теперь первое лицо в доме, и барин его любит.
Чурилин в радостном возбуждении так и катается по комнатам; потный лоб у него блестит, и пылающие пухлые щеки вздрагивают.
От душевного возбуждения он не устоял — выпил тайком рюмку водки из барского буфета. Он это и прежде делал, но в глубокой тайне… Своей «головы» он сам боялся. За ним водилось, когда он жил в цирюльне,
"редко да метко" заложить за галстук, и тогда нет его буйнее: на всех лезет, в глазах у него все красное… На нож полезет, как ни что! И связать его не сразу удастся.
Он поставил на стол бутылку с хересом и графинчик водки, отошел от стола шага на два, полюбовался, как у него все хорошо стоит, и его потянуло выпить рюмку… Не поддался он искушению… Несколько раз возвращался на террасу с чем-нибудь… Но все уже приготовлено… Самовар поставлен на крыльце кухни.
— Подлость! — вслух выговорил Чурилин, зажмурил глаза и укатил с балкона. стр.254
Василий Иваныч его так «уважает» и полное ему доверие оказывает, а он будет водку воровски пить, да еще «нарежется», когда теперь-то и следует ему
"оправдать" себя в глазах такого чудесного барина.
Он привязался к Теркину, как собака. Прогони его сейчас — он не выдержит, запьет, может, и руки на себя наложит. Всей душой стоял он за барина в истории с Серафимой Ефимовной. Кругом она виновата, и будь он сам на месте Василия Иваныча, он связал бы ее и выдал начальству… "Разве можно спущать такое дело бабе? — спрашивает он себя уже который раз с той ночи и отвечает неизменно: — Спущать не следует".
Вместо того чтобы повиниться и вымолить себе прощение, она — на-ко, поди! — начала какие "колена выкидывать"! И уехала-то "с форсом", к Калерии
Порфирьевне не пошла, не просила у нее прощения, а та разливалась-плакала, — он видел в дверь, как та за нее же убивалась.
Он припрятал кинжал, который барин вырвал в ту минуту из рук Серафимы Ефимовны, и у него было такое чувство, точно он, именно он, Чурилин, имеет против нее самую главную улику и может всегда уличить ее. Барин про кинжал так и не спросил, а на лезвии кровь запеклась, кровь барышни.
"Барышня" наполняла его маленькое существо умилением. Он ее считал «угодницей». С детства он был очень богомолен и даже склонен к старой вере. Она для него была святее всякой «монашки» или простой
"чернички".
Ему хотелось проникнуть в то, что теперь происходит или может произойти «промеж» Василия Иваныча и
Калерии Порфирьевны. За барина он ручался: к своей недавней «сударке» он больше не вернется… Шалишь! Положим, она собою «краля», да он к ней охладел. Еще бы — после такого с ее стороны "невежества".
Этакая шалая баба и его как раз зарежет. Удивительно, как еще она и на него самого не покусилась.
Чего бы лучше вот такую девушку, как Калерия Порфирьевна, взять в "супруги"?
Карлик замечал, что у барина к ней большое влечение.
От его детских круглых глаз не укрылось ни одно выражение лица Теркина, когда он говорил с Калерией, брал ее руку, встречал и провожал ее… Только он не мог ответить за барина, какое влечение имеет он к ней: "по плоти" или "по духу". стр.255
Она сама Христовой невестой смотрит, и не к замужеству ее тянет. Однако почему бы ей и не стоять пред аналоем с таким молодцом и душевным человеком, как Василий Иваныч? Если бы он, Чурилин, мог этому способствовать, — сейчас бы он их окрутил, да не вокруг
"ракитова куста", как было дело у барина с Серафимой
Ефимовной, а как следует в закон вступить.
Волновался он и насчет того, как барышня сама себя чувствует и понимает здесь, на даче… Ей, должно быть, жутко. Она ведь барину совсем чужая. Из-за нее случилось такое дело. И выходит, на посторонний взгляд, точно она сама этого только дожидалась и желает его довести до точки, влюбить в себя и госпожой Теркиной очутиться.
"Не таковская!" — задорно повторял про себя Чурилин, и если б кто из прислуги, кухарка или кучер, сказали при нем что-нибудь в этом роде, он драться полезет.
"Нет, не таковская!" И ему приятно было ручаться за нее, верить, что Калерия Порфирьевна не чета той, "бесноватой".
Но коли она не имеет никаких видов на барина, здесь ей из-за чего же заживаться? Выходит не совсем как бы ладно. Она — девушка посторонняя, а барин — молодой, да еще красивый мужчина. Ежели ее что удерживает — так мироновские больные ребятишки и жалость к Василию Иванычу. Не желает она его оставить в большом расстройстве. В Мироновке двое, никак, умерло из ребятишек; поди, затянется… А она не таковская, чтобы бросить или испугаться. И все одна. Из посада доктор приезжал; однако не остался там ночевать, прислал фельдшера, да и тот, — Чурилин это слышал, как Калерия Порфирьевна сокрушалась, — норовит, как бы ему "стречка задать".
За нее Чурилин почему-то не боялся, что она может опасно заболеть. Неужли Бог допустит, чтобы такая душа вдруг «преставилась» — в награду за ее христианское поведение?..
Уедет Калерия Порфирьевна — и барин здесь дня не выживет, дачу сдаст, все перевезет в посад и пойдет кататься по Волге; может, и совсем переберется из этих краев…
Будет ли его брать с собою или скажет:
"Чурилин, ты мне, брат, не нужен. Я теперь сам бобылем стал: ищи себе другого барина!" стр.256
Внутри у карлика захолодело. Он кинется в ноги Василию Иванычу, — пускай возьмет, хоть без жалованья, только бы не гнал его.
