Всегда начеку - Сергей Смирнов

Разговор и вправду случился больше веселый.

Я сам уралец и знаю: в каких бы потом местах ни жил, как бы ни отточил речь, все равно живет в тебе особый, уральский говорок, на который всегда легко переходишь, встречаясь где-нибудь с земляком. Но все-таки подивился Пономареву: он пермяк, и едва услышал первое «чо» из уст «дамы», как тотчас посыпал так, что я сидел и удивлялся: словно разговаривают брат с сестрой, отец с дочерью, сосед с соседом — век знакомые, век прожившие рядом. Только одни слова горькие, насмешливые, другие — виноватые, извиняющиеся.

— Ишь, самоцвет какой! Вчера в потемках-то не разглядел тебя, а теперь пусть вот и писатель полюбуется, какие у нас на Урале рябины-то растут. И нужна ты, такая, ребятам-то? Что за парень был с тобой вчера?

— А я больно знаю? Какой он из себя-то?

— Гляди-ко! Я же ей и рассказывай, с кем она гуляла!

— Так не помню я. Вот где-то и деньги, восемь рублей, вытрясла.

— Откуда у тебя деньги-то? Не робишь ведь который месяц.

— Маненько робила же... Продавщицей-то!..

— Ну, раз при тебе были, так явятся. Это вернем, коли задержали да изъяли. У нас тут пока сроду ничего не пропадало. Да как вот стыдобушку тебе вернуть?

Гостья глянула на капитана. Выбритый, ладный, чистый, весь с иголочки. И вдруг что-то дрогнуло в ней, наверное, заметила: бодрится капитан, а вопросы всякие-разные о том, что вчера было, ему, мужчине, задавать ей неприятно. Отвела глаза.

— А это... Что хоть я делала-то?

Нет, не такой уж он простоватый, этот Пономарев. Сидит, пишет материалы дела для начальника отделения и в суд, выясняет факты. Казалось бы, только и всего: написал, что было, где было, — и делу конец, пусть там выше решают, как быть с человеком. А он вроде и допрос, маленькое следствие ведет и незаметно смотрит, как реагирует человек на его слова.

Пономарев будто мне рассказывает, а на самом деле обращается к ней.

— Я уж домой ехал, в автобусе то есть. А она, гляжу в окошко-то ветровое, вышла на дорогу да и упала. Ну, думаю, мало ли чего, поранилась где, или, может, припадок, или с сердцем что. Помочь надо. О человеке всегда ведь хорошо думаешь. Только подбежал, наклонился, а от нее во-о-ни-ща! Пьяная, словом. Тут, видишь, первый снежок прошел, морозец, воздух чистый, а на таком воздухе всякий перегар пуще чувствуется.

Нет, не видно, чтобы Роталева смутилась. Бесстыже смотрит, не мигает даже, слушает... Пономарев берет круче: должно же быть хотя бы женское достоинство у этой заплутавшейся девчонки!

— Што делала... Ты што, и как по Сибирскому-то тракту плашмя каталась, не помнишь? Из пальто вывалилась, из кофты, опять же, тоже. Народ автобусный собрался, глядит. А у тебя всю, извини, преисподнюю видать. Эх, головушка!.. Разве так счастье-то ищут?

— Ой, да оштрафуйте меня, что ли, скорей. Сроду больше такого не будет. Не такая я, как вы думаете...

— А я знаю. Не пропащая ты. Вчера вон в дежурке один гражданин, тоже задержанный, словом было тебя обидным задел, так ты вон как — со всего маху его отхлестала! Очень правильно среагировала! Жалко только вот, драка вышла, а за это не штраф полагается...

— Куда же вы меня теперь?

— В тюрьму.

— Это-то... туда, где я ночью была?

— То ты в вытрезвителе была, а сейчас в тюрьму, на пятнадцать суток. Разбирайся теперь помаленьку, что к чему.

— Господи, так там же волосы обстригают!

Пономарев на секунду удивленно уставился на собеседницу и вдруг рассмеялся — по-русски озорно и искренне:

— Ты гляди, что ее, оказывается, свербит! Не то, что лишку выпила, да натворила черт знает чего, а прическа! — И серьезно, строго: — Ну-ка, сказывай, что думаешь делать, как выйдешь через две недели?

— А я пораньше убегу!..

— Убежишь, еще столько получишь, а там и до настоящей тюрьмы недалеко. Ты не храбрись. Тут тебе не папка с мамкой, а государство судит.

— Поеду в Самтредиа. Жених там у меня.

— В Грузии? Ну, и кто он, как звать, чем занимается?

— Не помню. Он говорил, Реваз или Рамаз, не упомнила. Там хорошо. Сад у него. Яблоками он торгует.

— Он, значит, выращивать будет, а ты, продавщица, сбывать? Далеко глядит этот твой Рамаз или Реваз. Вот что. Вижу я: не случайно ты в эту историю вкатилась, мусору у тебя полная голова. Отбудешь срок — заходи ко мне, побеседуем.

— А чего это вы не одобряете? Я ведь брошу все, уеду. Замуж выйду. Пишет он мне, зовет. Любим мы друг друга.

Григорий вдруг помрачнел, будто какая-то давняя боль отразилась в его темных, спокойных глазах. Озорство, улыбку, как поземку, сдуло. Он встал, подошел к Роталевой.

— Да ты знаешь ли, что это такое, любовь-то?

Нет, не простой, совсем не простой он, Григорий Пономарев.

Обыватель строг. Жесток. Он никому ничего не прощает. Услышал — где-то растрата у продавщицы: «Все они одним миром мазаны. Что, не так? Рассказывайте! У прилавка да не воровать?» Какой-то работник милиции несправедливо задержал, оскорбил гражданина, потом даже не извинился. Работник тот давно уже строго наказан, но обыватель — нет, не верит: «Замазали... Нет уж, куда угодно попадай — только не в милицию. Уж ее-то мы зна-а-ем!»

Обыватель знает: милиция обязана его беречь. Но он до сих пор не взял в толк мысли об элементарной взаимной вежливости.

Пономарев мне сказал: «Нам не нервы, а арматуру какую-то вместо них надо иметь». Действительно, у многих ли хватило бы терпения изо дня в день делать одно и то же: тащить из грязи пьяницу, разнимать драчунов, идти в ночь по следу преступника, недосыпать, распутывая очередную кражу, беспокоиться о вышедшем из тюрьмы, короче — очищать общество от дурного, грязного, не теряя при этом чистой веры в светлое назначение человека? Как это сказал Пономарев? «О человеке всегда хорошо думаешь».

Немногие способны на такой подвиг.

Но что же влечет туда этих простых парней и мужчин? Деньги? «Ну, кто идет в милицию за хорошей зарплатой, из того ничего не выйдет», — заметил как-то Пономарев. Да, зарплата в милиции в среднем такая же, как у рабочего, шофера, врача, учителя. Малое образование? Чепуха это. В милиции сейчас тысячи людей с высшим образованием, не говоря уже о среднем. У Григория — среднее. Отсутствие профессии? «Я училище военно-морской авиации в армии кончил, да и вообще профессию имею — гидронаблюдатель. Потом ведь и переучиться мог бы, на заводах курсов всяких полно».

— Ну, а отчего же ты, Григорий, выбрал милицию?

— Много причин, да это ведь про то, как жизнь понимаю, рассказывать надо. Длинный разговор. А может, это у меня по наследству? Отец мой двадцать семь лет в милиции проработал...

Я должен рассказать об этой семейной эстафете, об отце и сыне.

Вот как шли они по жизни.

О т е ц. Павел Елизарович и сам не упомнит, в каких деревеньках, починках, дальних зимовьях перебывал тогда, в начале тридцатых. На разные участки посылали в ту пору его, коммуниста. Был двадцатипятитысячником в Башкирии. Заготовлял сено в пермских лесах — для лошадей, что тянули бесчисленные телеги и сани на лесоразработках, углежжении, на Магнитке и Уралмаше. Мерз сам, голодал. Колхоз свой создавал — начинал с бочки керосина, с трех плугов да огромного общественного точила. Всякого лиха хватил человек. И вдруг в тридцать восьмом ему сказали: надо милицию укрепить хорошими людьми, очень важный участок...

Так и стал неожиданно Павел Пономарев милиционером. Самым что ни на есть рядовым. Вручили ему бог весть какой системы огромных размеров наган с переломным стволом, с ним и метался он по кунгурским городским окраинам, лесам да заимкам, вылавливая хулиганов и бандитов.

С ы н. Гриша учился. Надо сказать, неважно учился. Потому что в каких только таежных далях он не жил, мотаясь за отцом, без конца меняя школы, порой добираясь до них из глухомани пешком или на лыжах — по нескольку километров. А тут еще тайга, полная всякого интереса. Мальчонкой ходил со взрослыми «сидеть гусей», рыбу промышлять, саранки выкапывать. Про отца знал мало. Уходил отец всегда чуть свет, приходил ночью, а то и совсем не приходил. О себе не рассказывал. Все больше молчал. Он вообще молчаливый.

О т е ц. А милиционер из Павла Пономарева вышел добрый.

Раз ему сообщили: где-то в окрестных селах скрываются пять дезертиров. Из сосланных богачей и кулачья. Надо взять. Но осторожно: у всех пятерых — обрезы. Не спал, не отдыхал Павел. Выследил бандитов в деревне Малая Чайка, в старой баньке, за огородами. Идти за подмогой? Уйдут. Просить помощи у жителей деревни? Кто их знает, кому и кем приходятся те пятеро... Рассчитал просто: действовать внезапно. Подкрался к баньке, рванул дверь и с порога: «Руки!.. Назад...» Потом смеялся: «Не ждали. Когда влетел я, гляжу: они мед едят из кадушки! Руки, конечно, липкие, в меду, за оружие не сразу схватишься. Ну, а я обрезы к себе с полки сгреб, и всех их гуртом — шагом марш! Так и взял»...