Реки золота - Адам Данн

— Может быть, главарь отменил встречу, — прошептал он Маккьютчену. — Может…

Но Маккьютчен оборвал его движением подбородка и взмахом руки. Вглядываясь в ветровое стекло, Сантьяго видел только полную соблазнов ночь Китайского квартала.

— Направление к окраине, только что миновал светофор, — пробурчал Маккьютчен и потянулся к ручке дверцы.

Теперь и Сантьяго заметил его, осознав, что ожидал увидеть две фары — автомобиль. Но он медленно приближался к ним, мимо грязной, залитой неоновым светом витрины ресторана с рядом повешенных за шею уток. Единственный круг света, словно призрачный циклоп, нависал высоко над улицей. Потные пальцы Сантьяго дважды соскользнули с дверной ручки. «Бенелли» и руль, казалось, боролись друг с другом, задерживая его, преграждая путь. Вдали он слышал рычание мотоциклетного мотора.

Мое любимое воспоминание об отце — его колыбельная песня:

Затяни свою песню громаНа протяжный мотив знакомый,Песню, что гонит кошмары прочь,Песню, в которой нет стона.Пусти песню вперед по своей тропе,Мимо каждой неведомой зоны,Через лес, сквозь туман, пусть поможет ходьбеПо подъемам и по уклонам.Она возвращается эхом к тебе,Как будто заранее знает,Куда ты идешь навстречу судьбе,И тебя одного не бросает.И если придется тебе тяжело,Если в край попадешь незнакомый,Ты только песню грома запой,И она приведет тебя к дому.

Днем солнечный свет не проникает сюда, поэтому камни не хранят тепло, сырость не высыхает. Я видел, как это место убирают ночью, но почему-то оно никогда не бывает чистым, здесь всегда мусор, всегда запах гниения. Реза знает, как я ненавижу это место, его грязь, вонь и темноту, эту зловонную, перенаселенную часть Китайского квартала с ее кишащими, безучастными ордами. Должен знать, потому что Л явно сказала ему. Рано или поздно все мы будем работать на Резу. Мне следовало догадаться, что Л лгунья и мошенница. Следовало догадаться, что Н прирожденная пройдоха. Следовало догадаться, потому что я сам такой. Становился таким с каждым принятым решением. Спускался сюда, в этот отвратительный переулок под Манхэттенским мостом, где меня ждет смерть.

Я использовал людей, думая, будто позволяю использовать себя, но теперь круг замкнулся. «Постойте, — хочу я сказать им, — постойте, я не такой, как вы думаете. Да, я поступал скверно, но какой выбор у меня был? Мне требовалось выживать, подниматься, двигаться. Разве дурно желать большего? Разве желание жить лучше, чем твои родители, преступление?» Должно быть, потому что я здесь, в преддверии ада. Я вижу такси возле спортплощадки, которое увезет меня. Слышу над головой нарастающий грохот поезда, идущего по мосту на Манхэттен, и вот еще более близкий рев. Да, огненная химера простирает ко мне громадное крыло с когтями, и теперь я вижу отца, ко не знаю пути домой…

(Песня грома.)

Успокоение

Сантьяго ни разу не видел, чтобы спор с федералами заканчивался так быстро.

Рил, агент министерства финансов, был, образно выражаясь, побит и изгнан из участка за несколько секунд.

Представитель ФБР Тотентанцт через пару минут спустился по лестнице, громко топая и грозясь всеми карами Министерства юстиции.

— Не он первый, — пробормотал Маккьютчен, держа руки в карманах и снова, к отвращению Сантьяго, жуя яблочную жвачку.

Мора держали в одной из комнат для допросов уже почти два часа. Разумеется, все остальные находились за стеклом. Несло от него невыносимо, он весь был в гнилой требухе и в мульчированных овощах, смешанных с маслом и жиром, мочой и пеплом. На полу все еще валялись бумаги, которые уронил помощник районного прокурора, когда убежал поджав хвост через несколько секунд после того, как вошел к Мору, увидел его Рыбью морду и унюхал идущий от него смрад. Вынести его из всех федералов оказался способен лишь Тотентанцт, очевидно, проигнорировавший этот запах. Мор не замечал никого и ничего. Он молча сидел на стуле, держа руки на коленях и полуприкрыв глаза. «Может быть, — подумал Сантьяго, — Мор невосприимчив к людям — завидное качество».

Изгнал федералов в столь рекордное время человек пятидесяти с небольшим лет, плотный, щегольски одетый, с грубым морщинистым лицом, напомнившим Сантьяго звездчатый анис. Кисти его рук были широкими, темно-синий костюм сидел как влитой. Он назвался Девиусом Руне. Не предъявил ни значка, ни визитной карточки, никакого удостоверения личности. С ним были два человека, подле которых Сантьяго почувствовал себя мальчишкой на баскетбольной площадке. Глядящим на них снизу вверх.

— Я надеялся, — сказал Девиус Руне размеренным, методичным голосом, — привлечь немного меньше внимания.

Телесъемочные группы, газетные репортеры, фотографы, блогеры и студенты из Школы искусств «Тиш», Нью-Йоркской киноакадемии и Колумбийской школы журналистики, кишели, как мошкара, стараясь заснять несколько хороших кадров с запекшейся кровью на спортплощадке у переулка между Восточным Бродвеем и Генри-стрит, под Манхэттенским мостом. Не говоря уж о множестве местных ротозеев-китайцев, высоко поднимавших мобильные телефоны.

— Это был оправданный выстрел, — в который уже раз повторял Маккьютчен. — Мои люди представились полицейскими. Злоумышленник отскочил и собрался стрелять. Я был при этом. Я то же самое повторю в суде.

Маккьютчен все время защищал их, и Сантьяго был очень благодарен ему, хотя он говорил только половину правды. Именно для этого капитан решил поехать в тот вечер на место событий. Ему было очень важно убедить в правдивости своей истории Девиуса Руне, важнее, чем бюро внутренних дел, комиссара, районного прокурора. Если ему это удастся, заверил он Сантьяго, все будет в порядке.

— Конечно, — монотонно произнес Сантьяго. В глазах у него все еще плясали пятна от дульных вспышек. И того, что затем последовало.

— Да, конечно. Ну-ну, перестань.

Маккьютчен держался очень деловито. «Может быть, — отчужденно подумал Сантьяго, — он уже принимал участие в чем-то подобном».

Сантьяго — определенно нет.

У него все еще горели руки от кистей до плеч из-за нагрузки на мышцы, когда он нажал спуск «бенелли», после того как крикнул: «Замри, подонок», — громадному, затянутому в кожу призраку на огромном белом мотоцикле «БМВ Р14». После того как призрак повернул голову от парня, дрожавшего и плакавшего в нескольких ярдах за арочным входом на спортплощадку, к Сантьяго и дулу «бенелли», не бросая «Хеклер и Кох МП7» с глушителем, который они нашли позже.

И примерно в это время Мор, просидевший несколько часов в своем снайперском укрытии, выпустил из модифицированного карабина пулю четыреста пятьдесят восьмого калибра с расстояния в сорок шесть ярдов.

Девиус Руне, занявший укрепленное кресло Маккьютчена, сплел пальцы и не выглядел гневным. Плечи его были расслаблены, лицо с резкими чертами оставалось спокойным, почти вялым. Сантьяго не представлял, как можно быть таким бесстрастным после произошедшего.

И его это не интересовало. Перед глазами Сантьяго все еще стояло зрелище, как человек ка мотоцикле разлетелся в туче брызг, большой мотоцикл повалился набок, придавил его левую ногу, с хрустом вывернувшуюся из бедренного сустава.

Мор зарядил «бенелли» патронами двенадцатого калибра со снарядами осколочно-фугасного действия, пробивающими броню толщиной в полдюйма. Пуля Сантьяго оторвала злоумышленнику руку чуть пониже правого локтя, пробила кевларовый жилет и взорвалась под правым ложным ребром. Снаряд Мора пробил шлем злоумышленника и пронзил голову в полудюйме от затылочного отверстия. Значительный кусок передней части шлема — и головы — разлетелся траекторией, окончившейся на стопе аккуратно сложенных поддонов, где всего несколько часов назад лежали сотни фунтов карамболы.

Прямо посреди этого находился парень, на голове, лице и груди которого оказалась значительная часть его несостоявшегося убийцы.

В этом причудливом зигзаге судьбы фельдшеры, выводившие парня из шока, обнаружили в волосах у него палочку от леденца.

Проведенный по распоряжению Тотентанцта срочный тест ДНК при сопоставлении с базой данных Интерпола впоследствии покажет, что убит был Ахмед Кадыров, он же Малыш, чеченец, боевик из многонационального восточноевропейского преступного синдиката, который возглавляет украинец Мирослав Ткаченко, он же Слав, имеющий много других прозвищ. Слав представлял собой значительную цель для правоохранительных органов и разведок в Российской Федерации, нескольких странах Персидского залива, Евросоюза, Великобритании и Соединенных Штатов. В сообщении Госдепартамента США говорилось, что жуткая репутация Слава распространилась от Магадана до Парижа; в десятке стран было назначено вознаграждение за его убийство на месте.