Василий Теркин - Петр Боборыкин

Его хозяйственное чувство проснулось. Всякие такие картины заброшенных поместий приводили его в особого рода волнение. Сейчас забирала его жалость. К помещикам-крепостникам он из детства не вынес злобной памяти. В селе Кладенце «господа» не живали, народ был оброчный; кроме рекрутчины, почти ни на чем и не сказывался произвол вотчинной власти; всем орудовал мир; да и родился он, когда все село перешло уже в временнообязанное состояние. Не жалел он дворян за их теперешнюю оскуделость, а жалел о прежнем приволье и порядке заглохлых барских хозяйств. К «купчишкам» — хищникам, разоряющим все эти старые родовые гнезда, — он еще менее благоволил. Даже и тех, кто умно и честно обращался с землей и лесом, он не считал законными обладателями больших угодий. Нужды нет, что он сам значился долго купцом и теперь имеет звание личного почетного гражданина: «купчиной» он себя не считал, а признавал себя практиком из крестьян, "с идеями".

Фруктовый сад потянул его по боковой, совсем заросшей дорожке вниз, к самому концу, к покосившемуся плетню на полгоре, круто спускавшейся к реке. Оттуда через калитку он прошел в цветник, против террасы. И цветника в его теперешнем виде ему сделалось жаль. Долгие годы никто им не занимался. Кое-какие загрубелые стволы георгин торчали на средней клумбе. От качель удержались облупленные, когда-то розовые, столбы. На террасе одиноко стояли два-три соломенных стула.

Дальше когда-то отгорожено было несколько десятин под второй фруктовый сад, с теплицами, оранжереями, грунтовым сараем. Все это давно рухнуло и разнесено; только большие ямы и рвы показывали места барских заведений. стр.234

Теркин должен был вскарабкаться на вал, шедший вдоль двора, чтобы попасть к наружной террасе дома. Опять беспокойство за Калерию заползло в него, и он, чтобы отогнать от себя тревогу, закурил, сел на одном из выступов фальшивого крыльца, поглядывая в сторону ворот и темнеющих вдали изб деревенского порядка.

XVIII

Белый головной убор мелькнул на солнце. Теркин поднялся и быстро пошел к воротам. Он узнал Калерию.

Она тоже спешила к дому, но его еще не приметила из-за частокола.

— Ну, что? — запыхавшись спросил он по ту сторону ворот.

— Не хорошо, Василий Иваныч.

— Эпидемия?

Глаза ее тревожно мигали, дыхание было от ходьбы прерывисто, щеки заметно побледнели.

— Жаба… и сильно забирает.

— Дифтерит?

Слово вылетело у него порывисто. Она еще усиленнее замигала. Видно было, что она не хочет ни лгать, ни смущать его.

— Один мальчик до завтра не доживет, — выговорила она строго, и голос ее зазвучал низко, детские ноты исчезли. Блеснула слезинка.

— Значит, дифтерит?

— Я только у этих Вонифатьевых побывала. Там еще девочка… вся в жару. Горло захвачено, ноги разбиты. А мне сказывали, что еще в трех дворах…

— Но разве вы справитесь? Ведь надо же дать знать по начальству.

— Я и не ожидала такой неурядицы. Как заброшен у нас народ! Сотского нет — уехал далеко, на всю неделю; десятского — и того не добилась. Одни говорят — пьян, другие — поехал в посад, сено повез на завтрашний базар.

Урядник стоит за двадцать три версты. Послать некого… да он и не приедет: у них теперь идет выколачивание недоимок. стр.235

— А земский врач?

— В каком-то селе, — я забыла, как называется, тысячи две душ там, на самой Волге, — тоже открылось поветрие, — она не хотела сказать: "эпидемия", — и еще сильнее забирает.

— Такое же?

— Сколько я поняла, что говорили бабы, тоже на детей.

— Как же быть? Да вы присядьте… Умаялись… Вот хоть на эти бревна.

Они оба присели. Она правой ладонью руки провела по своим волосам, выбившимся из-за белого ободка ее чепца.

— Знаете чт/о, голубчик Василий Иваныч: бабы ничего не умеют. Пойдем к той женщине… вон у людской, которая нас встретила. Она теперь свободна. Я ей заплачу.

— Забоится, не захочет.

— Попробуем.

— Хотите, я схожу?

— Нет, я сама.

Ей не сиделось. Они пошли к домику. Теркин палкой постучал в угловое окно и поднялся вместе с Калерией на крылечко.

Вышла женщина. Калерия объяснила ей, в чем дело.

— Хорошие деньги можешь заработать, — прибавил

Теркин.

— Чего Боже сохрани — еще схватишь. Жаба, слышь. У Комаровых мальчонку уж свезли на погост, третьегось.

— У тебя, матушка, дети, что ли, есть?

— Как же, сударь, двое. Я и то их на порядок-то не пущаю.

— Десять рублей получишь.

Женщина вскинула ресницами и поглядела вбок. Посул десяти рублей подействовал.

— Вы послушайте, — начала Калерия, — вас я не заставлю целый день около больных детей быть. Лекарство снести, передать кому что надо.

— Нет, сударыня, ослобоните. До греха не далеко. Мне свои дети дороже.

Она решительно отказалась.

— Ах, Боже мой!

Калерия громким вздохом перевела дыхание. стр.236

— Пойдемте, Василий Иваныч… надо же как-нибудь.

У ворот она его остановила.

— Я здесь, во всяком случае, останусь.

— Как, ночевать?

— Ежели не управлюсь… А вы, пожалуйста, меня не ждите. Сима уж наверно приехала, беспокоится. Пожалуйста!

— Оставить вас здесь? Это невозможно!

— Полноте! Меня не съедят.

— По крайней мере, мы за вами экипаж пришлем.

— Не нужно!.. Меня кто-нибудь проводит. Да я и не заплутаюсь.

— Это невозможно! — почти крикнул он и покраснел. -

Лесом чуть не три версты. Я сейчас же пришлю, лошадь другую запрягут.

— Не важно это, голубчик Василий Иваныч; главное дело

— дать знать начальству или из посада добыть доктора.

— И это сделаем!.. Сам завтра чем свет поеду. Сегодня… туда не угодишь. Теперь уж около семи.

— Да есть ли там доктор?

— Есть. Кажется, целых три; один из них и должен быть земский.

— Он ведь в том селе. Остальные не поедут, пожалуй.

— Настоим! Вы-то пожалейте себя. Не вздумайте ночевать здесь!.. Обещайте, что приедете сегодня, ну, хоть к десяти часам.

Он держал ее за обе руки и чувствовал во всем ее теле приметное трепетание. С этим трепетом и в его душу проникла нежность и умиленное чувство преклонения. Ничего такого ни одна женщина еще не вызывала в нем.

— Родная вы моя! — страстным шепотом выговорил он и с трудом выпустил ее руки из своих.

— Так я пойду!.. В другие дворы нужно… Идите, голубчик, и не беспокойтесь вы обо мне… Симы тоже не напугайте.

Почти бегом пересекла она луговину по направлению к колодцу и избе Вонифатьевых.

Теркиным снова овладело возбуждение, где тревога за Калерию покрывала все другие чувства. Он пошел скорым шагом и в каких-нибудь сорок минут был уже по ту сторону леса, в нескольких саженях от дачи. стр.237

Зрение у него было чрезвычайно острое. Он искал глазами, нет ли Серафимы на террасе… Женской фигуры он не замечал. На дворе — никого. Сарай растворен. Значит, барыню привезли уже из посада, и кучер проваживает лошадей.

Он встретил его. Тот ему пересек дорогу слева: вел серого под уздцы. Другую лошадь можно сейчас же заложить; она больше суток отдыхала.

— Привез барыню? — крикнул ему Теркин.

Кучер остановил лошадь.

— Только что угодили, Василий Иваныч. Дюже упарились.

Серый был весь в мыле.

— Что же ты так?

— Да Серафима Ефимовна все погоняли.

— Проваживать отдай Чурилину, он справится; а сам заложи Мальчика и съезди сейчас же за Калерией Порфирьевной в Мироновку. Ты обедал в посаде?

— В харчевушке перекусил.

— Ну, поужинаешь позднее. Пожалуйста, друг!

Теркин потрепал его по плечу. Кучер улыбнулся. Вся прислуга его любила.

— А в Мироновке-то, Василий Иваныч, где барышню-то спросить?

— На порядке тебе укажут. Она по больным ходит.

— Слушаю-с.

Только сажен за пять, у крыльца, Теркин спросил себя: как он ответит, если Серафима будет допытываться, что за болезнь в Мироновке.

"Скажу просто — жаба".

Но он чего-то еще боялся. Он предвидел, что Серафима не уймется и будет говорить о Калерии в невыносимо пошлом тоне.

И опять произойдет вспышка.

— Где барыня? — спросил он у карлика, сидевшего на крыльце.

— Она в гостиной.

Оттуда доносились чуть слышно заглушенные педалью звуки той же самой унылой мелодии тринадцатого ноктюрна Фильда.

"Тоскует и мается", — подумал он без жалости к ней, без позыва вбежать, взять ее за голову, расцеловать.

Ее страдания были вздорны и себялюбивы, вся ее внутренняя жизнь ничтожна и плоскодонна рядом с тем, чт/о владеет душой девушки, оставшейся стр.238 там, на порядке деревни Мироновки, рискуя заразиться.

Дверь была затворена из передней. Он отворил ее тихо и вошел, осторожно ступая.

— Это ты?

Серафима продолжала играть, только оглянулась на него.