Искупление - Василий Лебедев

Нет, яркая, дружная весна наводила тоску еще и оттого, что ушел из монастыря его духовный брат, Ослябя. Отпросился у игумена и ушел в полунощные страны. Наслушался прелестных речей от странников, что-де есть земля, где не заходит летом солнце, и там - рай или та дорога и те врата, кои ведут в райскую землю... Эти рассказы и Пересвет слышал. Вчера богомольцы, судача за воротами монастыря о том же, ввергли в беспокойство многих.

Пересвет вышел на середину монастырского двора, окинул взглядом два десятка низких строений - кельи, дворы, пекарня, бревенчатый забор, а в углу, на высоком месте, на маковце, - церковь Троицы, уже потемневшая, но еще совсем новая. Там ризница понемногу полнится серебром, ризами, окладами икон и самими иконами греческого и русского письма. Слышал Пересвет, что будто бы в Москве, в Андроньевом монастыре, ученик отца Сергия Андроник приютил иконописцев и завещал после себя хранить келью богомазов, щадить и любить отроков, кои склонность имеют к благолепному делу иконописи. В Троицкий монастырь, как старшему брату, присылают оттуда иконы.

Монахов не было видно. Ведра воды на скамьях около келий были полны наносил сам игумен для всех и ушел в лес, где ему думалось, должно быть, легче, ясней. А за воротами опять богомольцы. Все тот же голос, как и вчера, но, видимо, новым людям вещает о пречуд-ной и таинственной земле, куда ушел любимый брат Ослябя:

- То слыхивал я от людей новгородских. Есть, есть на грешной нашей земле рай! Тамо светло без солнца, и свет ровной да великой стоит над горами. Егда пошел един новгородец на светлую гору, глянул за нее, воссиял лицом и смехом радостным рассмехнулся да так и ушел туда без возврату. А те, что внизу были, послали еще одного - и тот тако же воссиял, рассмехнулся и на вернулся. И вот послали они на ту дивну гору третьего, к ноге веревку длинную привязали. Токмо он достиг вершины, токмо рассмехнулся да хотел бежать туда, а снизу-то его веревкой возьми да и потяни, дабы расспросить. Притянули, а он уже мертв...

Пересвет отошел от ворог, но в них застучали, решительно, как никогда не стучат богомольцы. Пересвет отворил. В воротах стояли трое юных воев. Кони их под седлами были привязаны в стороне, у мшаника, где зимой монахи держат колоды с пчелами - новое дело на Руси, домашние пчелы... Рядом с конями воев стоял белый конь без седла, но в уздечке, отделанной серебром.

- От московского великого князя! - весело, по-мирскому открыто воскликнул Тютчев.

- И чего надобно православным?

- Надобен преподобный Сергий!

Тютчев стоял перед монахом и как-то совершенно потерялся видом своим рядом с громадной фигурой в рясе. Он казался вдвое ниже и вдвое тоньше этого крупного человека. Тютчев назвал игумена "преподобным", чем польстил Пересвету и всему монастырю: ведь так называют лишь святых или пущих праведников после смерти, а при жизни...

- Преподобный Сергий удалился в лес, а братия - вся во трудах: кто пасет, кто рубит дрова, кто ушел в кузницу в Радонеж сохи править.

- Московский великий князь прислал преподобному Сергию коня. Возьми его.

Пересвет поклонился.

- Квашня! Веди Серпеня!

- Серпень... Вельми красно назван... И конь вель-ми добр - крутошей, подборист, - тихо говорил Пересвет, любуясь необыкновенно красивым конем. Войдите в обитель, отдыхайте на паперти, на услонце солнечном, а я схожу за преподобным.

Пересвет вышел за ворота, ответил на поклоны богомольцев, заметив среди них ретивых говорунов, беспокойных и дерзких, спустился к реке Кончуре и пошел берегом до старой ели, от которой шла тропа к лесному озеру. И получаса он не шел, да того времени не заметил, как понял, что пришел к месту и надо искать отца Сергия не торопясь. Всякий раз, когда Пересвету приходилось идти сюда за настоятелем, представлялось ему то время, когда никому не известный ростовский человек Кирилл, вконец разоренный, поселился в сих небогатых местах с детьми. Средний, Варфоломей, рано отдалился от мира, уйдя в глушь лесов, и долгие годы жил отшельником, пока не проведали о нем люди и не пошли к нему братья по духу. Недалеко от его лесной хижины и был основан монастырь. Варфоломей постригся, стал Сергием, настоятелем монастыря. А монастырь - двенадцать келий, срубленных каждая своим хозяином, да деревянная церквушка, которую братья взградили сами. Жили порознь и порознь держали свои пожитки и свое серебро. Разных людей принимал игумен Сергий, а когда он заставил слить воедино все пожитки, все серебро, многие покинули обитель. Вот тогда-то и стал игумен ciporo отбирать иноков, ввел строгую жизнь без излишеств, наполненную трудами и молитвой. Еще при князе Иване пошла гулять по всем княжествам, по всей русской земле слава о монастыре Троицком. И пошли сюда люди. И поскакали вестники от князей, от бояр, от митрополита с просьбой прийти, рассудить, унять церковную или княжескую власть. Шли сюда за благословением, шли со скорбью, с радостью, с сомнением. И он выходил из обители все чаще и чаще, усмирял, уговаривал, произносил горячие проповеди, твердил князьям о печали и проклятье земли русской - о ее разъединении. Он отказывался от лошадей, всюду ходил только пешком, проделывая порой сотни верст. Вот и в эту весну проходил больше месяца, оставив монастырь на братью - на келаря и подкеларя, на казначея, на устав-шика, на любимого хлебопека Пересвета. Корил князя Михаила Тверского, а потом корил в Новгороде посадника, московского наместника и старост всех пяти концов аа то, что снова выпустили на разбой ушкуйников, творящих беды не только в землях запредельных, но и в своих, как было это в шестьдесят седьмом году. Вернулся игумен еле жив, со сбитыми ногами, исхудавший, оборванный. Принес книги греческого и русского письма, зимой станет поучение говорить братьям - времени вдосталь... А ныне вот удалился в лес, видимо соскучал по зверям своим, да и паломники вчера ввечеру сильно опечалили его нескромными речами.

Игумен Сергий сидел на толстой валежине, а перед ним, за пнем, стоял на задних лапах медведь и ел с высокого пня хлеб. Видимо, хлеб был медом обметан, потому что медведь захлебывался слюной. Крупный зверь, почти черный, серебрился матерой шерстью, был, видимо, крутого нрава, но смотрел на старца ласково. С этим медведем игумен дружен много лет, с той давней поры затворничества одинокого... Пересвет знал, что не следует подходить близко. Он постоял некоторое время над спуском к озеру, посмотрел сверху на седую голову старца, невольно сравнил ее с седым, серебристым загривком медведя. Игумен сидел перед медведем прямо-спинно, величаво. Он был худ, тонок костью, и если бы не высокий рост, заметный даже тогда, когда игумен сидел, то его можно было бы принять за отрока.

- Отче Сергий! - негромко позвал Пересвет.

Старец медленно повернул голову, и открылось бледное, в продольно павших складках тонкое и сухое лицо, казавшееся еще длинней от узкой седой бороды, редкой, очесанной временем. Пересвет понял, что игумен внимает ему, пояснил:

- Там от великого князя Московского.

Медведь забеспокоился, заводил мокрым носом, взревел, учуя стороннего человека, седой киршень вскинулся на загривке, но от пня мишка не отходил, держал его обеими лапами и торопливо лизал протекший на него мед.

- Изыди, Феодор, не трави зверя, - послышался крепкий спокойный голос - Я в сей час приду, ждите.

"Ждите..." Он будто бы знал, что ждать его будут не один и не два человека, а много, и не ошибся: на берегу, в полверсте от монастыря поджидала небольшая толпа богомольцев. Ее привел на берег, дабы перехватить игумена, стригольник Евсей, посланный своим духовным наставником Карпом из Новгорода. Пересвет тоже не пошел дальше берега, чтобы не оставлять на этой полверсте отца Сергия с толпой, разожженной стригольником.

- Идет. Идет! - поднялся ропот. Посымали шапки.

- Ага, идё! - изрек Евсей и крепче натянул на голову свою круглую баранью аську, после чего стригольник ощерился в улыбке, излучив морщинами широкое конопатое лицо, сощурился и вышагнул навстречу знаменитому праведнику.

Игумен приближался, опираясь на самодельный посох, босой, прямой и бесстрашный.

- Отче Сергий!

Игумен не обратил внимания на этот возглас Евсея, приостановился, чтобы осенить всех крестным знаменьем, и только после этого глянул сверху на низкорослого человека.

- Чем смущена душа твоя? - спросил он кротко.

- Наставник мой, Карп, велел испросить: коли праведники духом своим сильны, к богу близки и примерны в делах своих, то почто праведники те от людей бегут? Почто жить им в пустынях, лесах да пещерах?

- Ядовит язык твой, сыне... Скажи мне: есть ли при тебе серебро?

- Звенит помалу.

- Где ты носишь его? Чему дивишься? Отвечай!

- На шее, в малом тобольце.

- А почто не во длани носишь, открытой всем?

- Во длани носить - серебра не видать: развеют его желанья свои и людской глаз.