Конец января в Карфагене - Георгий Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ему надо помочь», — спросит взглядом один другого.
А тот вслух возразит сверстнику:
— Если ему было нужно, он бы сам попросил…
Где Азизян их берет? Какой Санта-Клаус или Пэр Ноэль с трубочкой папы Жоры вынимает из подарочного мешка таких погибончиков и погибонцев? Видимо, я не те елки, не те утренники посещаю.
«Я последнее время до хуя чего не вижу, — признавался, и не раз, сам Азизян, и добавлял: — То, видно, я не те катáлоги смотрю».
Тем временем старушатник Арамис вернулся к скамейке, что-то сказал и длинный принялся убирать Пинк Флойды.
— Кто? Этот лишенец? То глухой номер! Ты этому тупице ничего не объяснишь. Не объяснишь ни-че-го! Он уже второй год тягает сюда диски этого известного жидовского коллектива… Все нажиться мечтает. Озолотиться, чтобы потом покушать цыплят табака! — Азизян ответил на тихий вопрос Демешки нежелательно громко.
На ряд вопросов, интересовавших меня, я ответы уже получил. Мардук живет во дворе соседнего дома. Давно? Достаточно давно. Дом сталинский, солидный. В торце, выходящем на скверик, — старинное кафе «Воды — Морозиво» и громадный транспарант. Однажды вечером, когда начнутся проблемы с выпивкой, Данченко скроется за его полотном и появится снова уже с бутылкой «Русской водки» в руке. Опытный иллюзионист, алхимик… А в кафе мороженое подавали с сиропом. Можно было попросить, доплатив копейки, двойную порцию сиропа. Это был тот же самый сироп, что и в газировку добавляют…
Важный человек с обтянутыми скулами ушел, не выдержав азизяновских разоблачений. Да и как такое выдержать:
«И дружок его тоже знатный тупица. Тупица знатный. Такой же лишенец. Маланец! Оба — явные любители подержаться за одно место…»
Скамейка освободилась. Мы втроем забрались на спинку и закурили. Свою сигарету «Золотой пляж» Азизян достал из портсигара Папы Жоры. Кстати, Стоунз предпочитает говорить не «Папа Жора», а «Дядя Георгий», как в довоенных фильмах для детей.
Дымок тихо посоветовал Азизяну подозвать Мардука, чтобы тот подошел к нам поближе. Мардук приблизился не сразу, закончил разговор с какими-то студентами и только потом направился к нашей скамейке. Он что, тоже какая-то местная знаменитость? — подумал я с неприязнью.
— Вот, Дядя, — начал Азизян. — У человека имеется Пэт Бун. А кроме Дядьки здесь Пэт Бун никому не нужен. Неизвестный солист, верно, Папа?
(И Папа, и Дядя — это я, не было у меня молодости.)
— Пэт Бун?.. — полуспросил я. — Пэт Бун в белых тапочках?
Мардук не отреагировал. Вблизи он скорее раздражал, чем веселил. Пидор тупорылый — делает вид, будто не понял юмора. «В гробу, в белых тапочках», и «Пэт Бун в белых тапочках». Разве не смешно?
— Позвоните мне в субботу и напомните, чтобы я посмеялся.
— В субботу, в парке у ларька… — ни к селу, ни к городу вставил Азизян.
Нет, ну разве не смешно? Тогда с какой стати он так важничает, этот Мардук? Кто-то раздувает в волосатом мальчике самомнение. Точнее, уже успел раздуть. А может быть, не «кто-то», а целая группа товарищей, переживших гонения и наветы. Среди охотников за красавцами тоже попадаются браконьеры. Любопытно узнать, куда тянут и обещают вытянуть за одно место эту мартышку? О, все туда же, я думаю — на сцену, на эстраду…
А белые туфли — «педал пушерс», между прочим — коронная обувь благороднейшего певца Пэта Буна. Только и всего. Кому это, правда, интересно знать сейчас, в апреле 80-го — что носили на ногах американские денди 50-х годов. А ведь 50-е — инкубатор старух для месье Арамиса. У них уже тогда были свой гребешок, своя чашка для полоскания зубов. А вода из-под крана годилась для питья на сто процентов, и была полезнее кипяченой. Если рождается девочка — в метрике следует указывать не вес, а возраст младенца. Только прикиньте — гражданка Прихлёбова родила прелестного ребенка сорока с лишним лет. Девочку решили назвать Айседора. Нормально, по-моему.
— Где вы достали такую рубашку? — спрашиваю я Мардука, но за него отвечает Азизян.
— В общежитии за трамвайной линией. Это подарок черножопых товарищей, то бишь африканцев. Среди которых тоже багато любителей подержаться за одно место, сиречь… кх-кх… Молодой человек играет в очко… Я хотел сказать, в молодежном театре пантомимы… кх-кх-кх… панто — мимо одного места. Молодой человек, покажите Дяде вашего Потебню!
Потебню придумал я. Это я сделал Пэта Буна Потебней. Разве не похоже? Потебня — это какой-то языковед. По-моему, даже в учебнике есть его портрет. Однажды слово «Потебня», вернее фамилия, донеслось из совсем неожиданного места — по радио «Свобода», представьте себе. Из уст члена Хельсинской группы вдруг выскочил Потебня, как злой лягушонок, отъевшийся на деликатесах из загранпосылок в животе правозащитницы. Вместо рассказа о том, как чекисты заразили язвой желудка активиста крымских татар, старуха взялась обличать сталинскую политику по вопросам языкознания и несколько раз повторила — «Потебня». Поневоле такое запомнится.
За прошедшие две недели что-то успело произойти, «балка» переместилась в другое место. Поговаривали о ее легализации (чтобы легче было следить, кто чего туда носит). Стоунз этой весною какой-то раздражительный. Лает в трубку, как собака-интерпретатор глухонемого хозяина. А мне вот интересно было бы узнать, не ошибся ли я, шагая домой в сумерках, когда из-за углового гастронома мне навстречу вышли Мардук с кем-то третьим и молодая женщина в оливковых брюках. Когда мы поравнялись, она кивнула мне коротко стриженой головой, хотя мы не были знакомы.
Судя по тому, насколько уверен в себе Мардук, не смущается, скорее даже напротив — бравирует своим голосом и манерами; определенно должен быть круг людей, целая организация, где его ценят и поддерживают, приберегая для высоких целей. Меня бы не удивила фамилия с греческим оттенком — Мардукакис, прочти я ее на афише, или в рецензии на спектакль или концерт. Я позвонил Азизяну и потребовал: «Веди».
Подобно мне, Мардук проживал на втором этаже, но подъезд оказался просторнее, ступени массивнее и шире, не в дореволюционном, а именно послевоенном духе. И по таким ступеням бегает волосатый брюнет в африканской рубахе!
Нам открыл дверь мужчина средних лет, ни капли не похожий на Мардука.
«Пускай проходят», — донеслось из комнаты в глубине коридора.
Значит, он и дома говорит с такими же интонациями? Получается, либо родители не понимают, либо им безразлично, кто у них растет. Пожалуйста — спокойно пускают в дом Азизяна! А ведь, как правило, первый визит этой личности, стоило ему попасться на глаза взрослым, оказывался последним:
«Чтоб этого мальчика мы у нас больше не видели!» и т. д.
А возразить тут нечем. Азизян к незапятнанным не ходит.
В комнате работала лампа-обогреватель (наступила осень, а я снова никуда не устроился). Она была направлена на громадное бордовое кресло-кровать, где с ногами сидел Мардук и… проворно, даже не глядя на них, шевелил спицами.
Так он вяжет! Теперь я понимал происхождение и кофты в крупную ячейку, и чего-то еще, я не мог припомнить — шарфа, что ли, ямайской расцветки.
Ну да. На шее был тот самый шарф, а спортивные штаны заправлены в вязаные гольфы до колен. Еще на нем была кремовая кофта с большущими круглыми пуговицами из дерева, скорее всего, тоже самодельными.
А что если… Я моментально вспомнил про берет, вернее, про кепку, брусничного цвета кепку. Вдруг это он ее связал и подарил? И волосы у них, кстати, растут одинаково. Может, или не может такое быть?
Головной убор Анатолия Иванова буквально искрится сексопатологией, излучает ее на расстоянии. Это какой-то воздушный маяк или пресловутый НЛО без единой радиодетали, указывающий место встречи с интересным человеком. Недаром он так подробно расхваливал Данченко свой успешный контакт с глухонемым. Куда бы ты ни попал: в прихожую квартиры или в подсобное помещение, но, увидев на вешалке брусничную кепку, ты тотчас поймешь — мужчина со странностями должен быть где-то рядом.
«Мохеровая Голгофа Анатолия Иванова» — доживем ли мы до них, увидим ли подобные заголовки на страницах здешних газет?
Иванов, Иванов… А ведь Иванов гораздо больше подходит в родственники Мардуку, чем впустивший нас в квартиру человек. Если Мардука поставить рядом с Анатолием, многие бы решили — племянник и дядя.
— Я тут Дядьку раскусил, — слова Азизяна вывели меня из лабиринта мыслей. — Он кого-то ждет!
— Вы кого-то ждете? — не очень благосклонно поинтересовался Мардук.
Он с неохотой отложил вязание, и я не осмелился спросить, над чем это он работает. Зато мне хорошо были видны эти жуткие клубки мохнатой шерсти, выглядывавшие из полиэтиленового мешка на полу. Я ему не нравлюсь.
