Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Но вдруг совершенно неожиданно, среди ночи меня разбудил сильный ветер, дувший мне прямо в голову и нахолодивший внутренность юрты. Оказывается, уже с полночи бушевал снежный шторм; но наша юрта, прикрепленная дежурным к ящикам и дереву, стояла крепко и хорошо защищала спящих, пока, наконец, наивысшим напряжением бури не поднялась войлочная дверь, впустившая холодную струю воздуха. По словам дежурного, при появлении бури порывы ветра были особенно сильными: камешки величиною в горошину неслись в воздухе и более острые из них пробивали полотно палатки. Участники экспедиции проснулись и уж до самого утра не сомкнули глаз. Юрта скрипела, стонала и дрожала под напором ветра; деревья тоскливо шумели; сквозь свист и завывание бури слышались слабые голоса монголов и стук молотка. Их палатку сорвало шквалом, и они теперь старались укрепить ее под защитой нашей юрты. Навстречу буре стоять было невозможно.

Наутро температура опустилась до –1,2°С; в воздухе продолжала нестись галька, смешанная со снегом, который местами навеял сугробики до двух футов [0,6 м] глубиною. К полудню снег перестал падать, его только переметало. Направление бури к вечеру сменилось на западное, и ее порывы стали стихать. Мельчайшая снежная пыль неслась почти не переставая и проникала в малейшие отверстия юрты, ровняя все, что было вокруг нас. Все мы забились по своим углам и, прикрывшись меховым одеянием, с грустью смотрели на снег, засыпавший пол, и столик-ящик, и ящик с хронометрами. По временам кто-нибудь из нас вставал и вычищал юрту, выбрасывая в значительном количестве накопившийся снег за дверь. В таком невеселом положении пришлось провести весь день семнадцатого апреля и часть ночи на восемнадцатое, когда температура упала до –7,0°С и буря, разбившись о западный склон Алашанского хребта, перешла в крепкий ветер.

Несчастные туземцы сильно пострадали от пустынного шторма. Недавно появившиеся на свет верблюжата, жеребята, телята, не говоря уже про барашков и козлят, частью погибли, а частью были искалечены. Ощипанные, остриженные и начавшие в Гоби рано линять взрослые верблюды тоже чувствовали себя неважно и жались под защиту наших жилищ. В Дын-юань-ине, как узнали впоследствии, поблекло все нежное: сирень отцвела в своем зародыше, мелкие прилетные пташки померзли.

Во время движения экспедиции восемнадцатого апреля мы встретили пару дроф, а затем над нашим караваном с страшной быстротою пронеслась стайка стрижей, направлявшихся к югу. Осторожные птицы торопились уйти от холода и снега, лежавшего повсюду на пути большими пятнами и портившего и без того тяжелую дорогу. Отражаясь от белой поверхности снега, солнечные лучи создавали необыкновенную яркость освещения, спасаясь от которой всем нам пришлось надеть очки, снабженные боковыми сетками.

Первое время за Цакэлдэктэ-худуком продолжались все те же выходы гранитов и гранито-гнейсов; на выдающихся гранях, в особенности в темносерых породах, замечалась полировка и сильный загар. Вскоре, затем, экспедиция вступила в обширную котловину, терявшуюся на горизонте; эта котловина была заполнена толщей хан-хайских осадков[115], образовавших размытые террасы. Среди последних, в урочище Цаган-булак протекали ключи, где вблизи болотца любили держаться кое-какие пернатые: турпаны, плиски, щеврицы, а по соседним пригоркам – хохлатые жаворонки (Galerida cristata Ieautungensis).

Наш лагерь устроился между ручьями ключевых вод: с запада протекала узкая прозрачная струя, а с востока тянулась тонкая болотистая полоса воды. Пользуясь тихим прозрачным воздухом, я произвел здесь – в Цаган-булыке – астрономическое определение географической широты[116]. Однако к одиннадцати часам ночи погода снова испортилась: небо заволокло тучами, поднялся западно-северо-западный ветер, и весь воздух наполнился пылью. Вскоре ветер изменился: принял северо-западное направление и перешел в бурю, которая на следующий день во время движения каравана еще более усилилась и, подталкивая в спину, способствовала нашему успешному ходу.

По мере приближения к горам Баин-ула[117] дорога спускалась по значительному уклону на дно котловины, самая низшая часть которой достигала 3 570 футов [1088 м] абсолютной высоты и имела песчано-солончаковую почву, насажденную буграми, образованными, как и везде в пройденной части монгольской пустыни, при помощи кустарников, а главное – песков, задерживаемых в своем движении теми же кустарниками, которые потом всегда венчают бугор или холм. Благодаря крепкому, затемнявшему атмосферу ветру, горы на долгое время скрывались в тучах пыли; лишь изредка слегка обрисовывались их изрезанные мягкие контуры. Кочевники встречались крайне редко.

Пройдя одинокий колодец, экспедиция начала подниматься на северную цепь хребта Баин-ула; на пьедестале этих гор, на протяжении верст пяти, тянулись выходы ярко-красных рыхлых хан-хайских песчаников; совершенно такой же окраски был и продукт разрушения этих песчаников – песок, устилавший поверхность пьедестала. Вообще говоря, горы Баин-ула простираются с северо-востока на юго-запад и сложены из свиты темно-серых биотитовых и роговообманковых гнейсов, переслаивающихся со светлыми гнейсами, хлоритовыми, бедными темными силикатами. Свита подверглась интенсивной складчатости, причем направление складок меняется быстро и в широких пределах – от широтного до меридионального.

Поднявшись на седловину северной цепи хребта – абсолютная высота седловины 4930 футов [1490 м], – мы увидели перед собою широкую лощину, замыкавшуюся южным отрогом тех же гор Баин-ула. В этой лощине при урочище Наксэн-дурульчжи у колодца экспедиция и ночевала; неподалеку от нашего лагеря держалась парочка журавлей красавок (Anthropoides virgo), турпаны (Gasarca casarca [Casarca ferrugenea]) и серый сорокопут.

Лишь только стало светать, наш караван уже был готов к выступлению; все, повторяю, утомились за долгие пустынные переходы и единодушно стремились к ближайшей цели – приветливому оазису Дын-юань-ину. В каждой темной точке, появлявшейся на горизонте, мы хотели видеть гонца, ехавшего к нам навстречу. Вопреки таким ожиданиям, внушительный Алашанский хребет все еще не открывался ни с вершины южной цепи Баин-ула, ни с долины, так как туманная пелена застилала горизонт. Всюду виднелись следы снежной бури: по скатам в затененных местах лежал пятнами снег, по логам и каменистым теснинам стояли воды. На этом переходе мы собрали порядочное количество экземпляров пестрых, довольно красивых ящериц (Phryncephalus versicolor [Ph. guttatus – круглоголовка-вертихвостка], Ph. przewalskii [круглоголовка Пржевальского] и Ph. putjatai).

Пройдя около восемнадцати верст в юго-юго-восточном направлении, экспедиция достигла небольшой кумирни Цаган-субурган, названной так по белому надгробию, красующемуся у северной стены храма.