Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы. - Курцио Малапарте

Потом начались первые «уроки под открытым небом», первые упражнения в чтении во дворах колхозов. Единственный раз, когда мне пришлось присутствовать на одном из таких уроков, случилось в колхозе одной деревни, возле Немировского, и с тех пор я всегда уклонялся от присутствия на этих упражнениях в чтении. «Варум нихьт?[406]» — говорили мне немецкие офицеры генерала фон Шоберта. — Почему не хотите вы присутствовать на уроках под открытым небом? Это очень интересный опыт, зер интерессант![407]

Пленные были выстроены в шеренгу во дворе колхоза. Вдоль ограды, под большим навесом виднелись беспорядочно сваленные в кучу сельскохозяйственные машины: косилки, плуги, сеялки, молотилки. Шел дождь, и пленные промокли до костей. Они находились здесь более двух часов и молчаливо стояли, опираясь друг на друга. Это были крупные ребята, блондины, с выбритыми головами, со светло-серыми глазами на широких лицах. У них были большие плоские руки с короткими, мозолистыми и искривленными большими пальцами. Почти все они были крестьянами. Рабочие, большей частью механики и ремесленники из колхозов, выделялись среди них ростом и руками: они были выше и худощавее, с более светлой кожей; руки у них были суховатые, с длинными гладкими пальцами, отшлифованными соприкосновениями с молотками, рубанками, английскими ключами, отвертками и рычагами моторов. Их можно было отличить и по их суровым лицам, по их мрачному взору.

Потом немецкий унтер-офицер — фельдфебель[408], сопровождаемый переводчиком, вышел на колхозный двор. Фельдфебель был маленьким и толстым и принадлежал к разновидности, которую я в насмешку называл «феттфебель». Он остановился перед пленными, расставив ноги, и принялся говорить, обращаясь к ним с добродушным видом отца семейства. Он говорил, что сейчас будет проведено испытание по чтению: каждый громко прочтет абзац из газеты, и те, кто с честью выдержат испытание, получат должность в конторах лагерей военнопленных. Другие, для которых экзамен окажется слишком трудным, будут направлены на земляные работы, станут чернорабочими или землекопами.

Переводчиком был зондерфюрер[409], маленький и худой, не старше тридцати лет, с бледным лицом, усеянным мелкими розовыми прыщами. Он родился в России среди «фольксдёйчей»[410] Мелитополя, и говорил по-русски со странным немецким акцентом (в первый раз, когда я с ним повстречался, я сказал в насмешку, что Мелитополь означает «город меда». «Да, в районе Мелитополя много меда, — ответил он грубым голосом, приняв надутый вид, — но я не занимаюсь пчеловодством, я учитель в школе»).

Зондерфюрер переводил слово за словом короткую и благожелательную речь фельдфебеля. Тоном школьного учителя, распекающего своих воспитанников, он посоветовал пленным уделять больше внимания произношению и читать одновременно с легкостью и прилежанием, потому что если они не выйдут с честью из этого испытания, им придется об этом пожалеть.

Пленные слушали, сохраняя тишину, а когда зондерфюрер умолк, принялись, смеясь, говорить все сразу. Многие из них имели униженный вид, вид побитых собак; порой они бросали взгляд на свои мозолистые крестьянские руки. Но другие зато смеялись и лица их прояснились, потому что они были уверены в том, что успешно выдержат экзамен и станут секретарями в каких-то конторах.

«Огэ, Петр!», «Огэ, Иванушка!» — кричали они своим товарищам с простотой и веселостью, свойственными русским крестьянам. Рабочие, стоя среди них, молчали; они поворачивали строгие лица к зданию правления колхоза, где находилась немецкая комендатура. Время от времени они смотрели на фельдфебеля, но зондерфюрера не удостаивали ни одним взглядом. Глаза у них были пустые и тусклые.

— Ruhe! Смирно! — закричал фельдфебель. Приближалась группа офицеров, во главе которой шел старый полковник, высокий и худой, немного сгорбленный, с серыми, коротко подстриженными усами, который слегка приволакивал одну ногу. Полковник бросил на пленных отсутствующий взгляд, потом быстро стал говорить монотонным голосом, глотая слова, как будто очень спешил заканчивать свои фразы. После каждой фразы он делал долгую паузу и смотрел в землю. Он заявил, что те, кто с успехом справится с экзаменом и так далее и так далее… Зондерфюрер слово за словом переводил речь полковника, потом он добавил от себя, что московское правительство затратило миллиарды на советские школы, что он знает это потому, что был до войны школьным учителем у фольксдёйчей в Мелитополе, что все, кому не посчастливится на экзамене, будут посланы работать чернорабочими и землекопами. Тем хуже для них, если они ничему не научились в школе. Создавалось впечатление, что зондерфюрер придает большое значение тому, чтобы все читали бегло и с хорошим произношением.

— Сколько их? — спросил у фельдфебеля полковник, почесывая затянутой в перчатку рукой свой подбородок.

— Сто восемнадцать, — ответил фельдфебель.

— По пять человек сразу и по две минуты на каждого, — сказал полковник, — мы должны с этим справиться за один час.

— Йа волль,[411] — сказал фельдфебель. Полковник сделал знак одному из офицеров, у которого под мышкой был зажат пакет с газетами, и экзамен начался.

Пять человек сделали шаг вперед; каждый из них протянул руку, чтобы взять газету, которую ему протягивал офицер (это были старые номера «Известий» и «Правды», найденные в конторе колхоза) и начал громко читать. Полковник поднял левую руку, чтобы посмотреть на часы-браслет, и так и остался с рукой, поднятой на уровень груди, и с глазами, прикованными к стрелкам. Шел дождь, газеты намокали и расползались в руках пяти пленных. Они, совсем красные, или очень бледные, обливаясь потом, запинались на словах, заикались, делали ошибки в произношении, перескакивали через строчки. Читать умели все, но с трудом, кроме одного, совсем юного, который читал уверенно, медленно, время от времени отрывая глаза от газеты. Зондерфюрер слушал чтение с иронической улыбкой, из-под которой, как мне казалось, просвечивал оттенок досады: в своем качестве переводчика он же был и судьей. Он был Судьёй. Он внимательно смотрел на читающих; его взгляд переходил с одного на другого с заученной медлительностью и нехорошим выражением. «Халы!» — скомандовал полковник. Пятеро пленных оторвали глаза от своих газет и застыли в ожидании. Фельдфебель, по знаку судьи, крикнул: «Те, кто не справились с экзаменом, будут становиться налево, те, кто справились — направо: туда!» Когда первые провалившиеся — их было четверо — по знаку судьи пошли, пристыженные, и сгруппировались слева, в рядах пленных возник молодой смех, лукавый и веселый крестьянский смех. Полковник тоже опустил руку и засмеялся. Офицеры тоже, равно как и фельдфебель, стали смеяться, и зондерфюрер — он тоже стал смеяться. «О, бедные, бедные! — говорили пленные своим отвергнутым товарищам, — вас пошлют чинить дороги! О, бедняги! Вы будете таскать камни на спине!» И они смеялись. Тот, который выдержал, стоял один, там, справа; он смеялся еще больше, чем другие, и поддразнивал своих неудачливых товарищей. Все смеялись, кроме тех пленных, которые походили на рабочих; они упорно смотрели на полковника и молчали.

Потом настала очередь следующей пятерки. Они тоже старалась хорошо читать, не споткнувшись ни на одном слове, не ошибаясь в ударениях, но только двоим удалось читать бегло; трое остальных, краснея от стыда, или бледнея от тоски, сжимали в руках газеты, время от времени облизывая свои пересохшие губы.

— Хальт! — сказал полковник. Пятеро пленных подняли головы, утирая пот газетами. — Вы, трое, — налево, вы, двое, — направо, — закричал фельдфебель по знаку зондерфюрера. И их товарищи насмехались над провалившимися: — О, бедный Иван, — говорили они. — О, бедный Петр! — похлопывая друг друга по плечам, как бы говоря: вот здесь вам придется таскать камни. И все смеялись.

Но один из третьей пятерки читал очень хорошо, бегло, отчетливо отделяя слога, и время от времени поднимал глаза, чтобы посмотреть в лицо полковнику. Газета, которую он читал, была старым номером «Правды» от 24 июня 1941 года, на первой странице которой было написано: «Немцы вторглись в Россию! Товарищи, солдаты! Советский народ победит и раздавит захватчиков». Под дождем слова вылетали звонкие, и полковник смеялся, зондерфюрер смеялся, фельдфебель, офицеры, — все смеялись, Даже пленные смеялись, с восхищением глядя на своего товарища, который читал совсем как учитель в школе. — Браво! — сказал зондерфюрер, и его лицо осветилось улыбкой; казалось, он гордится этим пленным, который хорошо читает; он был доволен и горд, как если бы дело шло об одном из его учеников. — Ты — туда, направо! — сказал пленному фельдфебель простодушным голосом, нежно подталкивая его раскрытой ладонью. Полковник посмотрел на фельдфебеля, как будто хотел ему что-то сказать, но промолчал, и я заметил, что он слегка покраснел.