Время и снова время - Элтон Бен

Когда он проснулся, за окном светало.

Он озяб.

И был один.

В пустой постели.

38

В комнате ее не было.

Голова разламывалась. На прикроватной тумбочке бутылка. Пустая. Они все выпили. Нет. Он все выпил. Вон тумбочка Бернадетт. Стакан, который он для нее наполнил, начиная свой рассказ, почти нетронут.

Стэнтон вылетел из постели.

Он рассказал ей. Все рассказал.

И она сказала, что верит.

Но поверила лишь части истории. Очень маленькой части.

Что он убил кайзера.

Конечно, она не поверила остальному. Он спятил? И как поверить? Он бы поверил? Он сомневался, слушая доводы всей профессуры Кембриджского университета. Поменяйся они с Бернадетт ролями, он бы ей ни за что не поверил. Никто бы не поверил. Не смог бы.

Стэнтон уже одевался. Взглядом обшарил комнату. Что взять с собой? Без чего не обойтись? Все необходимое уже в рюкзаках. Показалось, он забыл бумажник на столе, но это был кошелек Бернадетт. Она предпочитала мужские аксессуары. Черта ее политического облика.

Рюкзаки. На прежнем месте. Она их не тронула. Если б он показал ей компьютер… Фотографии, исторические документы. И тогда она бы поверила?

Что он – путешественник во времени?

Нет, она бы решила, что он чародей, фокусник. Либо чем-то ее опоил. Либо загипнотизировал.

Но она бы не поверила, что он из будущего, что двадцатый век, в котором она жила и умерла, уже свершился.

Стэнтон выглянул в окно. Светает, на улице ни души. Он задрал голову – крыша по всей длине улицы. Наверх можно забраться по толстой водосточной трубе.

Стэнтон надел кожаную куртку, купленную по приезде в Берлин, и рассовал по карманам удостоверения, которыми его снабдили Хроносы. Немецкое и австрийское. В абсолютно неизбежных бегах личность Хью Стэнтона больше не понадобится.

Из большого рюкзака вынул самую тяжесть – снайперскую винтовку. Она уже сослужила свою службу, да и Бернадетт ее видела – прятать бессмысленно. Стэнтон опустошил рюкзак, оставив только смену белья, книги и кое-какие мелочи, приобретенные уже в этом веке. К ним добавились ноутбук, запасной пистолет, смартфон с драгоценным фотоальбомом, деньги, хранившиеся в малом рюкзаке. С одним багажным местом пускаться в бега сподручнее.

Напоследок окинул взглядом комнату.

Готов.

Пора.

Сейчас он не особо дорожил своей жизнью. И был бы просто счастлив погибнуть под градом полицейских пуль. Хроносы выкачали из него жизнь. Сначала отняли самое дорогое, а потом лишили второго шанса на любовь. Ведь он полюбил Бернадетт. Любил ее и сейчас.

Но у него есть план, который надо исполнить. Уведомить новое будущее о старом будущем. Рассказать, какой история была до того, как он ее изменил. Он вернется в Константинополь.

Стэнтон подхватил рюкзак и шагнул к выходу.

Потянулся к дверной ручке, но та повернулась сама и еще не закончила свое движение, как Стэнтон выхватил пистолет.

Дверь распахнулась, на пороге стояла Бернадетт.

Запахло горячим хлебом. Под мышкой Берни держала батон.

– Господи, что это ты с пистолетом? – сказала она.

– Ты ушла, – тихо ответил Стэнтон, не опуская пистолет. – Еще нет и пяти. Почему ты ушла?

– Не спалось. Попробуй усни, когда рядом мужчина из иного мира. Мало того, что влюбил в себя, так еще оказался путешественником во времени. – Бернадетт улыбалась. Та самая очаровательная улыбка, покорившая его в загребском поезде. Но вот она угасла. – Так и будешь держать меня на мушке? А почему ты одет? И с рюкзаком… Ты уходишь?

Стэнтон опустил пистолет. На душе стало легче. По крайней мере, возникла надежда, что станет легче.

– Я… я проснулся, а тебя нет. Я подумал…

На лице ее промелькнула печальная тень:

– Что я тебе не поверила?

– Тебя не было, я…

– И ты решил уйти, Хью? Замешкайся я в хлебной лавке, и уже бы тебя не застала? – Бернадетт посмотрела на стол, потом на постель, в которой они вместе лежали. – И даже записки нет? Ни слова на прощанье? Вот так было бы, да? Ты собирался просто исчезнуть? А говорил, что любишь меня!

– Люблю… Я очень тебя люблю. Безумно люблю. Тебя не было. Я испугался… Прости.

Стэнтон сбросил рюкзак.

Бернадетт немного смягчилась:

– Я просто не хотела тебя будить. Я ворочалась, накурилась до одури, а тебе надо спать, чтобы поправиться. Я решила купить горячего хлеба и угостить тебя, когда ты проснешься. Ничего нет вкуснее свежеиспеченного хлеба, правда? Давай выпьем кофе с горячей булкой, а потом прогуляемся и устроим себе поздний завтрак, а еще лучше ранний обед.

Стэнтон заулыбался. Облегчение прорвало плотину. Берни не потеряна.

Она с ним.

Но он едва не лишился ее. Соберись он чуть быстрее, вернись она чуть позже, и они бы никогда не увиделись.

– Съедим по кусочку прямо сейчас? – лукаво улыбнулась Бернадетт. – Или сперва запрыгнем в постель? За полчаса хлеб еще не совсем остынет.

– Я голосую за постель, – сказал Стэнтон.

Бернадетт начала расстегивать жакет.

– Глупый мальчик. – Она сняла жакет. – Решил, его бросили, когда я всего лишь выскочила купить ему горячего хлеба.

Наверное, сыграло повторенное слово «купить».

Наверное, из-за него Стэнтон вспомнил.

Кошелек Бернадетт лежал на столе. Стэнтон еще принял его за свой бумажник.

Бернадетт расстегнула блузку. Под шелковой комбинацией угадывались груди, не закрепощенные корсетом. Хотелось взять их в руки. Хотелось поцеловать ее. Он ее любил. Он ее хотел.

Но кошелек лежал на столе.

– На что ты купила хлеб, Берни?

– Ммм? – Скинув блузку, Бернадетт расстегивала кожаный пояс модно короткой юбки, которая была выше лодыжек и открывала предмет ее гордости – высокие ботинки на кнопках.

– Твой кошелек на столе. Ты вышла без денег. Интересно, на что ты купила хлеб?

Бернадетт приостановилась:

– В кармане была какая-то мелочь. Мы ложимся или будем обсуждать покупки?

Стэнтон тотчас понял, что она лжет. Эта ложь разбила ему сердце.

– Ты помнишь нашу встречу в поезде? – спросил он. – За обед попросим раздельный счет, сказала ты.

Помнит она? Он-то помнил каждое слово, каждую секунду той бесценной встречи.

– К чему ты клонишь, Хью?

– Ты сказала, я могу оставить чаевые, если мне угодно. Ты, мол, никогда не носишь монеты в кармане. «Они растягивают ткань и портят силуэт».

Бернадетт приоткрыла рот, показав прелестные, слегка неровные зубы, которые он так любил.

– Батон тебе дали в полиции? Для оправдания отлучки, если я проснусь до твоего возвращения?

Если еще оставались какие-то сомнения, их развеяла растерянность, промелькнувшая в лице Бернадетт. Сильная женщина, она исполняла роль живца и угодила в сложное, мягко говоря, положение. Ее уличили во лжи, и теперь она просчитывала варианты. Хью это понял по тому, как чуть сузились ее прекрасные зеленые глаза.

И Бернадетт поняла, что он понял. Блеф закончился. Она даже не попыталась возразить.

– Ты болен, Хью, ты помрачен. – Очаровательные изумрудные глаза ее увлажнились. – Тебе надо… тебя следует… Пожалуйста, пойми. Ты безумен.

Стэнтон думал, он уже достиг дна одиночества. Но снизу постучали.

– Я не безумен, Берни, ты просто не смогла понять. Для тебя невозможно поверить в то, о чем я говорил. Я просёк.

Просёк. Опять словцо из другого века. Его манеру выражаться она считала изумительной. Обогащающей. Сейчас на ее милом веснушчатом лице один лишь страх. Она его боялась.

– Хью. Ты убил германского императора. И подставил невинных людей, которых теперь тысячами арестовывают. Ты маньяк. Зловредный маньяк. Маньяк-убийца. Я полюбила тебя. Я вправду тебя любила, но ты болен и должен быть изолирован.

– Позволь показать фото, Берни, – взмолился Стэнтон. – Ты увидишь…

– Я не хочу заглядывать в твой волшебный фотографический ящик! Не желаю знать, какие еще фокусы ты заготовил! Я видела, как иголки тебя оживили. В тебе есть что-то колдовское. Но ты убийца, убийца…