Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, что видит Дункан, когда смотрит на них? В моих глазах они выглядят грациозно-сильными, бесконечно терпеливыми и самыми красивыми созданиями на свете. И в тот миг, когда я думаю об этом, они обмениваются безмолвными знаками и вырываются из своих укрытий. Ловкие, мощные, великолепные. Олени бегут. Большинство устремляется на север, к горам. Пятьсот голов оленей мчатся стадом, и земля содрогается от могучего грохота, который я чувствую телом, рукой, лежащей в руке Дункана, вибрирует от их дружного топота, вибрация проходит сквозь нас — всего два волка сотрясают мир.
Отколовшаяся от общей толпы группа оленей бросается к реке. Иногда вода может служить хорошим убежищем: вброд волки переправляются намного медленнее, чем олени. Но сегодня это оказывается ошибкой, потому что Номер Тринадцать и молодняк сторожат на противоположном берегу, так что пересекать поток нельзя. Беглецы в панике барахтаются в воде.
Пепел и Номер Двенадцать врезаются в стадо, отделяя оленя, которого уже выбрали. Это маленькая самка. Охотники высматривали ее несколько дней. Пепел гонит ее в реку, где несчастной преграждают дорогу соплеменники. Они суматошно мечутся вверх и вниз по реке, и в этой коловерти Пепел почти не торопясь входит в воду и смыкает свою пасть — и мой рот — на шее у жертвы.
— Боже мой, — выдыхает Дункан.
Олень пытается вырваться, но Пепел только крепче стискивает безжалостные зубы, и мощные челюсти держат бедную самку мертвой хваткой. Она позволяет добыче немного протащить себя вперед, пока олень не спотыкается и не тонет. Оба животных какое-то время совершенно неподвижны. В этой игре на терпение есть что-то интимное. Теперь, когда стая волков их больше не преследует, остальные олени разбегаются. Хищники смотрят, как их вожак, дождавшись последнего дыхания жертвы, тащит ее на траву. Пепел, Двенадцатый и Тринадцатая принимаются пожирать добычу, пачкая кровью шкуру. Молодые волки рыскают вокруг, порой бросаясь попробовать свежего мяса, но знают, что им достанутся лишь объедки.
Мой рот наполняется теплой слюной; я ощущаю волчий голод. Для человека нет ничего проще и определеннее.
Я моргаю в меркнущем свете и только сейчас осознаю, что сгущается темнота. Скоро мы уже не сможем разглядеть пирующих волков, так же как и дорогу домой. И еще я понимаю, что до сих пор держу руку Дункана, и отпускаю ее.
— Нам нужно идти, — говорю я.
Сначала он не отвечает, потом произносит:
— Невероятно… — И медленно качает головой. В сумерках мне кажется, что в глазах у него стоят слезы.
— Да, — ласково говорю я. — Впечатление незабываемое.
Между нами проскальзывает какой-то другой тип понимания, оно словно бы выходит на иной уровень. С самого начала мы ощущали взаимное желание, но теперь появилось нечто новое. В его присутствии я чувствую тишину и спокойствие.
Но слишком быстро мне приходит в голову: я настолько прониклась чувствами волка, что не испытала ощущений оленя. Ни разрываемой плоти, ни ужаса пожираемой жертвы. Только вкус крови. Я отворачиваюсь от Дункана.
Мы долго идем к машинам. Я беспокоюсь из-за ноги Дункана; он хромает теперь гораздо сильнее, и лицо у него бледное как полотно. Я начинаю сомневаться, дойдет ли он до пикапа, и быстро пытаюсь сообразить, что предпринять, если он будет не в состоянии идти дальше. Можно соорудить подобие носилок и тащить его волоком. Можно съездить за помощью. Но он продолжает ковылять, делая один упрямый шаг за другим. Когда мы наконец добираемся до машин, Дункана трясет, а у меня кружится голова и я уверена, что вокруг нас в темноте шевелятся какие-то фигуры.
— Спокойной ночи, — говорит он, и я испытываю облегчение оттого, что мы прощаемся так просто. Но потом он добавляет: — Я понимаю, почему ты никому не доверяешь. Но доверие нужно проявлять изначально, а не ждать, пока люди его заслужат.
Верхушки деревьев медленно раскачиваются на ветру. Я жду воя волчицы, но сегодня она не подает голоса. Занята поглощением пищи.
— В дикой природе нет такого понятия, как доверие, — тихо отвечаю я. — Оно нужно только людям.
20
Мы жили на Аляске уже пять лет. Нам троим по большей части удавалось сосуществовать. Но я заметила перемену в своей сестре. Она больше не светилась изнутри, не радовалась по утрам каждому дню. Давно уже она не придумывала новых знаков для нашего языка близнецов; собственно, я даже не помнила, когда в последний раз она им пользовалась. Эгги преподавала языкознание в Университете Аляски в Анкоридже и по вечерам часто уходила из дома развеяться. Они с Гасом постоянно ругались, устраивали дикие скандалы с громкими воплями. Однако бросать друг друга не собирались; раздоры, казалось, отчаянно сплачивали их, хотя я и не могла представить, как им удается сохранить взаимное уважение, учитывая гадости, которыми сестра с мужем не моргнув глазом осыпали друг друга, или своеобразные соревнования во взаимных унижениях. Я хотела помочь им расстаться, но не знала как и понимала, что только они сами могут с этим справиться, и все же презирала свою позицию стороннего наблюдателя и опасалась, что пожалею о своем бездействии.
Но так уж сложилось, что мне в жизни, как всегда, предназначалась роль молчаливого свидетеля их интимных отношений. Я убеждала себя, что Эгги сильная и понимает, что делает, чего хочет и до какой степени может терпеть, и я не ошибалась — она действительно была очень сильной, но тогда я не знала, что любую силу можно свести на нет достаточным сопротивлением.
Я стала задерживаться на работе допоздна и ночевать на базе. Не могла выносить мысли о том, что пойду домой, где сестра с мужем орут друг на друга или целуются, буду чувствовать украденное ощущение прикосновения его губ к моим и едкий стыд, сопровождающий мое желание. Я скучала по сестре и ненавидела Гаса за то, что он встал между нами, больше всего на свете. Возможно, отчасти я злилась и на Эгги за то, что она позволила ему это.
Как-то в воскресенье вечером, после того как всю неделю ночевала на работе, я наконец поволоклась домой. Океан усталости угрожал утащить меня в глубины забытья, но голоса, доносившиеся из дома, дали мне понять, что спать в ближайшее время не придется. В моей гостиной собралась орава мужиков — коллег Гаса, хирургов. Они вежливо меня поприветствовали и вернулись к просмотру футбольного матча. Я нашла Гаса у холодильника — он вынимал пиво.
— Привет.
— Привет, детка, помоги-ка
