Ледяное пламя Якова Свердлова - Роман Валериевич Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 28. Юная муза товарища главного редактора
Казалось бы, Свердлову только и оставалось, что не высовывать носа из безопасной квартиры-«беста» да разгонять рост тиражей и влиятельности газеты. Но его неугомонная натура не позволяла постоянно жить взаперти, не принимая участия в живой партийной работе. Яков был вездесущ. С одной явочной квартиры кочевал на другую. Пару ночей он оставался в гостях у рабочего Василия Усова: «Яков Михайлович пришел ко мне действительно поздно ночью. „Вы не возражаете против моей ночевки? — сказал он, входя ко мне. — Шпиков за собой я, кажется, не привел. Можно будет спокойно поспать. Я сегодня смертельно устал. Хочу спать“. Я посоветовал ему перед сном выпить чаю и закусить. „Чтобы ночью шпики не снились“, — заметил я. Яков Михайлович рассмеялся. Раздеваясь, на ходу он выпил стакан чая, съел бутерброд и лег в постель. Он почти сразу заснул. На второй день он также пришел после полуночи. Вчерашней усталости в нем не было. Мы вместе пили чай и разговаривали на разные современные темы. Настроение у него было бодрое. Эту бодрость в настроении он приобрел, по его же словам, здесь, в Петербурге, убедившись в новом нарастании революционного движения в рабочих массах в Петербурге» (39).
Для чего нужны были Свердлову эти скитания по городу с немалым для себя риском? Возможно, он просто хотел, что называется, держать руку на пульсе. Как бы он мог руководить газетой под говорящим названием «Правда», не имея представления о том, чем живет страна, к чему стремится и о чем мечтает простой народ? Поэтому Яков ежедневно заводил новые знакомства, жадно впитывал информацию, задавал десятки вопросов: «Он расспрашивал меня о моей прошлой революционной деятельности в Туле, откуда я был родом, интересовался настроениями балтийских моряков, спрашивал, много ли рабочих среди матросов, много ли крестьян, как мы ведем среди них революционную работу. Помню, как на ряде простых примеров Яков Михайлович ясно и убедительно показывал, как надо использовать самоуправство офицеров и царящую на флоте несправедливость для повседневной большевистской агитации среди матросов и привлечения их на свою сторону» (164).
Не стоит забывать о том, что Якову тогда было только 27 лет. Он был молодым человеком, полным энергии, любящим шумно повеселиться в хорошей компании, азартно поспорить, поболтать. Ему было попросту интересно после таежной зимовки снова очутиться в большом и прекрасном городе, полном удивительных знакомств, интересных людей. В ту пору Свердлов возобновил одно из самых интересных старых знакомств. Еще во время работы в Екатеринбурге молодого партийного лидера несколько раз прятали в большом двухэтажном доме А. А. Эгон-Бессера — дворянина, профессора-энтомолога и лесовода, сподвижника самого Менделеева. Александр Александрович, хоть и был старше Якова почти на двадцать лет, душой был молодым и очень активным человеком. Лесничий Шайтанского завода и Монетной дачи ведомства Уральского горного управления обладал энциклопедическими знаниями и был первоклассным полемистом. Через Ольминского Яков разыскал старого знакомого еще в декабре.
У Эгон-Бессеров подрастала дочка Кира — тогда ей исполнилось четырнадцать лет. На нее приятель родителей произвел неизгладимое впечатление, которое она пронесла через всю свою долгую жизнь: «В конце 1912 года в темный зимний день к нам пришел какой-то таинственный человек. Я была очень робкой, и меня еле заставили выйти в столовую. Там я увидела Якова Михайловича, который снова бежал из ссылки. Он крепко потряс мою руку. C этого времени мы подружились» (165).
Наблюдательная и одаренная девочка, получавшая образование в одной из лучших столичных гимназий, составила один из наиболее подробных и точных портретов Свердлова — не только его внешности, но и сложной натуры профессионального революционера: «Яков Михайлович был удивительно прост, умел легко сходиться с людьми и быстро располагал к себе. В этот свой приезд в Питер Яков Михайлович бывал у нас не раз. Неожиданно появлялся, жил несколько дней и так же неожиданно исчезал. В общей сложности он провел у нас сравнительно много времени, и я запомнила его хорошо. Он был небольшой, крепкий, подвижный и в то же время собранный, без лишних жестов. Лицо у него было матовое и от шапки иссиня-черных волос и черной косоворотки, которую он часто носил, казалось темным. По вечерам изредка играл с отцом в шахматы и с веселым безразличием относился к проигрышу. Я тогда часто болела. Яков Михайлович пододвигал стул к кровати, усаживался рядом со мной, и начинался долгий разговор. Мои мрачные мысли немедленно подвергались беспощадной критике и рассеивались без следа. Никто не умел так заражать верой в жизнь и в людей. „Эх, хорошая штука жизнь!“ — часто восклицал он. Когда мне было лучше, мы усаживались около печки. Яков Михайлович называл ее „камельком“. Ясно помню сгущающиеся зимние сумерки, его темный силуэт, поблескивают очки и попыхивает папироса. Прежде чем закурить, он долго постукивал ею о ноготь большого пальца» (165).
Конечно, яркий мужчина, добродушный и обаятельный, полностью покорил воображение гимназистки. Он в реальной жизни пережил приключения, о которых писали в книжках с мягкой обложкой. Кира воспринимала Якова как супергероя, как человека, способного в одиночку противостоять всей карательной системе государства: «Рассказывал он мне о своих многочисленных побегах. Я слушала затаив дыхание. Не все побеги удавались, но все поражали своей смелостью… Вспоминая о том, как он тонул, Яков Михайлович говорил: „Я не помню точно, но предполагаю, что думал в эту минуту: `Могла бы быть и более тяжелая смерть`“. Обо всем этом Яков Михайлович рассказывал не в трагическом тоне, а с легким юмором. Потешался над растерявшимися, недоумевающими жандармами, из рук которых он внезапно и таинственно выскальзывал» (165).
А теперь, изучив воспоминания разных людей, общавшихся с Яковом в зиму 1912–1913 годов, давайте попробуем ответить на очень простой вопрос. Мог ли Свердлов при таком не самом осторожном и осмотрительном
