Ключ Сары - Татьяна де Росней

— Пожалуйста, — жалобно взмолилась я, — позвольте мне объяснить. Позвольте рассказать вам все с самого начала…

Он выставил перед собой ладони, словно собираясь оттолкнуть меня.

— Я ничего не хочу знать. Оставьте свои истории при себе.

Я почувствовала знакомую тупую боль внизу живота, как будто кто-то когтями рвал меня изнутри на части.

— Пожалуйста, — прошептала я. — Пожалуйста, выслушайте меня.

Уильям Рейнсферд вскочил на ноги с ловкостью и быстротой, неожиданной для такого крупного, полного мужчины. Он взглянул на меня сверху вниз, и лицо его потемнело от гнева.

— Я буду с вами предельно откровенен. Я больше никогда не хочу вас видеть. Я больше ничего не хочу слышать. Пожалуйста, больше никогда не звоните мне.

С этими словами он развернулся и ушел.

Мы с Зоей молча смотрели ему вслед. Столько хлопот, усилий, и все напрасно. Тяжелый перелет, поездка на автомобиле, все мои старания… Ради чего? Я оказалась в тупике. Но я все равно не могла поверить, что история Сары заканчивается здесь, заканчивается так быстро и бесславно. Этого просто не могло быть.

Мы еще долго сидели за столиком и молчали. Потом меня охватил озноб, несмотря на жару. Я подозвала официанта и оплатила счет. Зоя не проронила ни слова. Кажется, она тоже была ошеломлена и растеряна.

Я с трудом поднялась на ноги. Мне казалось, что я бреду сквозь вязкую пелену, каждое движение стоило мне величайших усилий. Итак, что дальше? Куда ехать теперь? Обратно в Париж? Или к Чарле в гости?

Я двинулась прочь, едва переставляя ноги. Казалось, они налиты свинцом, так тяжело давался мне каждый шаг. Позади меня раздался голос Зои, кажется, она окликнула меня, но мне не хотелось оборачиваться. Сейчас мне хотелось только одного — как можно быстрее вернуться в пансионат. Подумать. Потом собрать вещи. Позвонить сестре. Позвонить Эдуарду. И Гаспару.

Я снова услышала голос Зои, он прозвучал громко и встревоженно. Что ей нужно? Почему она плачет? Я заметила, что прохожие смотрят на меня. Я резко развернулась, раздосадованная, намереваясь крикнуть дочери, чтобы она поторапливалась.

Она подскочила ко мне, схватила за руку. Лицо ее покрылось смертельной бледностью.

— Мама… — прошептала она неестественно высоким голосом.

— Что? Что такое? — резко бросила я.

Она показала на мои ноги. А потом заскулила, как щенок.

Я опустила глаза. Моя белая юбка пропиталась кровью. Я перевела взгляд на свой стул, на котором отпечаталось ярко-алое полукружие. По ногам у меня стекали капли крови.

— Тебе не больно, мама? — задыхаясь, прошептала Зоя.

Я схватилась за живот.

— Ребенок… — охваченная ужасом, пробормотала я.

Зоя, не веря своим ушам, смотрела на меня.

— Ребенок? — вскрикнула она, вцепившись в мою руку. — Мама, какой ребенок? О чем ты говоришь?

Ее запрокинутое лицо вдруг стало расплываться у меня перед глазами. Ноги у меня подкосились. И я ничком рухнула на горячую пыльную дорожку.

А потом на меня навалилась тишина. Небо над головой опрокинулось и померкло.

___

Я открыла глаза и в нескольких дюймах от себя увидела лицо Зои. Вокруг ощущался безошибочный запах больницы. Маленькая комнатка с зелеными стенами. В руку мне воткнута игла капельницы. Женщина в белой блузке, пишущая что-то на карточке.

— Мама… — прошептала Зоя, беря меня за руку. — Мама, все в порядке. Не волнуйся.

Молодая женщина подошла к моей кровати, остановилась и погладила Зою по голове.

— С вами все будет в порядке, Signora,[69] — сказала она на удивительно приличном английском. — Вы потеряли много крови, но уже все позади.

Голос мой походил на хриплое воронье карканье.

— А ребенок?

— Ребенок в порядке. Мы сделали вам ультразвуковое исследование. Возникли некоторые проблемы с плацентой. Теперь вам нужно отдохнуть. Лежать, лежать и еще раз лежать. Вставать с постели вам противопоказано.

И она вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.

— Ты до смерти меня напугала, — заявила Зоя. — Я чуть не обделалась. Сегодня мне можно говорить «обделалась». Не думаю, что ты будешь меня ругать.

Я протянула к ней руки и изо всех сил прижала к себе, несмотря на торчащую из руки иглу капельницы.

— Мама, почему ты мне ничего не сказала о ребенке?

— Я собиралась, родная, собиралась рассказать тебе все.

Она подняла на меня глаза.

— Это из-за ребенка у вас с папой возникли разногласия?

— Да.

— Ты хочешь ребенка, а папа нет, правильно?

— Что-то в этом роде.

Она нежно погладила меня по руке.

— К нам едет папа.

— О Господи… — только и смогла сказать я.

Бертран будет здесь. Бертрану придется расхлебывать кашу, которую заварила я.

— Я позвонила ему, — сообщила Зоя. — Он будет здесь через пару часов.

Глаза у меня наполнились слезами, и я тихонько заплакала.

— Мама, перестань сейчас же, не надо, — взмолилась Зоя, судорожно вытирая ладошками мое лицо. — Все в порядке, теперь все в порядке.

Я слабо улыбнулась и кивнула головой, чтобы успокоить ее. Но мой мир опустел и рухнул. Перед глазами у меня стояло лицо уходящего Уильяма Рейнсферда. «Я больше никогда не хочу вас видеть. Я больше ничего не хочу слышать. Пожалуйста, больше никогда не звоните мне». Его ссутулившиеся плечи. Сжатые в ниточку губы.

Впереди меня ждали тоскливые и беспросветные дни, недели и месяцы. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой бесполезной, опустошенной, потерянной. Внутренний стержень моего «я» надломился. И что же осталось? Ребенок, который не нужен моему бывшему мужу (а он скоро станет таковым, я не сомневалась) и которого мне предстоит растить одной. Дочь, которая очень скоро станет девушкой, а та чудесная маленькая девочка, какой она была сейчас, исчезнет безвозвратно. Скажите на милость, чего еще мне оставалось ждать от жизни?

Приехал Бертран, спокойный, деловой, уверенный, нежный и заботливый. Я полностью положилась на него, слушая, как он разговаривает с доктором, время от времени бросая на Зою одобрительные и подбадривающие взгляды. Он позаботился обо всем. Я должна буду оставаться в больнице, пока кровотечение не прекратится полностью. Потом я вернусь в Париж и постараюсь вести спокойный и размеренный образ жизни до наступления осени, как минимум, когда пойдет пятый месяц моей беременности. Бертран ни разу не упомянул Сару. Он не задал ни единого вопроса. Я погрузилась в умиротворенное молчание. Я не хотела говорить о Саре.

Я начала чувствовать себя пожилой маленькой леди, которую возят туда-сюда, совсем как Mamé в пределах ее маленького мирка, дома престарелых, и приветствуют теми же дежурными улыбками и все той же зачерствелой доброжелательностью. Как легко позволить другому человеку управлять своей жизнью. Собственно, мне не за что было цепляться и сражаться. За исключением ребенка.

Ребенка, о котором ни разу не вспомнил Бертран.

___

Когда несколько недель спустя мы приземлились в Париже, мне показалось, что прошел целый год. Я все еще чувствовала себя усталой, и мне было очень грустно. Каждый день я вспоминала Уильяма Рейнсферда. Несколько раз я порывалась взять в руки телефонную трубку или ручку и лист бумаги, намереваясь поговорить с ним, написать, объяснить, сказать что-то важное, сказать, что я прошу у него прощения… Но так и не осмелилась.

Дни шли за днями, и лето сменилось осенью. Я лежала в кровати и читала, писала статьи на портативном компьютере, разговаривала по телефону с Джошуа, Бамбером, Алессандрой, с моей семьей и друзьями. Я работала на дому, не покидая спальни. Поначалу мне казалось, что я не справлюсь, но потом все как-то устроилось. Мои подруги Изабелла, Холли или Сюзанна по очереди навещали меня и готовили обеды. Раз в неделю одна из моих золовок в сопровождении Зои отправлялась в близлежащий гастроном за продуктами. Пухленькая, чувственная Сесиль пекла для меня crêpe,[70] сочившиеся маслом, а изысканная, угловатая Лаура готовила низкокалорийные салаты, которые получались у нее необыкновенно вкусными и питательными. Свекровь не баловала меня посещениями, зато присылала свою служанку, живую и ароматную мадам Леклер, которая столь энергично пылесосила квартиру, что я вздрагивала от страха. На неделю приезжали мои родители, остановившиеся в своей любимой маленькой гостинице на рю Деламбр. Мысль о том, что они скоро вновь станут дедушкой и бабушкой, приводила их в восторг.

Каждую пятницу в гости ко мне с букетом алых роз неизменно заглядывал Эдуард. Он усаживался в мягкое кресло рядом с кроватью и снова и снова просил меня описать ту встречу и разговор, который состоялся у меня с Уильямом в Лукке. При этом он качал головой и вздыхал. Снова и снова он повторял, что ему следовало предвидеть реакцию Уильяма. И как могло случиться, что ни он, ни я даже не подумали о том, что Уильям может ничего не знать и что Сара могла ни словом ни обмолвиться ему о своем прошлом?