Как читать книги? - Вирджиния Вулф

как собачки. К тому же в своем победном самоутверждении Молль Флендерс не лишена некоторой толики воображения, а это переводит ее заносчивое честолюбие в разряд весьма благородных чувств. Нужда заставляет ее держаться начеку, быть практичной и недоверчивой, но при этом ее не оставляет смутная тоска по возвышенным, рыцарским отношениям, которые делают мужчину настоящим джентльменом (на ее вкус, разумеется). «В нем чувствовалось внутреннее благородство, и от этой мысли мне стало его совсем жалко. Одно дело, когда тебя обчистит мелкий воришка, и совсем другое дело – благородный разбойник»11, – записала она после того, как сама обвела вокруг пальца грабителя, представившись бедной как церковная мышь. Собственные широта души и благородство позволяют ей ценить те же качества в других; именно они вызывают в ней чувство гордости за любимого человека – ее последнюю любовь: когда они с ним добрались наконец до цели, он отказался работать на плантациях, предпочитая охоту, так вот она с особым удовольствием начала покупать для него парики и шпаги с серебряными эфесами, стремясь «придать ему вид истинного джентльмена, каким он и был на самом деле»12. Она и жару любит, потому что у нее горячая кровь, и сына обожает так страстно, что готова целовать его следы на земле, и с любыми недостатками она готова примириться по врожденной щедрости и благородству сердца, если только они не перерастают в «совершеннейшее угнетение духа, надменное, жестокое и беспощадное, со стороны власть имущих и, наоборот, полное самоуничижение и малодушие со стороны неимущих»13. А в остальном она в полном ладу с миром.

Разумеется, это далеко не полный перечень достоинств и недостатков нашей отнюдь не добродетельной героини, поэтому стоит ли удивляться, что описанная у Борроу торговка яблоками на Лондон-Бридж называла ее не иначе как «благословенная Мария» и готова была отдать за эту книжку всю свою дневную выручку?14 Да что там торговка! Сам Борроу вцепился в книжку, сел с ней прямо за прилавком и не встал, пока резь в глазах не почувствовал – до того зачитался! Эти восторженные отклики о героине романа мы приводим как доказательства того, что создатель «Молль Флендерс» – это не просто газетчик и документалист без малейшего намека на понимание психологии, каким его часто представляют. В самом деле, у Дефо герои живут и действуют самостоятельно, словно независимо от воли автора, а иногда и вопреки ей. Топтаться на одном месте, вдаваться в тонкости или впадать в патетику – не по нему: он упорно, невзирая на отвлекающие моменты, гнет свою линию. Если в рассказе появляются лирические вставки – взять эпизод с Принцем, когда тот сидит у колыбели, «любуясь спящим сынишкой»15, как замечает Роксана, то складывается впечатление, что лирика эта больше трогает нас, читателей, нежели Дефо. А если случаются отвлечения другого рода, например, увлекся автор и начинает распространяться о том, что бывает разумнее поделиться с кем-то важным делом, чем проговориться о нем неожиданно во сне, как это произошло с вором в Ньюгейте, причем пассаж звучит свежо и современно16, то Дефо обязательно извинится за отступление от темы. Он, видимо, настолько глубоко вжился в своих героев, что невольно отождествлял себя с ними, не мыслил себя отдельно от них, и поэтому, как обычно бывает у художника, одаренного богатой интуицией, в его произведениях скрыта бездна смысла, а близорукие современники эту золотую жилу не то что раскопать – разглядеть не сумели.

Поэтому, скорее всего, Дефо с недоверием отнесся бы к нашему толкованию образов его героев: еще бы, ведь мы обращаем внимание на такие подробности, в которых он ни за что не признался бы самому себе. Так, вместо того чтобы обвинять Молль Флендерс, мы ею восхищаемся; нам трудно поверить в то, что он про себя точно определил меру ее виновности и что он не отдавал себе отчета в том, что своей повестью о судьбах отверженных он задел много острых тем, и более того – наметил способы их обсуждения, если не решения, причем способы эти весьма далеко расходились с проповедуемыми им же самим принципами. Чтобы не быть голословными, обратимся к его эссе «Образование женщин»17: мы увидим, насколько глубоко задавался он вопросом о дарованиях женщин – в этом отношении он намного опередил свой век, поскольку ставил их способности очень высоко, и с какой прозорливостью указывал он на жесточайшую несправедливость их положения: «Мы полагаем, что являемся страной цивилизованной и христианской, однако посмотрите, с какой решительностью отказываем мы женщинам в плодах просвещения. Дня не проходит, чтоб мы не упрекнули противоположный пол в непослушании и глупости, тогда как я убежден в обратном: имей они равные с нами возможности пользоваться плодами просвещения, они гораздо реже нашего впадали бы в грех непослушания и упрямства»18.

Возможно, нынешним защитникам прав женщин и в голову не придет вписать Молль Флендерс и Роксану в свои «святцы» матерей-покровительниц, однако ясно, что Дефо задумывал их образы не только из желания высказать свои – повторим, звучащие очень современно – взгляды на предмет положения и воспитания женщин, но и с тем художественным расчетом, чтобы читатель непременно сопереживал его героиням, поставленным в столь бедственные обстоятельства. Чего недостает женщинам, так это отваги, заявляет Молль Флендерс, им необходима сила воли, чтоб «не уступить ни пяди»19, и, недолго думая, она доказывает делом, какие блага сулит такая неуступчивость. Против супружеского рабства выступает и Роксана, служительница той же профессии, что и Молль Флендерс: только делает она это гораздо тоньше. Как выразился один купец, обращаясь к Роксане: «Вы предложили нечто новое, противоположное тому, что делают все»20. Однако кого-кого, а Дефо невозможно обвинить в голом морализаторстве. Ведь мы потому и сопереживаем Роксане, что та ни сном ни духом не думает о роли, которую ей поручено играть,– наставницы грядущих поколений женщин, и когда она сама удивляется про себя, мол, «поначалу у меня и в мыслях не было, что я делаю что-то благородное»21, то мы ей верим. Оттого, что она лишена чувства собственной непогрешимости и с каждым поступком стремится честно разобраться в самой себе, как обычно бывает с теми, кто знает за собой слабости, образ ее не только не теряет свежести и человечности, – наоборот, имеет счастливую способность жить своей жизнью в воображении читателя, в то время как столько персонажей – страдальцев или пионеров авторских идей – давно уже превратились в деревянные ходульные схемы.

И все же мы не потому восхищаемся Дефо (точнее сказать, мы не