Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Карр Мэри

Капитан переминался с одной обутой в до блеска начищенный сапог ноги на другую, что-то шепнул на ухо одному из таможенников и махнул рукой, после чего к нам подошли двое полицейских с карабинами. Они взяли наши чемоданы и стали тормошить содержимое. Мои рваные колготки оказались у кого-то в руках, и ими какое-то время размахивали, как белым флагом капитуляции. Джоуи был похож на контрабандиста или мексиканца, пересекающего границу без документов. Мы стояли с тремя стюардессами чуть в стороне. Я заметила, что, несмотря всю серьезность ситуации, Джоуи постоянно хихикал.

В результате Джоуи задержали, а нас, к нашему удивлению, отпустили. Сотрудники авиакомпании даже позвонили нашему отцу и сообщили ему, что отправят нас в Техас.

Я так и не спросила у Джоуи, чего он добивался: хотел ли он нас похитить или просто решил пуститься в бега. Когда я видела его в последний раз, он стоял в окружении полицейских, и в свете флуоресцентных ламп его лицо было цвета оливки из коктейля. Его попросили снять обувь и носки. Он стоял на одной ноге, раскинув руки, как аист, и периодически заливался глупым смехом.

Нас отвели в столовую для работников аэропорта, и официант принес по огромной тарелке huevos rancheros[64]. Лиша предположила, что Джоуи планировал продать нас в рабство в Мексике. Мне очень не понравилась эта страшная история, и я пнула сестру ногой. Сопровождавшие нас стюардессы платили за еду, и я не хотела их расстраивать.

Тем не менее эта история нисколько не повлияла на отношение к нам стюардесс. Они внимали каждому слову Лиши, и своими руками с идеальным маникюром гладили наши головы. Через некоторое время они посадили нас на ночной рейс в Харлинген.

Я проснулась во время полета и увидела в иллюминаторе облака. Лиша спала в соседнем кресле. Казалось, что облака застыли в движении, словно кипящую воду в кастрюле заморозили в мгновение ока. Облака раздвигались перед летящим самолетом, уступая ему дорогу, и от этого зрелища мне показалось, что у меня еще есть какая-то надежда. Может быть, в моей детской жизни все сложится хорошо. Мне казалось, что меня в этой жизни ждут великие дела.

Мы с Лишей летели с пересадками, во время которых о нас заботились пилоты, стюардессы, сотрудники аэропортов и уборщики. Они кормили, поили нас и угощали шоколадом. Мы летели бесплатно, без одобрения руководства авиакомпаний. В моей памяти не сохранились лица этих людей, но когда я шла рядом с ними, во мне снова рождалась надежда на то, что все будет хорошо.

В Хьюстоне нас подвели к раскрашенному зеленым камуфляжем самолету, на фюзеляже которого был нарисован оскал акулы, а одна из дверей была крест-накрест заклеена клейкой лентой. Этот самолет стоял за ангаром вдали от всех остальных современных авиалайнеров. На носу пилота самолета были бифокальные очки. Он провел нас в кабину своего построенного в качестве военного самолета и посадил в пространство за креслом пилота, где, наверное, в свое время складывали карты и термос. Мы сели, прижав колени к подбородку. Когда пилот повернулся к нам, чтобы сказать, чтобы мы покрепче держались, мы с сестрой были похожи на двух выглядывающих из норки сусликов.

Самолет развернулся, прорезая прожекторами туман. Пилот нажал несколько кнопок на панели управления и что-то говорил в трещащее статикой эфира радио. Подпрыгивая на кочках, мы ехали по взлетной полосе. Из иллюминатора, затянутого тонким пластиком, мы видели крылья самолета. Шум от мотора стоял такой, как будто кто-то включил на полную мощность под ухом пылесос. Пилот с видимым усилием потянул вниз штурвал, словно силой мускулов пытался поднять нос самолета, и через минуту мы были в воздухе.

В облаках и тумане мы летели над округом Джефферсон. Иногда мы падали в воздушные ямы, отчего у меня в животе все сжималось. Пилот салфеткой протирал запотевшее стекло, но лучше не становилось – мы летели в условиях нулевой видимости.

После посадки мы вышли из самолета и стояли на взлетной полосе с чемоданами в руках. Здания аэропорта не было видно, лишь где-то высоко мутно светились желтым светом огни башни диспетчеров.

Недалеко от нас загорелись два глаза автомобильных фар. Я поставила свой чемодан и увидела, что сквозь туман к нам приближаются две человеческие фигуры, на одной из них была ковбойская шляпа, а другая фигура была высокой и долговязой, с длинными руками. Высокий человек перешел на бег, шаркая по бетону тяжелыми рабочими ботинками.

Фигура отца становилась все ближе и отчетливей, и вот наконец он нас обнял. Я почувствовала запах черного кофе, который он пил на работе, и запах мыла, которым он мыл руки после смены, а мою щеку уколола его щетина. Я чувствовала, что с другой стороны отца обнимает Лиша, наши руки переплелись, мы обнимали отца с двух сторон, словно заключили его в клетку.

Вторым человеком, который приехал с отцом, оказался некто по кличке Блу. Это был маленький, похожий на птичку человечек без цвета, запаха и начисто лишенный собственного мнения. Один из тех незаметных людей, которые десятилетиями могут ходить вокруг бильярдного стола, покупать всем пиво, и за все эти годы так и не произнести хотя бы одного законченного предложения.

Блу подарил нам с Лишей по огромной кудрявой кукле. В свете лампочки в салоне автомобиля моя кукла смотрела на меня таким напряженным взглядом, который можно было бы воспринять как оскорбление. Кукла не отводила от меня взгляд, как бы говоря, что хотела себе в хозяйки совершенно другую девочку. Ну а я хотела, чтобы мама вернулась, но не смогла этого сказать, потому что в горле стоял комок. Вместо этого я произнесла совсем другое.

– Обитатели ада хотят воды со льдом.

– Чего-чего? – переспросил отец.

Я повторила, что готова убить за стакан воды.

Наверняка отец что-то говорил нам по пути в машине, но я не помню ни одного его слова. Он говорил Блу, как ехать, и разговаривал как полная деревня.

– Вот здесь надо повернуть на Реймонд, – говорил он Блу, но я слышала: «Во сде нада вернуть на Раемон». Отец говорил медленно, словно обращался к глухому.

Дома он снял с себя джинсовую куртку, повесил ее на спинку стула и сказал, что сейчас приготовит поесть. Лиша расставила на столе тарелки из меланина. По сравнению с фарфором, который был у матери в Колорадо, эти тарелки казались мне сделанными пещерным человеком. В каждой тарелке были специальные отделения для бобов и кукурузного хлеба, чтобы последний не намок от подливки.

Отец стоял около плиты и помешивал деревянной ложкой в кастрюле какое-то варево. Через несколько минут я почувствовала запах чеснока, свинины, риса и бобов.

– Завтра эта штука будет еще вкуснее, – заметил отец. Он приготовил на чугунной сковородке кукурузный хлеб с немного подгоревшей на дне корочкой, как я люблю. Отдельно в тарелке отец поставил на стол зеленый лук.

– Дорогая, ты же знаешь, как этот лук едят? – спросил он меня. Не дожидаясь моего ответа, он вылил на лук немного рассола из банки с желтыми перцами, приготовленными по рецепту «Табаско» с укусом. Он смотрел на Лишу и говорил, что любит ее всем сердцем, накладывая еду в мою тарелку.

Нам даже не пришлось умолять его лечь спать вместе со мной. Я просто пару раз подпрыгнула на месте, и он тут же согласился. Сначала он включил газовый обогреватель в спальне и положил на него мои носки, чтобы утром они были теплые и сухие.

Отец лежал посередине, а мы с Лишей по бокам. Он не накрывался простыней, потому что не любил одеял. Как только мы с Лишей обняли его, он начал плакать.

В Техасе не считается зазорным, когда взрослый мужчина плачет. Мой отец плакал во время парадов и свадеб. Он мог расплакаться, когда поднимали американский флаг перед началом детской бейсбольной игры. В ту ночь я не могла слышать, как он плачет, и заткнула уши. За окном на фоне кислотно-зеленого неба чадили факелы нефтеперерабатывающих заводов. Я устала зажимать пальцами уши, отпустила их и услышала громкие стоны отца. Я взяла своей маленькой рукой его большую ладонь и сжала так сильно, что мне показалось, что кости треснут. Я разжала пальцы только тогда, когда он протянул руку, чтобы достать из-под подушки красную бандану и вытереть ей слезы.