Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

«Блеватина поднимает паруса» — молча отметил я.

Если бесится, например, Азизян, то бормочет себе под нос: «Сука ебáная». Мне до сих пор неизвестно, чем отличаются «сволóта» и «сволотá», но произносят это слово по-разному. То так, то этак. Ну, а про то, как взрослые, срывая злость на сыне-подростке, говорят не «магнитофон», а почему-то «приемник», знают, я думаю, все. При этом они обязательно угрожают его разбить или выбросить. А если вы этого не слышали, значит, у вас было так называемое счастливое детство, которое вы провели среди древних греков.

Не скрою, мне было приятно узнать, что из «Розы с крестом» ничего не вышло. Как-нибудь проживем и без Блока, и без Андропова. Театральный коллектив, где лично мне был знаком один Оперный Голос, развалился окончательно. А вскоре из города пропал и сам Мардук.

На вопрос, куда он мог податься, Азизян со знанием дела отвечал:

«Изволили податься в Питер, где к этой теме совсем другое отношение. Да-да, Папа, черножопые товарищи молодым людям фирменные катáлоги просто так не дарят. Фирменные каталоги, Папа, стоят будь-будь. Благо дело, я же тоже вхож в вам небезызвестный гуртожиток, и собственным, вот этим, глазом имел возможность полюбоваться, как два весьма упитанных голубчика из Бирмы изволили друг друга просаживать у вiчко. Смачно! Славно! Кстати, Папа, а шо там наш Молодой Художник»?

Молодой Художник к тому времени успел сделаться моим собутыльником. Скучноватый молодой человек с невыразительным европейским лицом действительно умел рисовать. Мнения у него насчет того холста, что висел в комнате с циновками, я не спрашивал, зато выпить он мог много, поскольку всегда пребывал в напряжении. Типичный представитель обывательского полуподполья, из тех, кто поставил перед собой некую тайную цель — жениться на иностранке, сбежать в Турцию, или просто проломить кому следует голову в день рождения Гитлера. «Что-то его гложет» — лучше о таком субъекте не скажешь.

Мы у него дома. Сидим, пьем. Комната окнами во двор. Тишина в чужих дворах вызывает у меня зависть. Мне все кажется, что под моими окнами слишком шумно, и шум этот с каждым годом все возрастает. Мы переслушали все, что хотели, когда Молодой Художник решил показать мне какую-то новую запись, продевает ленту в шибающий одеколоном магнитофон, нажимает клавишу «воспр.» и тут заиграло что-то явно не заграничное, вычурно-ущербное по духу. Какая-то полуживая запись, будто бы со спектакля.

Так и есть.

«Ой, это не совсем то — говорит Молодой Художник и заговорщицки подмигивает. — Это же Мардук со своей группой».

Мне уже доводилось слышать вскользь, что в Ленинграде Мардук не просто учится, но и пробует силы на эстраде. Неспроста он мне еще здесь чем-то напоминал молодого Зельдина в «Учителе танцев». А теперь я узнаю, что способный юноша стал солистом экспериментального ансамбля «Ярмарка».

Знай ребят из Заречья! — как говорил клавишник Сру-ля-ля, угрожая на пляже двум бабам, которые до того все повыпивали и ушли. Сру-ля-ля работал в «Березках», ресторане сумеречных настроений. А любителей сумеречных настроений в нашем городе год от года остается все меньше.

Стены и потолок в своей комнате Молодой Художник расписал собственноручно. Отовсюду, куда ни глянь на тебя смотрят фантастические сюжеты в духе Роджера Дина: освещенная снизу подводная архитектура, острова-моллюски. Красиво.

«Видишь вон того, с нахальной мордой, — еще давно указывал мне на балке физиономист Дымок. — Это ближайший друг нашего армянского мальчика». Почему-то сдержанность в сочетании с неагрессивным скептицизмом у нас принимают за нахальство. А по-моему, художник-инвалид, малюющий свою лупоглазую голову в хороводе голых малолеток — вот где подлинное нахальство. Инвалиды-вымогатели, между нами говоря — это пятая колонна, почище крымских татар, или других каких, по выражению того же Сру-ля-ля, «друзей Сахарова». Недаром за границей эти протезники болезные держат за глотку половину свободного мира.

«Мой знакомый ходил в Париже на Роберта Фриппа, — вкрадчиво вещает Молодой Художник, а дворовый воздух за окнами продолжает темнеть, словно взболтанная за день белизна, остывая, садится на землю под деревьями. — Зал не больше двухсот мест. Акустика супер. Стульев нет, исключительно кресла. Рядом две лесбияночки. Вы хотели бы…»

Кажется, и мне знаком этот «друг» — слащавый полуармяшка-малоросс, сын хорошего инженера и низкосракой бабы с доберманом. Его паханец известен тем, что отливал из свинца брелочки-пистолетики и загонял их потом ссыкунам на балке. Маленькие — по полтиннику, большие — по рублю.

Получается, Молодой Художник у нас всех гермафродитов знает. Того хожденца по «робертам фриппам» мы условно окрестили Мышиные Лапки, у него ручонки какие-то недоразвитые, захочешь раздробить — зубило не поднимется, или кирпич не опустится. В общем — б-г не позволит.

И вот еще больший парадокс — у всех этих гермафродитов имеются жены, дети, невесты-иностранки, кого только нет! Не говоря уже о связях в серьезных организациях, решающих, кого можно отпускать на концерт «Кинг Кримзон», а кому сидеть здесь и ждать, покуда рак свистнет. Рак свистнет — чем не концерт?

И все мечтают удрать. Не выйти по-человечески на пенсию, а именно смыться, чтобы сесть на шею кому-то из антиподов. Половую жизнь у нас освещают уже не статьями, и даже не брошюрами — а целыми томами, талмудами. Если им еще начнут показывать то, что никогда у них перед глазами не шевелилось, и оно вдруг задергается на весь экран, тогда они свихнутся окончательно, и атомную войну с Америкой придется отодвинуть в необозримое будущее. А мне так хотелось ее застать.

Что же получается — я последний певец сумеречных настроений в этом далеко не готическом и (с точки зрения изглоданных желанием повидать свет) совсем не экзотическом месте? Ну, не будем спешить. Наверняка в моем поколении кто-нибудь одумается и еще подтянется, чтобы о чем-то рассказать. Для свершения таинств, не сулящих ничего хорошего зверкам-переселенцам, в случае их возвращения в здешние края, а в особенности — легкой смерти.

Картину «Готика святой Анны» (так я ее прозвал) я больше не видел. Жалею, что не сфотографировал. И дальнейшая судьба этого несуразного полотна мне неизвестна. Потому что вслед за Оперным Голосом куда-то исчезла и Анна Григорьевна. Скорее всего, здешнее жлобство осточертело ей до такой степени, что она попросту свернула циновки, да и села в поезд, чтобы по расписанию утром спрыгнуть с подножки, поблагодарить проводника и затеряться в толпах Курского вокзала. Во всяком случае, покинув родной город, она никого здесь не бросила на произвол судьбы, поскольку гностическую голову с минетным темечком не нужно ни кормить, ни поливать.

Несколько слов о дальнейшей судьбе Демешко. Азизян таки познакомил его с одной чувихой, имени ее я ну ни разу по-настоящему внятно не расслышал. Знаю только, что фамилия заканчивается на «ман».

Азизян темнил, но завлекал настойчиво, а Демешко в ответ только недовольно морщился, посмеиваясь. Было почти девять вечера. И все же Азизяну удалось нас за собою увлечь. Перекресток, трамвайная линия, за ней другой перекресток. Так по диагонали отмахали вниз километра полтора. Подъезд, лифт, дверь, звонок. Помимо хозяйки я заметил еще одну, с пробором и косицей, как у молодого священника. Эту я уже видел — она пробовала вытащить у Мардука из под мышки диск. Дело было на новой, более официальной «балке». Рядом перетаптывался то ли родственник, то ли ухажер, совсем безликий. А она вцепилась, словно хищник клешней, и норовит выдернуть то, с чем пришел Мардук. Вот когда Мардуку пригодился его оперный голос. Он буквально пропел на все фойе Дворца Культуры:

«Пе-э-тя! Ю-у-ра! Да примите же наконец меры! Что за дикость у вас здесь творится!»

Жирный Петя, главный филофонист, прижимая к голове свою гордость — шляпу техасского проповедника, моментально подбежал и уладил инцидент. Азизян откомментировал эту сценку, безбожно переврав и без того гадкий антисемитский анекдот про кольцо и запонку. Правда, в дальнейшем эта ведьма не раз давала прикурить и самому Азизяну.

Стопроцентной уверенности у меня нет, но я почему-то думаю, что Азизян организовал Демешке смотрины той долговязой девицы умышленно, чтобы отомстить. Подробности мне известны. Дело делалось на моих глазах. Азизяна, словно сбесившийся, потерявший управление манекен, втолкнули в машину, отвезли на карьер, пугали там пистолетом.

В общем-то, вполне заслуженно. Рано или поздно все его беспардонные наебки должны были повлечь за собой суровое наказание. Но, похоже, для членов Азизяновой семьи не существовало понятия вины, как коллективной, так и личной. Недаром Данченко метко подметил и повторял при случае: «У них там вся семейка такая». Азизян мог затаить злобу.