Викторианский Лондон - Лайза Пикард

Медицинские знания быстро распространялись. На смену старой мантре «Кровь, чаша и пластырь, слабительное, отвар и клистир» пришли научные методы лечения.[590] Слово «чахотка», веками означавшее угасание пациента, после открытия туберкул в легких уступило место слову «туберкулез». Освященный веками тщательный осмотр пациента по-прежнему оставался самым распространенным методом лечения, но появились и новые средства диагностирования. Недавно изобретенный термометр был шести дюймов в длину, но через пять минут точно показывал температуру пациента. В 1816 году французский врач Лаэннек столкнулся с пациенткой, страдавшей грудной болезнью. Этикет запрещал ему слушать шумы в ее легких, просто приставив ухо к груди, поэтому он изобрел стетоскоп, деревянную трубку, которую удобно было носить в цилиндре. Кровяное давление можно было измерить при помощи ранней версии сфигмоманометра. Все более сложным становился микроскоп.

В 1862 году «Ежегодный справочник по медицине, хирургии и смежным наукам» рекомендовал «по возможности [курсив мой] вторично не использовать повязки и инструменты, которыми обрабатывались гангренозные раны»,[591] но после того как Листер выдвинул идею обеззараживания и предложил хирургам мыть руки в карболке и окуривать операционную ее парами, число послеоперационных смертей от гангрены начало сокращаться. Некоторые хирурги старой школы по-прежнему верили, что послеоперационные инфекции неотъемлемая часть процесса заживления раны, и носили свои старые удобные операционные халаты, пропитанные засохшей кровью и гноем от прежних операций и даже доставшиеся им в наследство от знаменитых предшественников. Но после того как статистика постампутационных смертей сократилась с 40 % в 1864–1866 годах до 15 % в 1867–1870-х, мнение профессионалов начало склоняться в пользу Листера.[592]

Следующим важным достижением стала анестезия. В предшествующем веке успех хирурга в значительной степени зависел от того, как быстро он закончит операцию, так как пациент мог погибнуть от болевого шока. Единственным средством уменьшить боль были алкоголь и опий. Их применяли в непомерных дозах, вне зависимости от концентрации, без учета физических особенностей пациента. В 1831 году Джеймс Симпсон, эдинбургский профессор хирургии, благодаря случайности открыл чудесные свойства хлороформа. Легенда гласит, что он и несколько его студентов вдохнули пары хлороформа, когда один из них разбил бутылку, в которой он хранился. Когда миссис Симпсон пришла посмотреть, почему они не идут к обеду, она нашла их на полу крепко спящими.[593] В декабре 1847 года Чарльз Гревилл, непрофессионал, интересующийся последними событиями, зашел в больницу Св. Георгия, «чтобы посмотреть на применение хлороформа».

Мальчику двух с половиной лет удаляли камень. Его за минуту погрузили в сон… операция продолжалась около двадцати минут с несколькими зондированиями… время от времени применялся хлороформ… это изобретение — величайшее благодеяние, дарованное человечеству… огромное счастье жить в эпоху применения пара, электричества, а теперь и эфира [который не одно и то же, что хлороформ, но непрофессионалы иногда неверно употребляют медицинские термины]… какими бы выдающимися ни были успехи парового мотора и электрического телеграфа, хлороформ далеко их превзошел.[594]

С ним согласилась бы жена Чарльза Диккенса. В 1849 году она ожидала восьмого ребенка Ее муж сначала «тщательно ознакомился в Эдинбурге со случаями применения хлороформа», а потом (как сообщается в письме)

он настоял на присутствии джентльмена из больницы Св. Варфоломея, который применяет его во время операций и делал это четыре или пять тысяч раз… Это полностью избавило ее от боли (она ничего не чувствовала, только видела яркие вспышки сигнальных ракет), и ребенок был избавлен от повреждений [при накладывании щипцов?]. Поэтому врачи за десять минут справились с тем, что обычно занимает полтора часа. Нервный шок был сведен к минимуму, и на следующий день она во всех отношениях чувствовала себя хорошо. Если хлороформ применяет человек, который занят только этим, прекрасно знает все симптомы, держит руку на пульсе, не сводит глаз с лица пациента и употребляет только носовой платок, да и то легко, то я уверен, его действие столь же безопасно, сколь и чудесно и милосердно.[595]

Не часто случается присутствовать при рождении медицинской профессии. Разгадка в том, что «джентльмен из больницы Св. Варфоломея» был «занят только этим» и внимательно следил за состоянием пациентки.[596] В 1853 году королева Виктория, наверняка поощряемая своим научно мыслящим мужем, произвела на свет второго сына Леопольда под хлороформом, который применил доктор Джон Сноу. Все прошло настолько гладко, что когда доктора Сноу при рождении следующего ребенка вновь вызвали во дворец, он обнаружил, что роды уже начались, а принц Альберт систематически дает жене хлороформ, капая его на носовой платок. «При каждой схватке я давал ей вдохнуть немного хлороформа… действие хлороформа было легким, она не теряла сознания [это могло бы вызвать осложнения]… королева казалась очень довольной и здоровой и явно была рада благотворному влиянию хлороформа», — но ничего не говорила о сигнальных ракетах.[597]

Печать королевского одобрения положила конец бормотанию медицинских кругов, включая врачей миссис Диккенс, что женщина обречена страдать от боли во время родов — самим-то им ничего не грозило, — так как, по Библии, Господь сказал Еве после грехопадения: «в болезни будешь рожать детей».[598] Но после того, как доктор Сноу был вызван в Ламбет-хаус к лежащей в родах дочери епископа Кентерберийского, религиозным оппонентам анестезии при родах пришлось признать поражение.[599]

Однако чудеса современной науки не способствовали безопасности больниц для бедных. Больные опасались, что их тела будут «тайно взяты врачом и студентами»[600] для вскрытия. Такие случаи бывали. В 1840 году в родовспомогательной больнице королевы Аделаиды погибли мать с младенцем. По словам убитого горем мужа, «тело жены было привезено из больницы [для похорон], также было подано прошение выдать тело ребенка», но никакого тела не оказалось. Когда он стал упорствовать, его послали в расположенную неподалеку анатомическую школу, где он «получил завернутое в упаковочную бумагу тело с разрезом на горле» — он успел как раз вовремя.[601] Тела умерших в работных домах, если за ними не обращались родственники, передавали в медицинские училища для вскрытия, но в целом наблюдалась постоянная нехватка трупов. К 1868 году за умирающими бедняками более тщательно следили, за их телами чаще обращались родственники, и это еще более затрудняло доставку «объектов» в анатомические школы.[602]

Вместо того чтобы обращаться в больницу, многие полагались на «чудесное излечение» с помощью различных снадобий, продаваемых на улицах и рекламируемых в массовой печати. Всевозможные растительные «средства» от множества болезней, кроме астмы, продавались уличными разносчиками по принципу «не поможет, деньги назад».[603] В 1842 году журнал для среднего класса высказывал сожаление по поводу огромного количества шарлатанских снадобий.[604] «Ни одна страна в мире не одержима такой страстью к знахарским средствам, как Великобритания». Порошок доктора Джеймса от лихорадки, содержавший сурьму и аммиак, действительно вызывал обильное потоотделение, но вместе с ним рвоту и понос. Шотландские таблетки Андерсона для улучшения пищеварения содержали алоэ и ядовитый корень морозника, вызывающий геморрой и хронический запор. В результате употребления пилюль Морисона, содержащих алоэ и цветную смолу гуммигут, люди нажили себе геморрой и хронические воспаления, а их изготовитель — состояние в 12 000–15 000 фунтов стерлингов. Ароматические пастилки Стила с шпанскими мушками — раздражающим веществом, долгое время употреблявшимся в качестве афродизиака, — были «одним из самых вредных знахарских снадобий, когда-либо предлагавшихся публике. Вместо обещанного излечения болезней, вызванных развратом [завуалированный намек на венерические болезни? Или на импотенцию?]… оно вводит в заблуждение молодых и старых, доводя их до саморазрушения… вместо ожидаемого результата возникает болезненное и опасное воспаление».

В 1863 году на модном рынке появился новый медицинский хит: хлородин доктора Дж. Коллиса Брауна, предлагавшийся для лечения желудка или любых других болезней. Тетушка Джейн Карлейль, приняв пятьдесят капель средства, «погрузилась в живительный сон», и ей стало гораздо лучше. Это средство регулярно рекламировалось в «Британском медицинском журнале».[605] В 1868 году газета «Пенни иллюстрейтед пейпер» предлагала пилюли Кея-Уорсделла, «уверенно рекомендуя их как лучшее лекарство, которое можно принимать во всех обстоятельствах, так как во время приема оно не требует ни ограничения диеты, ни каких-либо других ограничений, и его своевременный прием неизбежно излечит все недуги»: 1 шиллинг полтора пенса коробка, упаковка для всей семьи 4 шиллинга 6 пенсов. По меньшей мере, пилюли стоило попробовать. Сердечное средство Готфри и ветрогонное Далби, оба содержавшие опий, несомненно, успокаивали капризных детей, особенно если к ним добавляли немного джина, но ребенок мог затихнуть и навсегда.