Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предел намечавшемуся разделению национальных слобод положила последовательно ксенофильская политика правительства. Следуя принципиальным соображениям, Петр I создал все условия для свободного смешения жителей новой столицы, вне зависимости от происхождения, языка и вероисповедания, на что обратили внимание очевидцы и современники. Так, тот же Вебер, рассказывая о «Зимнем доме» царя, построенном в Адмиралтейской части, особо отметил: «По правую руку живут самые разные люди, русские и немцы, и особо следует отметить, что вокруг его царского величества, а именно на соседних улицах, живут больше немцы, а не русские, и, в частности, лютеранская церковь … стоит к нему ближе всего, на расстоянии от его заднего дома не более 300 шагов».
Невзирая на это решение, нашедшее себе продолжение в политике и последующих властей, Адмиралтейская часть надолго осталась одним из районов компактного проживания петербургских немцев. Другими районами стали Казанская часть, а также Васильевский остров. При этом, в районе Адмиралтейства с течением времени остались небогатые немцы, работавшие преимущественно по найму, поблизости от Казанского собора обосновались более зажиточные семьи, – ну, а Васильевский остров с его Академией наук и Университетом стал своего рода «Латинским кварталом» для немецких ученых. Надо ли говорить, что все эти позднейшие перемещения проходили по доброй воле и желанию самих петербургских немцев.
Любопытно, что в мемуарах, написанных уже после завершения «петербургского периода», такой проницательный наблюдатель, как А.Н.Бенуа, нашел уместным мысленно вернуться к истории «немецких слобод» в России и подчеркнуть, что до Петра I все это были разновидности сеттльментов или гетто. Напротив, после него, «если можно говорить в отношении Петербурга о какой-то Немецкой слободе, то только в очень условном и переносном виде. Такая „слобода“ существовала только „в идее“, и это понятие не соответствовало чему-то топографически-обособленному. К составу такой идеальной Немецкой слободы», – заключил Александр Николаевич в своих знаменитых мемуарах, – «принадлежала и наша семья».
Немцы на петербургском троне
Прошло время царствования Петра I – и на петербургском престоле, «не без борьбы между разными партиями», как осторожно выражались писатели старого времени, осталась его супруга, Екатерина I. История «ливонской пленницы» Марты Скавронской – от рождения в 1684 году и тихой жизни в Мариенбурге, в прислуге у местного пастора Эрнста Глюка, до романа с Петром I и восхождения на российский трон – была в общих чертах ведома современникам. Подробности пересказывались на разные лады, в зависимости от близости мемуариста ко двору. Так, датский посланник Юст Юль в известных записках развернул целую романтическую историю о церемонии бракосочетания, пришедшейся на тот день, когда русские войска ворвались в город – и о новобрачной, попавшей в плен прямо на пороге кирхи, в полном подвенечном уборе… Эта версия умело совмещала весьма желательную по обычаям той эпохи непорочность невесты, в особенности царской, с тем фактом, что Марта вышла за Петра Алексеевича, собственно говоря, от живого мужа, драгунского капрала шведской службы, по фамилии Мейер. Другие мемуаристы отличались меньшей деликатностью.
Для нашей темы существенно то, что родным для первой российской императрицы был край на северо-востоке ливонских земель, меж Дерптом и Мариенбургом (то есть теперешними Тарту и Алуксне), что она была крещена лютеранкой и порядочно знала немецкий язык. Последнее обстоятельство может быть поставлено под сомнение на основании прежде всего записок маркграфини Вильгельмины Байрейтской, отметившей, что Екатерина Алексеевна знала немецкий не вполне твердо. Слова эти трудно принять на веру. Немецкой аристократке едва минуло в ту пору десять лет, она была недобра от природы и с удовольствием повторяла сплетни, обычные при берлинском дворе. Надо думать, что не получившая серьезного образования Екатерина Алексеевна просто беседовала со своими благородными собеседницами – а Вильгельмина была сестрой самого Фридриха Великого – на обиходном немецком языке, да еще в его остзейском варианте, слышанном ею с детства. Нет сомнения, что он существенно отличался от немецкого литературного языка, сложение которого в ту пору, кстати, не было завершено, поскольку труды нормализаторов этого языка, трудолюбивых Готшеда, Аделунга и Кампе были еще впереди. Таким образом, мы полагаем возможным отнести отрицательный отзыв Вильгельмины скорее на счет классовой неприязни, нежели языковых затруднений.
Что касалось наследовавшего Екатерине Петра II, то относительно него сама возможность такого афронта была устранена априорно. Сын царевича Алексея Петровича, он был немецким аристократом по матери, принцессе Софии Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. За четыре года замужества она, кстати, не озаботилась тем, чтобы выучиться хотя бы нескольким обиходным выражениям на русском языке. Заметим, что, несмотря на консервативный строй личности Алексея Петровича, он уже чувствовал себя в «немецком мире» вполне свободно. Не следует забывать, что хотя русские дипломаты вывезли беглого царевича на родину из Неаполя, бежал-то он в 1716 году в Вену, просить помощи и протекции у австрийского императора, и не обманулся в своем расчете. К кому ж было обращаться, как не к ближайшему родственнику – императору Карлу VI, женатому на старшей сестре покойной Софии Шарлотты.
Наполовину немец по крови, Петр II душевно любил молодецкие забавы, думал и говорил по-русски и перенес столицу из «европейского» Петербурга в «азиатскую» Москву. Сменившая его на престоле императрица Анна Иоанновна, русская по происхождению, восстановила «немецкий» Петербург в его достоинстве имперской столицы и повела такую политику, что десятилетие ее царствования получило в отечественной традиции не вполне корректное, зато меткое наименование «периода немецкого засилья». Что же касалось императрицы Елизаветы Петровны, то, будучи по происхождению вполне русской, она выбрала себе в преемники голштинского принца, взошедшего впоследствии на русский престол под именем Петра III. Формально речь шла о том, чтобы утвердить на троне потомство Петра Великого. Ведь, будучи сыном старшей сестры Елизаветы, голштинский избранник приходился Петру I внуком. На деле императрица не могла не понимать, что таким образом не просто передает престол в руки немца по воспитанию и пристрастиям, но совершает нечто практически непоправимое. Поскольку, за исключением редких случаев, родовое прозвание передавалось в тогдашней Европе по мужеской линии, само имя русской династии Романовых в результате такого выбора устранялось, уступая место прозванию немецкого – а именно, гольштейн-готторпского дома.
Именно это и произошло, доставив последующим петербургским императорам немало неприятных минут. Они могли многое, почти все – но вернуться ко времени выбора иноземного принца и изменить имя было уже не в их власти. В воспоминаниях одного из сановников двора последнего российского императора, генерал-лейтенанта А.А.Мосолова, есть связанный с этим поучительный эпизод. Встревоженная постоянно распространявшимися в предвидении войны слухами о тайном сговоре царской семьи с германцами, императрица Александра Федоровна пожелала, чтобы династия, правящая в России, определялась в издающемся в Германии международном справочнике «Готский альманах» не как «династия Гольштейн-Готторп-Романовых», а как просто «Романовых». В редакцию альманаха было послано соответствующее письмо, на что был получен отменно любезный, по сути насмешливый ответ. В нем было отмечено, что, насколько известно редакции, император Павел I был законным сыном Петера, герцога фон Гольштейн-Готторп. Если на эту тему появились какие-либо новые материалы, то редакция будет готова их рассмотреть. За неимением таковых, остается оставить справку в том виде, в каком она напечатана…
Получается, что, начав с прекращения «немецкого засилья», императрица Елизавета утвердила на русском троне династию, по самому имени принадлежавшую миру царствовавших домов Северной Германии. Что же касалось жены Петра III, свергшей его с трона затем, чтобы самой взойти на него под именем Екатерины II, то она родилась в Ангальт-Цербсте, не имела ни русской крови, ни самого отдаленного отношения к России – но с теченикм времени была прозвана на своей новой родине Великой.
Немецкие администраторы и военачальники
«Да здравствует днесь императрикс Анна, / На престол седша увенчанна…». Так писал в 1730 году Василий Тредиаковский, соединяя далее при помощи «конечного краесогласия» имя российской императрицы с «полными стаканами» и «верными гражданами». Выпито на Руси по поводу коронации было изрядно: баки с вином были поставлены на колокольне Ивана Великого, так что, дойдя по трубам до земли, оно било ключом. Что же касалось граждан (с ударением на втором слоге), то они уповали на лучшее будущее, вне зависимости от национальной принадлежности. Выданная смолоду за курляндского герцога, сроднившаяся за неполных два десятилетия, проведенных в Митаве, с атмосферой немецкого протестантского государства, Анна Иоанновна не видела для себя и своей державы лучшей судьбы, нежели вверить обе немецким советникам и фаворитам.