Привязанность - Изабель Фонсека

— Нам надо найти Филлис, — настойчиво, как будто он ей возражал, сказала она Ларри. — Должно быть, она нашла попутку. Моя мать не пойдет домой пешком через сотню кварталов.

Она пыталась вспомнить, в какой обуви была сегодня Филлис: в яблочно-зеленых бабушах с веревочными подошвами, высоких.

— Нет смысла здесь оставаться, — сказал Ларри, направляя ее с тыла, вклинивая свое тело между нею и толпой. Водворив ее на место, он помог забраться в машину еще пятерым. Как бы стиснуты они ни были, Джин их почти не замечала. Ларри решил ехать не по шоссе, а по городским улицам, на тот случай, если у них кончится бензин. Автомобильных гудков было еще больше, чем прежде, и больше дикого вождения, многие люди сидели на тротуаре, и все же оставалась целая река пешеходов, шагавших, шагавших и шагавших.

Было больше половины восьмого, когда они добрались до Семьдесят четвертой улицы и, прямо у дома, увидели Филлис, которая болтала с привратником, Мануэлем (которого называла мануалом, как у оргáна). Джин сочла, что никогда в жизни не была так рада видеть свою мать — с широко расставленными в первой позиции ногами в яблочно-зеленых туфлях — или же так раздражена.

— Мама! Как ты сюда добралась? Могла бы оставить нам записку или еще что-нибудь придумать.

— Записку? Милая, ты понятия не имеешь, что там творится. Где ты была? Боже мой, у тебя ужасный вид. Слава Богу, что ты был с ней, Ларри. Давай-ка отведем ее в квартиру.

Наверху, восстанавливая силы после семи темных и невентилируемых лестничных пролетов, они пили тепловатый чай со льдом в сумеречной гостиной, и Филлис рассказывала о своем чудесном спасении на такси. Известий о причинах отключения по-прежнему не было.

— Мне было довольно-таки не по себе. Я имею в виду, почему я совсем одна еду в этом такси, когда люди вокруг кричат и стучат по крыше, чтобы в него сесть? Я даже не побежала, когда как бы ниоткуда появилось это такси — как мне состязаться со всеми этими нетерпеливыми бурундуками? Многие из них толкаются, я не знаю, как. Перепугались по-настоящему, и среди них совсем немало народу было в больничной униформе, как ни прискорбно. Но водитель выделил меня одну, он показал на меня и позвал: он меня выбрал.

— Почему, как вы думаете? — спросил у нее Ларри.

— Ну, когда мы уже поехали, я спросила его как раз об этом. И вы не поверите, что он мне сказал. Он сказал: «Вы напоминаете мне мою мать». А его — я еще не говорила? — зовут Мустафа Шериф.

Все рассмеялись, но никто не отважился спросить: кто это сделал?

— О папе есть какие-нибудь новости? — спросила Джин.

— Туда не пробраться. Остается только ждать. — Ларри поднялся на ноги. — Думаю, мне лучше выйти и попытаться найти бензин — или как вы завтра доберетесь до больницы? Если повезет, я смогу смотаться сегодня в Коннектикут и проведать своих. Зная Поп, я уверен, что они хорошо подготовлены, весь подвал забит жареными бобами, но они будут беспокоиться обо всех нас, угодивших в ловушку здесь, в городе.

Джин заметила, что он не упомянул о своей жене.

— Я поеду с тобой, — сказала она. — Искать бензин, я имею в виду.

— Может, тебе лучше отдохнуть, Джин? Ты в самом деле выглядишь усталой.

— Что ж, тебе придется просто с этим смириться, потому что я поеду с тобой.

— Ну ладно, — сказал он, явно польщенный. — Как насчет еды, Филлис? Не привезти ли нам чего-нибудь? Они будут сбывать ее по дешевке, все эти рестораны без холодильников.

— Я шагу не сделаю из этой квартиры, пока не придет пора ехать в больницу. Видите эту вазу с фруктами? Так вот, вы смотрите на мой обед. Обо мне не беспокойтесь.

— Ладно, будем посмотреть, что сумеем найти.

Небо было беспросветно оловянным: туча надвинулась на город, словно крышка, отрезав его от звездного света, запечатав собою зной. Как легко Ларри перешел на устаревшую манеру речи Филлис! Это не было ни осознанной мимикрией, думала она, ни сколько-нибудь покровительственным жестом, просто Ларри облегчал общение тем, кто оказывался с ним рядом, находя нужные выражения. У него имелся этот дар, как у святого Франциска, разговаривавшего с животными.

— Боже, — сказала она, — жара совсем не спала. Ночь будет очень темной. — Но, снова оказавшись в машину, она почувствовала прилив сил: они возобновляли свою миссию. Рассудительное кружение по улицам привело их на Вест-Сайд, вслед за чем они в течение часа ожидали своей очереди; к половине одиннадцатого бензобак был заполнен. Оба попытались позвонить по своему сотовому телефону. — Ты только посмотри на нас, — сказала она. — Если нас сложить вместе, то нам почти сто лет, а мы, вот, звоним своим матерям. Или пытаемся: главное ведь — это намерение. Что ты скажешь на то, чтобы припарковаться и немного пройтись? Посмотреть, что творится на улицах.

Встав наконец на ноги, они зашагали по Семьдесят седьмой улице в сторону площади Колумба, и Джин повисла на руке у Ларри. Ночная тьма была прочной, бархатистой; единственные различимые фигуры рдели в свете факелов — лица с фламандских полотен, усеивавшие крутые крылечки особняков.

— Они похожи на молящихся у алтаря, в день их особого святого, — сказала Джин. — А каждое крыльцо — персональная рака.

Ассамбляжи свечей, бумажных пакетов со спрятанными внутри свечами, голубоватый свет кемпингового фонаря, запах керосина и парафина. Люди, шедшие в темноте, появлялись внезапно, Джин не подозревала об их существовании, пока они не оказывались в шаге от нее, часто возвещая о себе едкими городскими испарениями.

— Прекрасная ночь для криминала, — сказал Ларри, и Джин ожидала с минуты на минуту услышать звон разбиваемых магазинных витрин. Страх ее был иррационален. Несмотря на темноту, царила как никогда дружественная атмосфера, на каждой улице устраивалась вечеринка для всего квартала.

— Каждую ли ночь жители Аппер-Вест-Сайда сидят на своих крылечках, распевая народные песни? — спросила Джин. — Смотри, чего нам не хватает в наших кафельных высотках на Ист-Сайде. Мне это знакомо. Собственно, это напоминает мне Сен-Жак. Просто ночные посиделки на ступеньках крыльца, вот что там устраивают для развлечения, бренча на гитарах и напевая, а то и просто куря и разговаривая.

— Звучит невероятно цивилизованно, — сказал Ларри. — Я бы и сам мог гораздо больше бренчать и петь. — Он вздохнул. — И разговаривать.

— Они поют, чтобы не подпускать к себе темноту. Так они говорят.

По радио транслировалась техническая передача об электросетях. Через квартал, по другому радио, гнусаво раздавал обещания какой-то представитель городской администрации, в голосе которого чувствовалась усталость; еще по одному озвучивались многочисленные группы интифады, которые уже боролись за то, чтобы взять на себя ответственность за происшедшее, суля большее и худшее.

— Представь себе, как брать на себя ответственность за массовое убийство, которого ты не совершал, — сказала Джин, теперь недвусмысленно испуганная, и обрадовалась, когда он взял ее руку в свою и стиснул ее, лишая возможности куда-либо ускользнуть. — Это как смерть тех, кого ты любишь. Террор, я имею в воду. Каждый новый случай освежает в памяти предыдущий, усиливая более ранние страхи, более давнее горе…

— Уверен, что ты права, — ничто никогда не проходит, — сказал Ларри. — Люди могут ожесточаться, но, как ни удивительно, по-настоящему никогда к этому не приучаются.

На площади Колумба окружение сделалось ярче.

— Очевидно, безопаснее оставаться под открытым небом, чем идти домой, — сказала Джин, меж тем как маленький японец, стоявший перед своим суши-баром с деревянным фасадом, попытался их остановить, дотронувшись до предплечья Ларри.

— Спасибо, приятель, мы просто прогуливаемся. — Когда они немного отошли, он сказал: — Ты не поверишь, как много можно сэкономить сегодня на куске гниющего тунца. Хотя, будь он даже бесплатным… как-то не лежит у меня душа к сырой рыбе.

— А как насчет жареной говядины?

Они остановились рядом с аргентинской закусочной. Через открытые окна свет и жар выдавались разворошенным огнем — на блоке над пылающими углями покоилась решетка размером с двуспальную кровать, наклоненная под таким же углом, как кровать отца. За огнем присматривал потный мужчина в белом, чья куртка была измазана в крови. Половина коровьей туши, колбасы, свернутые кольцом внутренности, целая свиная голова — все это, уложенное на огромную решетку, шипело и плевалось.

— Не могу поверить, что подобные заведения открыты, — как же твоя теория о дымовой сигнализации? Или здесь просто слишком кровавая бойня, чтобы пустить в дело собачий мешок?

— Расчет на то, что у копов найдутся дела поважнее, — и нам лучше надеяться, что так оно и есть. Собственно, в такую ночь ожидать встречи с полицией не приходится.