Междуречье - Гарри Тертлдав

— Ты меня слышишь? — воскликнул Эрешгун.

— Да, — сказал Шарур. На этот раз карканье больше напоминало звуки членораздельной речи. Во рту стоял такой привкус, как будто туда вылили ночной горшок. Он расслабился; все равно приподняться не получится. Несколько мгновений, когда он пытался привстать, вымотали его так, словно он бежал всю дорогу от Имхурсага до Гибила.

Эрешгун выбежал со двора с криком: «Он пришел в себя!»

Отец привел с собой Тупшарру, Бецилим и Нанадират, следом спешили домашние рабы. Семья принялась обнимать и целовать Шарура. Он стоически принимал эти выражения любви, потому что ни на что другое просто не было сил. Мать и сестра плакали. Из этого Шарур заключил, что, должно быть, был очень близок к смерти.

— Я в порядке, — попытался прошептать он.

— Не говори глупостей! — с негодованием оборвала его мать. — Ты бы посмотрел на себя!

Он не мог посмотреть на себя; для этого пришлось бы поднимать голову, а такое было пока не под силу. Но Бецилим сама объяснила, что имеет в виду.

— Кожа да кости! Голодные нищие и то выглядят лучше.

Он попытался пожать плечами. Даже этот простой жест дался нелегко. Нанадират спросила:

— Если мы тебя покормим, ты сможешь жевать и глотать?

— Думаю, да, — ответил он. — На меня тут пролился пивной дождь. Наверное, боги позаботились… Я помню. — Он гордился тем, что хоть что-то запомнил.

Его сообщение не произвело на семью особого впечатления. Нанадират фыркнула презрительно и поведала:

— Это не боги. Это мы. Никакого дождя не было бы, если бы ты пил, как положено.

Шарур растерялся.

— Выходит, того, что я видел, на самом деле не было? И ванак Хуззияс вовсе не приходил пить за мое здоровье? Но я же помню, как он поднимал чашу...

Бецилим и Нанадират переглянулись. Шарур прекрасно знал выражения их лиц и потому понял сразу, что они едва сдерживают смех. Получалось у них плохо. Бецилим сказала:

— Сын мой, я удивляюсь, что ты хоть что-то помнишь из последних пяти дней. Пусть даже ты помнишь то, чего не было.

— Пять дней? — эта цифра доходила до Шарура с трудом. — Ты хочешь сказать, что я пять дней провалялся в беспамятстве?! Тогда удивительно, что мой дух ухитрился вернуться в тело.

— Мы тоже так считаем, — сказала Бецилим и вдруг заплакала. Нанадират обняла мать за плечи.

Из дома вышла рабыня с подносом.

— Хлеб и пиво, как вы приказали, — сказала она, ставя поднос на землю перед Бецилим.

Подошел Тупшарру и помог Шаруру приподняться. Значит, никаких богов, никаких разговоров не было? Все это сделала болезнь? Шарур усмехнулся. Но ведь он ясно слышал голоса богов? Значит, что-то все-таки было? Мысли опять начали путаться.

Он попытался осмотреть себя, насколько мог. Действительно, похудел, хотя и не так, как говорила мать. Нанадират поднесла ему чашку. Он сделал глоток кислого пива, с усилием двигая кадыком, проглотил. Чудесно! Прямо как дождь для иссохшего растения!

Нанадират, наверное, хотела, чтобы растение зацвело, и не жалела пива. Однако Шарур сам себе напомнил заваленный хламом арык, не способный принять столько воды, сколько хотели в него влить. Чтобы не захлебнуться, он попытался отвести руку сестры, но движение получилось на редкость неуклюжим. Он выбил чашку из рук Нанадират, чашка упала и разбилась.

— Может, он все-таки не в своем уме, — опасливо предположил Тупшарру.

— Прости меня, — сказал Шарур, глядя на осколки разбитой чашки и чувствуя себя довольно глупо. Какая-то мысль скользнула по краю сознания. Он вспомнил... Но нет, это тоже наверняка была ерунда.

— Не стоит извиняться, — успокоила мать. — Сестра поторопилась. — Она повернулась к рабыне. — Принеси еще чашку.

— Повинуюсь, — ответила рабыня тем же тоном, как тогда, когда Шарур приказал ей лечь с ним. Повернулась и юркнула в дом.

— Можно мне хлеба? — попросил Шарур.

Бецилим отломила кусок лепешки. Шарур хотел взять хлеб, но мать сунула ему кусок прямо в рот, будто он был младенцем. Будь у него побольше сил, он бы разозлился. А так он просто начал жевать без возражений.

— Вот и хорошо, — одобрила мать, как опять же бывало в детстве.

Он кивнул.

— А можно еще? — спросил он с надеждой, и Бецилим скормила ему еще кусок лепешки.

Рабыня принесла новую чашку. Нанадират наполнила ее из ковшика и подала брату. На этот раз Шарур контролировал свои движения и выпил, не пролив ни капли. Силы возвращались. — Налей еще, — попросил он.

— Ладно, только больше пока не надо, — сказала сестра. — А то будет очень много после такого перерыва. Как бы тебе опять хуже не стало.

— Я знаю, когда ему действительно станет лучше, — заявил Тупшарру и ехидно подмигнул.

Бецилим заинтересовалась настолько, что не заметила иронии в голосе младшего сына.

— И когда же? — спросила она.

— Когда он вместо хлеба с пивом захочет рабыню, — расхохотался Тупшарру.

Бецилим и Нанадират скорчили кислые мины. Рабыня смотрела в землю, на лице ее не дрогнул ни один мускул. Шарур разглядывал участников разговора широко раскрытыми глазами. Вот уж о чем он сейчас думал меньше всего, так это о женщине.

Он зевнул. Наверное, от пива его неудержимо клонило в сон. А может, от слабости.

— Опусти меня, — попросил он все еще придерживавшего Тупшарру. Брат уложил его на одеяла. Ему казалось, что он не спал уже очень долго, поэтому он совсем не удивился, что едва коснувшись валика под головой, он провалился в целительный сон.

На этот раз он спал глубоко и спокойно, без лихорадочных сновидений, беспокоивших его на протяжении болезни. Он проснулся уже в темноте. Двор освещал только бледный лунный свет. Вот теперь Шарур чувствовал себя действительно отдохнувшим, а не беспомощным инвалидом. Даже не подумав о том, хватит ли у него сил, он просто сел и огляделся. Движение не вызвало приступа слабости; тогда он осмелел настолько, что встал на ноги. Его слегка пошатывало, но в целом он легко сохранял вертикальное положение. Ночной горшок стоял на земле неподалеку. Он добрался до него и использовал по назначению, а потом вернулся на ложе и опять залез под одеяло. Он рассчитывал еще поспать, но сон