Пламя над Англией - Альфред Мейсон

— Так вот, я не поеду в Мадрид ни сегодня, ни завтра, а заночую в четырех милях от него — в Хетафе145. Вы, разумеется, можете скакать дальше с вашими слугой и багажом, если у вас бумаги в порядке. Но вы бы поступили разумнее, оставшись со мной. Из Хетафе я отправлюсь в Эскуриал, где король Филипп проводит свои дни в молитвах. Синьор Мануччи может поехать со мной. Из Эскуриала, где я, возможно, задержусь, я отправлю в свой дом в Мадриде багаж и слуг, а юный Джузеппе Марино сможет сопровождать братьев Ферранти. Таким образом вы попадете в город без лишних вопросов.

И вновь никто из них не заподозрил, насколько это небольшое изменение планов Робина отразится на жизнях и судьбах его самого и тех, кто ему дорог. Юноша снова поблагодарил Фильяцци.

— Нам лучше вернуться, — заметил граф, — иначе могут обратить внимание на нашу чересчур продолжительную беседу. Вам нужно только предупредить Джакомо Ферранти, и он завтра приготовит ваш багаж и будет ждать вас в Эскуриале.

На следующий день, уже поздно вечером, граф Фильяцци прибыл в Эскуриал, а днем позже вместе со свитой, включая Робина, присутствовал на Высокой мессе. Юноша стоял в огромной церкви с левой стороны, как раз за галереей, на которой находились позолоченные коленопреклоненные статуи Карла V и его супруги с лицами, обращенными к алтарю. Перед ним широкие ступени, покрытые красным ковром, вели к большому алтарю с его сверкающей позолотой и мраморными плитами; над ступенями виднелась дверь, у которой Филипп имел обыкновение слушать церковные службы. Сейчас дверь была закрыта, но Робин не сводил с нее глаз. Торжественные звуки органа, пение хора над головой, пышные облачения священников, свечи, пламенеющие в драгоценных канделябрах, вместе с маленькой невзрачной дверью сбоку от алтаря завладели воображением юноши; их контраст поколебал его уверенность в том, что казалось несомненным.

Робин ожидал увидеть архиврага его страны, его веры, его самого, повелителя половины мира, чье жестокое правление обрекло на муки, если не на костер, безобидного путешественника только за то, что в его багаже были «Наставления» Катона, и отравило горечью детские и юношеские годы его сына. Но он видел лишь маленькую стеклянную дверь, которая могла бы вести в келью отшельника, и в действительности вела в небольшую спальню немногим лучше кельи. На двери не было занавесов, около нее не стояла стража. Что же за человек скрывался за ней? Через некоторое время дверь медленно открылась внутрь, и Филипп Испанский появился в проеме. Не торжествующий победитель, а обычный человек средних лет, одетый в простой костюм из черного бархата, с невыразительным и болезненным лицом. Оттопыренная нижняя губа придавала ему задумчивый и меланхолический облик. Если он и владел половиной мира, то это обладание явно не приносило ему радости, и, глядя на него, Робин понял жалобы, которые Санта-Крус в минуты дурного настроения изливал по адресу своего повелителя. Добросовестный труженик, расходующий мозг на примечания к документам — работу мелких чиновников.

Стоя в дверях так, чтобы видеть алтарь, но почти не быть видимым самому, Филипп подсматривал — это слово мелькнуло в голове у Робина, ибо в позе короля не было ни капли достоинства, — как поющие монахи присоединяются к хору. Уже давно ходила история о том, как Филипп сидел в последнем ряду мест на алтаре, когда из-за находящейся рядом с ним двери появился вестник в сапогах со шпорами и сообщил ему новость о победе при Лепанто и поражении турок. Робин интересовался, вспоминает ли сейчас король об этом дне, и не мечтает ли о другой победе, которая должна укрепить его веру в Ла-Манше, как та в Средиземноморье. Ибо некоторое время темные глаза Филиппа задержались на упомянутой двери, после чего он неуклюже, так как у него была искалечена нога, опустился на колени.

И в этот момент настроение Робина изменилось. С тех пор, как Ричард Браймер на берегу залива Уорбэрроу поведал ему со слезами на глазах свою страшную историю, его сердце сжигало пламя ненависти. Робин представлял Филиппа примитивным дикарем, испытывающим чувственную радость, причиняя боль, и прикрывающим служением Богу свое безмерное честолюбие. Но в печальном человеке, преклонившем колени у небольшой двери, не было заметно радости, а в его молитвах не ощущалось притворства.

Неожиданная сцена, последовавшая за изнурительным напряжением долгих месяцев в Лиссабоне и растущим с каждым днем возбуждением по пути в Мадрид, погрузила Робина в какой-то транс, значение которого он понял лишь впоследствии. Туман перед его глазами обволакивал торжественный блеск алтаря, красный ковер, покрывавший ступени и сверкающие облачения священников. Белое и красное, золотое и пурпурное смешались воедино, отодвигая происходящую церемонию мессы все дальше и дальше. Звуки хора и органа становились тише, словно удаляясь из церкви и монастыря на холмах Гуадаррамы и истаивая вдали.

Робин наблюдал этот разноцветный туман с бьющимся сердцем, ожидая неизвестно чего. Внезапно туман начал рассеиваться, а вокруг, казалось, наступила мертвая тишина. Алтарь, ступени, маленькая стеклянная дверь, Филипп Испанский — все исчезло, и на их месте появился огромный деревянный крест, на котором висела обнаженная фигура распятого Христа. Робин не мог определить, сколько продолжалось это молчание, и как долго видение оставалось перед его глазами. Но оно исчезло так быстро, как отражение в зеркале, а музыка и пение вновь зазвучали над головой.

Робин был уверен, что ему ниспослана весть, но он не мог понять ее значения. Однако юноша не сомневался, что понимание придет, когда настанет время. Он только испытывал странную уверенность, что весть эта исходит не столько от Бога, сколько от Человека на кресте.

Глава 27. Нищий на ступенях церкви

В доме Джованни Фильяцци Робин проснулся с восходом солнца. Наступил последний день его поисков. Тем или иным образом испытываемые им мучительные чередования страха и надежды сегодня должны прийти к концу. Либо Ричард Браймер был прав, и Джордж Обри умер на костре, либо прав Уолсингем, и отец Робина влачит жалкое нищенское существование. Быть может, доля правды была в обеих историях, и Джордж Обри умер в нищете.

«Через два часа я все узнаю», — подумал Робин, нарочно одеваясь помедленней.

Нищие и калеки не выползали из своих лачуг до тех пор, пока солнце не пригреет, а подающие им милостыню не появятся на улицах, Робин проверил, находится ли в ножнах шпага и торчит ли за поясом кинжал. Он надел простой костюм из серого бархата с белым кружевным воротником, надеясь, что подобная одежда не привлечет к нему ничье внимание своей экстравагантностью. Джакомо Ферранти накинул ему на плечи короткий серый плащ. На голову юноша надел атласную синюю шапку без всяких украшений.