Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

Возможно, приказ был такой: не сажать. По виду же не узнаешь, кто есть кто, может, переодетый в нашу форму власовец или вовсе немецкий разведчик. Исключение делалось только для лиц женского пола. Стоило девушке в военной форме поднять руку и любая даже легковая машина останавливалась и подбирала. Была-небыла, а побалагурить приятно. В отношении же солдата, офицера идет он, ползет ли — никому нет дела.

Юг. Леса нет. Вырыли землянку в тощей посадке, перекрыли честным словом, поставили железную печурку, натаскали бурьяну, сидим, топим. А я письмо в тыл пишу: «На земляных постелях бурьян, по нему скачут лягушки, под кровлей, по «балкам» мечутся мыши. Иногда мы стреляем в них из пистолетов, они на некоторое время успокаиваются, но помогает мало, только пыли много. Ночью в уши и за воротник с потолка сыплется земля, в носу черно от копоти. И все-таки не хочется уходить отсюда в неизвестность…»

В безлесье землянка как роется? Посередине углубляется проход, а по бокам, как в купе железнодорожного вагона, остаются два лежака: хочешь спи, хочешь гостей принимай. Тепло, громыхает вдали, наша очередь еще не пришла, сидим в землянке и поем «Землянку». Тихо так поем, задумчиво, для души.

Вот вырыть бы такую землянку, оклеить газетами, запасти бурьяну на зиму и жить. И жить! И ничего больше не надо!

Только бы не было войны.

Но война идет. И никто за тебя воевать не будет.

По дорогам войны нас постоянно сопровождали указатели со стрелками «ПАХ Полищука». Долгое время мы не знали, что это такое, но звучало как-то сомнительно… Название оказалось совсем не анатомического происхождения: Полевой Армейский Хлебозавод, что так щедро кормил нес свежим теплым хлебом. Где ты теперь, дорогой товарищ Полищук.

Теперь все больше слушают песни, а раньше пели. Немногочисленные кинофильмы выходили с обязательной песней, с хорошо запоминающейся мелодией, и ее начинали петь прямо по выходе из кинотеатра. Теперь музыка тоже сопровождает фильм, но, за редким исключением, запомнить, а тем более воспроизвести невозможно.

В довоенные годы песня сопровождала нас везде. Ни один пионерский сбор, комсомольское собрание или воскресник не обходились без песни. Пели «Каховку», «Орленка», «Там, вдали за рекой», «Песню о юном барабанщике», «Варшавянку», «Вихри враждебные», позже «Катюшу». Уроки пения в школе были самыми любимыми и интересными. Под песню собирались, с песней расходились. Она была частью нашей жизни. Частью нашей жизни она оставалась и на войне. Особенно помогала песня в походе. Уставшие донельзя солдаты, бредущие растянутым неровным строем, преображались, стоило запевалам затянуть песню. Приходилось и самому запевать, и не было случая, чтобы не подхватили.

Броня крепка и танки наши быстры.И наши люди мужества полны.

Строй подтягивался, выравнивался, грудь распрямлялась, шаг становился тверже и взгляд бодрей. Как-то во втором эшелоне рота после кино прошла по ночному селу с песней «Священная война». Наутро я был вызван в штаб корпуса и получил благодарность от самого генерала.

За песню.

А еще был случай, когда посланный за боеприпасами, я почти всю ночь пел в кабине машины, чтобы водитель не задремал и не залетел в кювет вместе с боеприпасами. Репертуар у меня тогда был обширный.

Однажды зашел в санроту. В одноэтажной сельской школе несколько проходных классных комнат были заполнены ранеными. В конце коридора, едва различимого в быстро надвигающихся сумерках, в бывшей учительской, в ожидании транспорта для отправки раненых в тыл, с молодым врачом, красивой и умной женщиной, стали петь. Пели тихо, чтобы не разбудить задремавших раненых, душевно, с чувством. Уже много перепели песен и довоенных, и военных, и украинских дело было на Украине, а транспорт все не шел.

Вдруг из дальней комнаты донеслось глухое мужское рыдание. Всегда тяжело, когда плачут, но особенно, когда плачут мужчины. Встревоженные, кинулись на плач. Может, кровотечение началось или еще что. Видно, худо солдату. Оказалось, раненые не спят, тихо лежат с открытыми глазами, песни слушают. Молча указывают на пожилого обросшего солдата у стены. Он уже успокаивается, слезы пробороздили потемневшее лицо. Что с тобой? Ничего. Уж больно хорошо пели. И добавил Песня такая.

Это была «Песня о Днепре».

Я любил бывать у минометчиков. В минроте состав держался дольше, чем в стрелковых подразделениях, люди успевали ближе узнать друг друга, подружиться. Командиры взводов Володя Брашн и Рувим Зельманович обзавелись редкой в ту пору гитарой, что считалось кондовым мещанством и, собираясь вместе, мы пели фронтовые песни. Веселый там был народ.

Любимыми песнями на фронте были «Темная ночь», «На позицию девушка провожала бойца», «Дороги», «Соловьи», «В лесу прифронтовом», «Солнце скрылось за горой», «Я по свету немало хаживал» и другие. И все-таки пальму первенства держала «Землянка», недаром на вечерах ветеранов-фронтовиков эта песня всегда звучит одной из первых. Так запала в душу.

Алексей Сурков, написавший эти стихи, не предполагал их всенародной популярности, не задумывался об их дальнейшей судьбе. Он написал их, выйдя из окружения, как письмо жене. Но она поняла, что эти бесхитростные строки выходят далеко за рамки обычных фронтовых стихов. И понесла по редакциям центральных московских газет. Везде понравилось.

И никто не напечатал.

Из-за строки «А до смерти четыре шага» цензура не пропустила. «Советский солдат не должен думать о смерти». Тогда было принято писать о презрении к смерти. Но «презрения» стало слишком много, а до победы еще очень далеко и вскоре о презрении писать перестали.

А «Землянка» с музыкой Константина Листова начала свой триумфальный путь.

И до сих пор греет душу.

Иногда мне кажется, что если не все, то очень многие фронтовые анекдоты обо мне. А началось еще с Суслонгера. Я был пограмотней других, и политрук назначил меня старшиной роты. В тот злосчастный день на ужин выдавали селедку. Выдавали ее на вес, и в моем весе оказалось восемьдесят селедок. Было от чего прийти в отчаяние. Что делать? В роте сто человек. Грустно стоял я над остро пахнувшей селедкой, терзаясь сомнениями, как разделить восемьдесят селедок на сто человек. Подошел старый солдат: Чего задумался? Я поделился. Не бедуй! В роте сколько взводов? Четыре. Ну, и раздай каждому помкомвзвода по двадцать селедок и дело с концом. А как же они? не пожелал я свою тяжкую ношу перекладывать на чужие плечи. А они разделят по отделениям. Старый Солдат смотрел на меня с недоумением: притворяется или в самом деле дурак… (в самом деле…)