Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или - Айн Рэнд

Она говорила спокойно и тихо, глядя вниз на пятно света, подрагивавшее в жидкости, когда она наклоняла стакан. Лишенный эмоций голос звучал с настойчивой монотонностью молитвы:

— Франсиско… если он сумел пережить ту ночь, имею ли я право жаловаться? Важно ли, что я сейчас чувствую? Нэт построил мост, я должна сохранить его для Нэта. Я не могу его бросить, как бросила мост «Атлантик Саусерн». Мне кажется, что Нэт знал об этом в ту страшную ночь, один на реке… Нонсенс, конечно, но я так чувствую: если я позволю этому случиться, то предам и его, и каждого, кто знает, что пережил в ту ночь Нэт Таггерт. Я не могу его предать.

— Если бы Нэт Таггерт был жив сейчас, что бы он сделал, Дагни?

Слова вырвались у нее против воли, с коротким горьким смехом.

— Он не медлил бы ни минуты! — но потом поправилась: — Нет, он нашел бы путь бороться с ними.

— Как?

— Не знаю.

Она заметила вкрадчивую настойчивость во взгляде Франсиско, когда он наклонился вперед и спросил:

— Дагни, люди из Совета директоров не чета Нэту Таггерту, верно? Даже все вместе они ни в чем не могут соперничать с ним одним — ни в здравомыслии, ни в силе воли, у них нет и тысячной доли его мощи.

— Это правда.

— К чему тогда вся эта история про Нэта Таггерта, который всегда побеждал? Зачем тратить время и силы на совет?

— Я… не знаю.

— Как могут люди, не отваживающиеся на собственное мнение о погоде, противостоять Нэту Таггерту? Как они могли захватить его достижение, если он решил его защитить? Дагни, он стоял за него со всем оружием, которым располагал, кроме одного, самого важного. Они не смогли бы победить, если бы мы — он и все мы — сами не отдали им свой мир.

— Да, ты отдал им свой мир. Эллис Уайэтт. Кен Данаггер. А я не отдам.

Франсиско улыбнулся.

— Кто создал для них «Линию Джона Голта»?

Он заметил только легкое движение губ, но знал, что вопрос хлестнул ее по открытой ране. И все-таки она тихо ответила:

— Я.

— Чтобы все так и закончилось?

— Я построила дорогу для тех людей, которые не отступают и не терпят поражений.

— Разве ты не думаешь, что другого конца быть не может?

— Нет.

— Ты хочешь столкнуться с несправедливостью?

— Пусть, я стану с ней бороться, пока есть силы.

— Что ты сделаешь завтра?

Она ответила спокойно, гордо глядя на него:

— Начну ее разбирать.

— Что?

— Дорогу Джона Голта. Начну разбирать ее тщательно, как если бы делала это своими руками, своим умом, по своим собственным инструкциям. Подготовлю ее к закрытию, потом разберу и использую на переоснащение Трансконтинентальной линии. Впереди много работы. Я буду занята, — выдержка подвела, голос дал трещину. — Знаешь, я даже жду этого. Я рада, что буду делать все сама. Вот почему Нэт Таггерт работал всю ночь: чтобы не останавливаться. Когда есть дело, все не так уж плохо. И я буду знать, что спасаю главную линию.

— Дагни, — Франсиско спрашивал очень спокойно, но ей, непонятно почему, показалось, что от ее ответа зависит его судьба. — А что, если бы тебе пришлось разбирать главную линию?

Она безвольно ответила:

— Тогда я легла бы под последний поезд! — но поправилась: — Нет. Это просто жалость к себе. Я бы так не поступила.

Он ласково произнес:

— Я знаю, что ты бы так не поступила. Хоть и могла бы этого хотеть.

— Да.

Не глядя на нее, он насмешливо улыбнулся. Улыбка выражала боль, а насмешка предназначалась ему самому. Дагни не могла бы объяснить, почему так уверена в этом. Но она столь досконально изучила его лицо, что всегда понимала, что он чувствует, даже если не знала стоящих за этим причин. Как хорошо она знает его лицо, думала она, каждую линию его тела, словно видит их своими глазами. Вот и сейчас она внезапно почувствовала его тело под одеждой, здесь, в нескольких футах от нее, в многолюдном уединении бара. Франсиско обернулся, и внезапная перемена в его взгляде подсказала ей, что он понял, о чем она думает. Он отвел глаза и поднял стакан.

— Итак, за Нэта Таггерта.

— И за Себастьяна д’Анкония? — спросила она и тут же пожалела об этом, поскольку ее слова невольно прозвучали насмешкой.

Но в его глазах светилась гордость, и он с легкой улыбкой твердо ответил.

— Да, и за Себастьяна д’Анкония.

Ее рука немного дрожала, и несколько капель пролились на квадратик бумажных кружев, положенных на темный блестящий пластик столешницы. Она смотрела, как Франсиско одним глотком осушил стакан. Быстрое и легкое движение руки превратило простые слова в торжественный тост.

Она неожиданно подумала, что впервые за двенадцать лет он пришел к ней сам, по собственной воле.

Франсиско держался так, будто хотел внушить Дагни уверенность в себе и во всем происходящем, нарочно не оставляя ей времени задуматься о том, почему они сегодня вместе. Потом она почувствовала, что туго натянутая узда вдруг ослабла. Только случайные паузы и четкий абрис его лба, скул и рта, когда он отворачивался, подсказали ей, что Франсиско борется за то, чем должен овладеть.

Она терялась в догадках, какую цель он преследовал сегодня, и подумала, что он, возможно, достиг ее: помог ей пережить самый тяжелый момент, дал неоценимую защиту от отчаяния — умный человек выслушал и понял ее. Но почему он захотел это сделать? Почему заботится о ней в час беды, после многих лет агонии, на которую сам ее обрек? Почему для него вдруг стало важным, как она переживет гибель «Линии Джона Голта»? Дагни вспомнила: ведь именно этот вопрос ей хотелось задать ему в темном вестибюле небоскреба Таггерта.

Она думала о том, что между ними существует связь. И появление Франсиско в тот момент, когда она больше всего в нем нуждалась, больше не казалось ей удивительным. Но в этом таилась опасность: она доверилась бы ему, даже зная, что может оказаться в еще одной, новой ловушке; даже помня о том, что он всегда предает всех, кто ему доверяет.

Франсиско сидел, скрестив руки на столе, глядя перед собой. Неожиданно, не поворачиваясь к Дагни, он сказал:

— Я думаю о тех пятнадцати годах, которые Себастьяну д’Анкония пришлось дожидаться женщины, которую он любил. Он не знал, встретит ли ее снова, выживет ли она… дождется ли его. Но он был уверен, что она не выдержит его битвы, и не мог позвать ее с собой до тех пор, пока не одержит победу. Поэтому жил, оставив свою любовь, в надежде, на которую не имел права. И когда Себастьян внес бы ее в свой дом как первую сеньору д’Анкония нового мира, он бы знал, что битва выиграна, они свободны, ей ничто не угрожает, и больше ничто не причинит ей боли.

В дни их счастливой и страстной любви Франсиско никогда не давал Дагни понять, что думает о ней, как о будущей сеньоре д’Анкония. Дагни на минуту задумалась о том, кто она теперь для Франсиско. Но это быстро прошло; она внутренне содрогнулась, не в силах поверить, что прошедшие двенадцать лет ничего не изменили, и он все еще любит ее. Вот она, новая ловушка, подумала Дагни.

— Франсиско, — с усилием произнесла она. — Что ты сделал Хэнку Риардену?

Он был озадачен, услышав от нее это имя именно сейчас.

— Почему ты спрашиваешь?

— Однажды он мне поведал, что ты — единственный человек, который ему нравится. А когда я видела его в последний раз, он сказал, что убьет тебя, если увидит.

— А почему, не объяснил?

— Нет.

— И ничего не рассказал об этом?

— Нет. — Она увидела странную улыбку, печальную улыбку благодарности и тоски. — Когда он сказал, что ты — единственный, кто ему нравится, я предостерегла его: ты причинишь ему боль.

Его слова напоминали внезапный взрыв.

— Он был вторым, после еще одного человека, кому я мог бы отдать свою жизнь!

— И кто же это исключение?

— Человек, которому я уже отдал жизнь.

— Что ты имеешь в виду?

Франсиско покачал головой, словно сказал больше, чем ему хотелось.

— Что ты сделал Риардену?

— Однажды я расскажу тебе. Но не сейчас.

— Ты поступил так же, как всегда поступаешь с теми, кого… кто для тебя много значит?

Он посмотрел на нее с улыбкой, в которой светились искренняя невинность и боль.

— Знаешь, — нежно ответил он, — я мог бы сказать так: я сделал то, что они всегда делали со мной.

Он поднялся.

— Пойдем? Я отвезу тебя домой.

Она встала из-за стола, Франсиско подал ей пальто. Завернув Дагни в широкие полы просторной одежды, он почти обнял ее. Она почувствовала прикосновение его руки, задержавшейся у нее на плечах чуть дольше, чем… ему того хотелось.

Дагни посмотрела на Франсиско; он стоял совершенно неподвижно, пристально глядя на стол. Вставая, они случайно смахнули со столешницы кружевные бумажные салфетки, и стала видна надпись, вырезанная на пластиковой поверхности. Заметно было, что ее пытались стереть, но фраза осталась, словно увековеченный пьяный голос неизвестного отчаявшегося человека: «Кто такой Джон Голт?»