Post Scriptum - Марианна Альбертовна Рябман

Он чувствовал себя хорошо, казалось, что ему даже нравилась эта иллюзия благополучия заслоняющая реальность, с которой ему пришлось бы столкнуться. Наверное он должен был постараться понять, сколько именно ему придется лежать. И конечно нужно было выяснить, знает ли кто-нибудь о его положении или о его присутствии здесь. Но как обычно, Вивьен не стремился бороться со своим состоянием. Его манера воспринимать обстоятельства с мыслью о неизбежности, заставляла его отказываться от борьбы, как будто в ней не было необходимости. Всегда оставаясь наблюдателем посреди неизвестности, даже если эта неизвестность теперь касалась его самого.

Или… Возможно, впервые за долгое время он чувствовал, что ему хорошо и не хотел, чтобы это ощущение исчезло.

Как долго он здесь пробудет? Это уже не имело значения, он чувствовал, что теперь пришло время сделать шаг вперед, навстречу к этому урагану жизни, с которым всегда удавалось справляться только его камере. Его камера…

Он знал, что потерял ее. Теперь уже в памяти более отчетливо появлялся тот момент, когда один из напавших на него, выхватил его сумку.

Таблетки, которые он только что принял, подействовали, и он почувствовал, что снова погружается в сон.

Засыпая, он продолжал думать о камере, замечая, что без нее, ему стало легче, как будто он потерял что-то, что было ему в тягость. Раньше, в других точках земного шара, потеря камеры, была бы для него шоком, но сегодня это стало облегчением, словно потеряв её, он нашел себя самого. Он засыпал под звуки ветра, звучавшего только в его подсознании. Звук циклона, бешеный ветер, который, наконец, пришел за ним.

Через несколько часов его разбудили голоса. Крики, доносившиеся с улицы, потревожили и несколько соседних квартир.

Окно было открыто, Вивьен одним движением откинул одеяло и попытался опустить ноги на пол. Но боль была похожа на шок, и он не сдержавшись, вскрикнул.

Через несколько секунд перед ним уже стояла Вера, она была в той же одежде, и выглядела так, словно присматривала за своим пациентом всю ночь.

Не говоря ни слова, но нахмурившись, она наклонилась, чтобы помочь ему снова лечь на кровать.

Он поблагодарил ее с искаженным от боли лицом.

Затем она закрыла окно, и в комнате снова стало тихо.

– Вы забыли, что у вас сломана правая нога?

Она снова накрыла его одеялом и села рядом.

– Я жду, когда мне привезут для вас инвалидное кресло или хотя бы костыли, – произнесла она, – тогда мы попробуем добраться туда, где вы живете, или в посольство. Но пока, и вы только что убедились в этом, вы не можете двигаться.

Вивьен кивнул.

– Как вы себя чувствуете?

– Если бы я был умнее, думаю, все было бы лучше. Но мне захотелось посмотреть в окно из-за шума.

Она повернула голову к окну.

– Да, сейчас на улицы выходят не только те, кто борется за свободу, есть и другие, которые используют хаос в своих целях. К сожалению, вы уже столкнулись с ними.

– Моя память, она еще немного… Дырявая, – сказал Вивьен, усмехнувшись, – Но, кажется, теперь я начинаю вспоминать.

– Это обнадеживает, – она улыбнулась довольно, – постепенно воспоминания вернуться.

Вера встала и покинула комнату, чтобы вскоре вернуться с подносом, который она поставила на стол, на нем были чайник и две маленькие фарфоровые чашки. Она налила чай в обе чашки и подала одну из них Вивьену, который неловко взял ее левой рукой.

Он поднес чашку к губам, сделал глоток, и в его памяти всплыл крепкий вкус того чая, который он выпил в ресторане: чай, ресторан, телефонный звонок, беспорядки, нападение, дом, все.

Допив свой чай, он собирался уже вернуть чашку на блюдце, но она выскользнула из его руки. Вивьен всё же удержал ее, затем принялся рассматривать, тонкая аббревиатура, напечатанная на дне, полустёртое синее клеймо, словно что-то напомнило ему, но трудно было понять, что именно. Всего лишь две переплетенные буквы, Р и S, которые едва угадывались с течением времени. Это совершенно точно, был не первый раз, когда он видел эти две буквы.

Вера заметила его интерес, но ничего не сказала. Увидев, что она смотрит на него, он протянул ей чашку, которую она поставила на поднос.

– Извините… Внезапно я вспомнил отвратительный чай, который пил в вашем ресторане, и все вернулось ко мне.

– Ваша память вернулась, даже быстрее, чем я ожидала.

– Полагаю, я сплю в комнате вашей дочери. Мне очень жаль, что я причинил вам неудобства, еще раз спасибо за все.

– То, что случилось, это серьезно. И я врач, но, дело даже не в этом, я думаю, что никто не оставил бы человека, который оказался в такой ситуации, как вы.

– Спасибо… Могу ли я спросить вас… Как это вышло, что Вы с дочкой живете вдвоём?

– Мой муж погиб в Афганистане, она едва родилась.

Вивьен замолчал.

– Мне очень жаль это слышать, – произнес он, – Простите меня…

– Это ничего.

Она тепло улыбнулась ему, и он попытался улыбнуться в ответ, но его израненное лицо, едва ли могло выражать улыбку сейчас.

– Не прилагайте слишком много усилий, скоро все снова будет как раньше, не беспокойтесь, – сказала она.

– Как и раньше… – повторил он легким шепотом.

Он поднес руку к шее, его медальон, он вспомнил про него опять. Скорее всего, его сорвали с него, или он потерял его во время падения.

Вера протянула ему маленькую коробочку с лекарством.

– Вам лучше поспать, но если боль будет слишком сильной, выпейте это.

– Вера, у меня на шее была медальон на цепочке, и… Я думаю, что я, наверное, потерял его…

– Нет, я пока положила его здесь, – она показала рукой на полку, – сначала я подумала, что вас зовут Валериан. Это русское имя, гравировка на вашем медальоне.

Вивьен проследил за рукой Веры, указывающей на полку и облегченно вздохнул.

– Это имя моего отца.

– Он русский?

Она сделала несколько шагов, и вернула ему то, что он считал безвозвратно потерянным.

– Да. Русский, – он бережно сжал медальон в руке, – Родители моего отца эмигрировала в Германию в начале века, когда он был ещё совсем маленьким. Но они не выжили. Позже его воспитывала семья их близких друзей, которые затем уехали во Францию. Мой отец знал русский язык, но он никогда не хотел говорить на нем со мной. Возможно, он хотел забыть своё прошлое. Он не рассказывал мне о моих бабушке и дедушке, и даже о своих приемных родителях только совсем немного, он всегда был очень сдержанным,