Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе - Александр Фурман

Ты помнишь, как мы с тобой летом ходили по городу? Держались за руки, рвали чужие цветы, покупали огурцы, ели на вокзале «Наполеон» от полукилограммового куска. Тогда все еще было по-другому…

Все время, пока я сидел в Москве, я думал о тебе как о честнейшем и добрейшем человеке среди всех вас, честных и добрых; думал, твердости тебе не занимать, не думал, не мог думать, что ты сломишься и согнешься. Больше полугода я равнялся на вас, грел себя надеждой приехать. И вот я приехал сюда, а вас нет. Хватит ли у меня сил помочь вам, собрать вас…

На «зимовке» и после я у всех выспрашивал, где ты, я так хотел видеть тебя. И эти дни все верил, что мы будем говорить и говорить, что ты осталась тою же Людкой, может взрослее только. Вчера я тебя увидел и испугался: показалось, что уже опоздал. Мы долго сидели у Нателки, говорить было не о чем, смотрели в пол.

Да, и ты и я стали другими, наверное, даже чужими сейчас. Каждый из вас теперешних может просто оттолкнуть меня – не твое дело. Да, я все больше чувствую себя чужим и ненужным здесь.

Где ты, Людка Минина, я так хотел видеть тебя.

Знаешь, я боюсь тебя видеть.

Если сможешь, напиши.

Если сможешь.

Фурман – В. Наппу

20 февраля, Петрозаводск

День второй с половиной.

Как ни странно, но, пожалуй, лучше всего здесь я себя чувствую у Вас дома.

Все оказалось не так, как хотелось бы, хе-хе. Я не знаю, откуда начать, я бессилен именно начать ворошить эту огромную тучу спрятавшихся, сжавшихся, боящихся людей. Я слишком – нет, совершенно зависим от тех, кого люблю. Так было с Вами, так сейчас здесь. Я, как Наташа Ростова, бешусь от того, что не выхожу замуж; я не хочу быть сам по себе, мне нужен кто-то, в ком я могу раствориться – и таким путем обрести индивидуальность, а не наоборот, чему учит Ольга. Некоторое время Вы были причиной моих тяжелейших стрессов, депрессий и пр. – это началось, когда Вы сказали, что мне лучше не появляться в клубе (после моего заявления о его несостоятельности). Хотя потом все вышло по-моему. Ладно, это уже старая история.

Здесь я могу только трогать, как струны, людей: одного за другим, и не больше шести.

Можно устроиться почтальоном, можно жить в этом доме, можно пытаться писать, можно… Нет оснований для жизни, кроме самой жизни. Так и должно быть?

Долго ли я здесь продержусь, процепляюсь? Или «все образуется»? Безрадостно – вот что…

«Если бы бога и не было – его следовало бы придумать». Может, и мне придумать себе человека?

Что-то есть патологическое в моем отношении к людям (опять я о ерунде!). Вы так хрупки, вернее, так хрупка Ваша картина мира (конечно, с моей стороны), я поэтому перестал досаждать Вам собой… Хотя что же я делаю сейчас, как не досаждаю собой? Вы делаете вид, что любите всех, каждого, но, естественно, Вас не хватает, и близко к Вам не подойдешь… Наверное, зря я сказал Вам о патологическом отношении к людям, хотя оно у меня в другой форме. Вы не подумали, что я это со злом?!!!

Эй! Друг, не думайте. Однажды я уже говорил С. Друскиной, что считаю Вас своим Учителем…

Ладно, ужо мне, расписался! Я любуюсь своей сентиментальностью и слезливостью. Однако не просочиться бы в канализацию!

Ах, мой добрый друг, я унимаюсь, унимаюсь. Не щипайтесь, пожалуйста!

До свишвеция!

Записи Фурмана на двух отдельных листках

Вторая половина февраля, Петрозаводск

Европейские поэты Возрождения – верхняя полка, лежит

Поэзия английского романтизма – 4 п., слева

Акутагава Рюноскэ – 2 п., слева

Поэзия Латинской Америки – 2 п., справа

Типография – нетПочта – не былПластинка – нетГубка – нетГости [зачеркнуто]Счет [зачеркнуто]Вещи [зачеркнуто]Письма – не всеХлеб [зачеркнуто]Масло [зачеркнуто]Чай [зачеркнуто]Пуговица и вешалка – нет

Открытка, которую Фурман отправил своим родителям

22 февраля, Петрозаводск

Кто плаванье избрал призваньем жизниИ по волнам, коварно скрывшим рифы,Пустился в путь на крошечной скорлупке,Того и чудо не спасет от смерти,И лучше бы ему вернуться в гавань,Пока его рукам послушен парус.Дыханью сладостному этот парусДоверил я в начале новой жизни,Надеясь лучшую увидеть гавань.И что же? Он понес меня на рифы,И все-таки причина страшной смертиНе где-то кроется, а здесь, в скорлупке.Надолго запертый в слепой скорлупке,Я плыл, не поднимая глаз на парус,Что увлекал меня до срока к смерти.Однако тот, кто нас ведет по жизни,Предупредил меня про эти рифы,Дав – издали хотя бы – узреть гавань.Огни, что ночью призывают в гавань,Путь указуют судну и скорлупкеТуда, где штормы не страшны и рифы.Так я, подняв глаза на вздутый парус,Увидел небо – царство вечной жизни —И в первый раз не испугался смерти.Нет, я не тороплюсь навстречу смерти.Я засветло хочу увидеть гавань,Но, чтоб доплыть, боюсь – не хватит жизни;К тому же трудно плыть в такой скорлупке,Когда дыханием наполнен парус —Тем самым, что несет меня на рифы.Когда бы смертью не грозили рифы,Я не искал бы утешенья в смерти,А повернул бы непокорный парусИ бросил якорь – сам бы выбрал гавань.Но я горю под стать сухой скорлупке,Не в силах изменить привычной жизни.Ты, без кого ни смерти нет, ни жизни!Скорлупке утлой угрожают рифы, —Направь же в гавань изможденный парус.

Простите за мелкий почерк.

Пока на нелегальном положении.

Пришлите или лучше приготовьте

писчей (маш.) и туалетной бумаги:

пишу много писем, статей и пр.

«…Творенье может пережить творца…»

Из Микеланджело Буонаротти

Фурман – Нателле

24 февраля, Петрозаводск

Понимаешь, очень не хватает любимого больше всех человека, любимой. Мне не к кому, некуда сейчас пойти. О том, что так будет, я догадался еще в прошлый раз. Но думал, надеялся – «Товарищ» займет все время, без остатка на одиночество. И вдруг увидел, что «Товарищ», все люди, каждый в отдельности – не в состоянии дать или взять у меня столько времени. Пока нельзя этого требовать от «Товарища» даже тому, кто хочет слиться с ним, жить им. Может быть, я приехал слишком рано для самого себя. Но время-то рушит, рушит «Товарищ», нет и не будет ни малейшей отсрочки. «Товарищ» стал «воскресным клубом». Люди собираются раз в неделю, да и то по необходимости – нужно делать страничку. Из-за этого «Товарищ» не может быть и не будет для ребят главным делом, ведь бóльшую часть своего времени они проводят с другими людьми, в других – основных – коллективах (школа, университет, семья). Но коммунарство – это слишком важно, чтобы проиграть, уступить в нем, отступить или только подумать об этом шаге…

Фурман – Люде Мининой

24 февраля, Петрозаводск

Ах, зачем я не девочка!

«Как все было бы просто и ясно тогда!» – говорит во мне глупый маленький бородатый мужчинишка. И хотя мы вовсе не верим этому нервному замухрышке – только одного жду я от жизни: когда я смогу, наконец, стать настоящей девчонкой. О, как страдает моя женская интуиция в этом толстеющем грубом теле! Женщина, которой я являюсь, хотя и без документов, громко стонет и плачет в его бурчащем и булькающем пузе. Горе мне!

Людка, неужели среди всех нас у тебя не было человека, друга, живущего твоими печалями и радостями, которому можно рассказывать, рассказывать или молчать… Ведь тоска исчезает, когда есть человек рядом с тобой. Что же мне сделать, чтобы Тебе было радостно и счастливо?

Фурман – Люде Мининой

24 февраля, Петрозаводск

Ох, как много нужно, чтобы иметь основания для жизни. Ведь вся эта чехарда (какое слово!) дней и лет состоит из невыносимого желания не жить, тянущегося, несмотря на невыносимость, до самого конца, и коротких, страшно, удивительно, безысходно коротких секунд того, что называется счастьем: когда до смерти хочется жить, жить, хоть «с кишками, намотанными на колеса поезда»… МНОГО – это только человек рядом с тобой.

…Однако, как мы отвыкли говорить по-человечески. Ведь были же и у нас с тобой пару раз неловкости и нескладности, правда? Видно, практики не хватает. Пустяки, дело житейское! Нет, просто здорово, что Ты ОТКЛИКНУЛАСЬ, хотя о стольком еще говорить.

УРА! Один: ноль в нашу пользу!

Победила дружба!

Дневниковая запись Фурмана на обрывке листа из блокнота

Петрозаводск, без даты

Переписать готовые письма [зачеркнуто].Написать Маринке, Лариске [зачеркнуто], Таньке [зачеркнуто] и в Москву. Купить тетради, чернила и пр. – потомПродукты [зачеркнуто]Посуда [зачеркнуто]Помойное ведро [зачеркнуто]