Ожидание - Екатерина Алексеевна Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После купания Саша долго лежала на берегу, ощущая, как гладкие теплые камешки маленькими кулачками упираются ей в спину. Прячутся в мокрых волосах. Внутренний поток беспокойства наконец-то замер, замолчал, и теперь слышны были лишь ленивые плески волн и размеренный стук сердца. В нагретой, растопленной на солнце мысленной тишине больше не раздавалось никаких звуков из прошлой, тушинской жизни. Сашин слух расслабленно впитывал настоящий момент. Влажная соленая кожа грелась. Пространство мыслей свелось к розоватой теплой тишине, неподвижно стоящей наверху. К уютному шелесту моря. К близкому вечеру, медленно-медленно стекающему по воздуху, словно капля меда по боку стакана. Настоящий момент беспечально и ровно дышал где-то в солнечном сплетении, ни о чем не напоминая.
Возвращаясь с пляжа, Саша чувствовала приятную сытую усталость – будто в глубине тела раздавался протяжный колокольный звон. Мышцы словно обмякли, разбухли; блаженная невесомость купания сменилась мягкой сладостной тяжестью ходьбы. И Саша едва волочила ноги по пыльным улицам, с трудом вытаскивала кеды из бесконечно вязкого, засасывающего – как бывает во сне – асфальта. Медленно-медленно брела под кронами повсеместных величественных пиний, в легком мареве отступающего зноя. Часто останавливалась, запрокидывала голову, смотрела, как последние капли густого алого солнца сочатся через хвою. Закатная Анимия обволакивала, обещала отдохновение и безмятежность.
Ужинать Саша решила в центре города, на маленькой уютной площади. Зашла в сетевой снек-бар с белыми пластиковыми столиками, вынесенными на брусчатку из тесных недр, из душноватого липкого зала. Разглядывая ассортимент пирожков и сэндвичей за стеклом, она довольно долго вспоминала про себя эдемское название айвы – под пристальным, немного напряженным взглядом продавщицы. Судя по прикрепленной к подносу картинке, справа лежали слойки с айвовым вареньем, но хотелось уточнить. Однако кружившие в памяти звуки все никак не складывались в четкую форму, рассыпа́лись, словно бусины. Наконец Саша произнесла простые незабытые эдемские слова – воздушные и нежно-бежевые. Они тут же материализовались, уплотнились, превратившись в самый банальный сэндвич с ветчиной, обернутый в хрустящую коричневую бумагу, слойку с яблочным повидлом и бутылку холодной газированной воды. Саша аккуратно взяла в руки все эти уплотнившиеся слова, забрала сдачу и вежливо поблагодарила еще слегка настороженную продавщицу.
Выйдя обратно на площадь, она села за крайний столик – единственный свободный. Грязноватый, с двумя прожженными сигаретными ранами, темнеющими в самом центре. Давешняя приятная тяжесть в теле внезапно стала совсем свинцовой, неподъемной. Хотелось просто рухнуть на первый попавшийся стул и хоть что-то съесть – впервые за целый день.
Закат уже потерял алую плотскую густоту, и теперь все окружающие образы – ресторанных террас, домов, людей – медленно растворялись в задумчивом оцепенении, пропитывали собой мягкие полупрозрачные сумерки. Даже молодая пиния в центре площади как будто слегка поникла, словно отдала остывающему закату все живые соки и погрузилась в свою внутреннюю дремотную мглу. За соседним столиком сидела молодая пара, оба неотрывно глядели в телефоны, машинально и почти синхронно вонзая пластмассовые вилки в пирожные. Чуть дальше – одинокий старичок медленно откусывал по маленькому кусочку от слойки с айвовым вареньем, от непроизнесенного, стертого из Сашиной памяти слова. Отрешенно и чуть печально смотрел в пространство. Девушка в водолазке и пляжных шортах снимала ложечкой пенку с капучино – рассеянная, мечтательная. Казалось, весь город как-то податливо, легко застыл в подступившем вечере. Все стало мягким, почти бесплотным.
И внезапно за Сашиной спиной раздалась музыка. Несколько протяжных минорных звуков влажно задрожали в вечернем воздухе и замерли. А затем незнакомая мелодия заструилась непрерывным свободным потоком, обжигающим, болезненным и одновременно прекрасным. Горячим ручьем одинокой мятежной крови. Саша обернулась и увидела, что в центре площади, возле пинии, стоит уличный скрипач. Бескровно-бледный, зыбкий, словно полупрозрачный. Слегка сутулый. Он будто появился из ниоткуда, сплелся из густеющих анимийских сумерек. Своей колдовской игрой он распиливал застывший дремотный вечер на живые, саднящие секунды. На пульсирующие отрезки какого-то нездешнего, потустороннего времени. Мощь его игры пронзала насквозь, вызывала глубоко в сердце восторг перед сквозившей в каждом пассаже небесной, совершенной красотой, а вместе с тем – дрожь перед чем-то неизбежным и непроизносимо страшным.
Впрочем, казалось, никто, кроме Саши, не слушал его, даже и не слышал. Молодые за соседним столиком по-прежнему увязали в смартфонах, юноша катал носком кроссовки скомканный фантик. Старичок, дожевав айвовую слойку, продолжал рассеянно смотреть куда-то перед собой, думать о своем; под морщинистой кожей подергивался острый кадык – в такт каким-то далеким, болезненным мыслям. Девушка со стаканчиком капучино встала и не оборачиваясь ушла, оставив на столе недоеденный салат и надкушенную слойку. Мимо скрипача безучастно проплыли оглушенные наушниками подростки; неуверенно проковыляла женщина на высоких шпильках, с ядовито-оранжевым чемоданом, гремящим колесиками по брусчатке. А он все играл – самозабвенно, ненасытно, как будто ожесточенно. Как будто отчаянно пытался донести до равнодушной публики свою одинокую, несомненно трагическую историю. Достучаться до бесстрастных сердец, вяло постукивающих в своих обособленных рутинных переживаниях.
Его лицо, размытое мягкими сумерками, казалось Саше не то чтобы знакомым, но точно уже виденным – хоть, возможно, и мельком. Чуть ссутуленный, тонкий – словно неплотный, сквозистый – образ о чем-то тревожно напоминал. Откликался в каком-то крошечном, ускользающем фрагменте памяти.
Но Саша решила не пытаться вспомнить, о чем именно говорит ей этот облик. Не следовать в глубь бессмысленного подспудного беспокойства. Положив на край прожженного стола свой скромный ужин, она впитывала в себя музыку. Льющиеся ноты то обрушивались на нее мощным потоком, точно прорвавшие дамбу воды; то вдруг расцветали бархатисто-нежной грустью, в которую хотелось завернуться, как в тонкую, невесомую вуаль. Саша сидела неподвижно, лишь время от времени отрывала взгляд от скрипача и машинально скользила глазами по скучающим лицам случайных людей вокруг; по недоеденной слойке, из сердцевины которой крошечным распустившимся бутоном вытекло повидло. Казалось – стоит сделать одно неосторожное движение, и чудесные, драгоценные звуки рассыплются мелкими осколками.
Скрипач закончил играть, когда сумерки уже сгустились и на столиках соседней ресторанной террасы загорелись свечки, заплавали живыми огоньками в бирюзовых стаканах. По площади потекли сочные запахи горячего теста, пряных трав, оливкового масла с чесноком. Постепенно начало сплетаться невидимое кружево из разноцветных нитей веселых, непринужденно-хмельных разговоров. Последняя нота повисла протяжным полувопросом и растаяла в безветренном вязком воздухе. Никто не зааплодировал и, кажется, даже не поднял глаз на затихшего музыканта,
