Законный брак - Элизабет Гилберт

И я поняла, что именно этого хотели мои родственники и друзья, настаивая, чтобы мы с Фелипе провели «настоящую» свадебную церемонию. Им вовсе не нужно было нарядно одеваться, танцевать в неудобной обуви и лакомиться цыпленком или рыбой. Они хотели лишь одного: чтобы можно было спокойно жить дальше, зная со всей определенностью, кто кому кем является. Именно этого хотела Мими: избавиться от необходимости что-то кому-то объяснять и выслушивать объяснения. Она хотела точно знать, что слова «дядя» и «муж» теперь можно использовать без кавычек, что можно спокойно жить, не задумываясь о том, надо ли ей относиться к Фелипе как к члену семьи или не надо. И было совершенно очевидно, что есть лишь один способ заполучить ее полное одобрение – она должна была лично поприсутствовать на официальном бракосочетании.

Я все это знала и понимала. И все же что-то во мне противилось. Главная проблема заключалась в том, что даже после того, как я несколько месяцев только и делала, что читала о браке, думала о браке и говорила о браке, я все еще до конца не убедилась, что брак вообще кому-то нужен. Мне по-прежнему казалось, что мне морочат голову. Если честно, мне была ненавистна сама мысль о том, что мы с Фелипе вынуждены пожениться лишь потому, что этого требует государство. Но главное, я наконец поняла, что проблема бракосочетания тревожит меня так глубоко и на столь фундаментальном уровне, потому что я… «грек».

Вы только поймите, я не имею в виду буквально (я не из Греции)! Нет, я грек по типу мыслительной деятельности. Ведь философы давно пришли к выводу, что в основе всей западной культуры лежат два конкурирующих мировоззрения: «греческий» и «иудейский». От того, чью сторону вы займете, во многом зависит ваш взгляд на мир.

От греков, в особенности из славной эпохи древних Афин, мы унаследовали вечную идею гуманизма и неприкосновенности индивидуальности. Именно греки подарили нам понятия демократии, равенства, личной свободы, научного разума, интеллектуальной независимости и открытости – все то, что сегодня принято называть «культурным многообразием». Мировоззрение грека, таким образом, – это взгляд городского, образованного, стремящегося к знаниям человека, который всегда оставляет место для сомнений и дебатов.

Но есть еще и иудейское мировоззрение. Говоря «иудейское», я вовсе не отсылаю вас к доктринам иудаизма. (Между прочим, большинство моих знакомых американских евреев мыслят очень даже «по-гречески», а вот фундаментальные американские христиане – как раз «по-иудейски»). Под иудейским мировоззрением я имею в виду древний взгляд на мир, в котором воплощены идеи кланового сознания, главенства веры, подчинения и уважения. Кредо иудеев – клановость, патриархальность, авторитарность, мораль, ритуал и инстинктивная подозрительность к чужакам. Иудейские мыслители рассматривают мир как совершенно четкое противопоставление добра и зла, и Бог всегда на стороне «наших». Человеческие поступки бывают правильными или неправильными. Никаких полутонов – только черное и белое. Общество важнее индивидуальности, мораль важнее счастья, клятвы даются раз и навсегда.

Главная проблема в том, что современная западная культура каким-то образом унаследовала оба этих античных мировоззрения, но так и не сумела их примирить, потому что это невозможно. (Вы когда-нибудь следили за ходом выборов в США?) Американское общество представляет собой удивительную амальгаму «греческих» и «иудейских» взглядов. Наши законы по большей части от греков; наша мораль – от иудеев. Мы совершенные греки в том, что касается понятий независимости, интеллекта, неприкосновенности личности, и совершенные иудеи в том, что касается добродетели и воли Божьей. Наше стремление к равноправию – от греков; стремление к справедливости – от иудеев.

Но когда речь заходит о любви – тут взгляды мешаются в путаную кучу. Одно исследование за другим демонстрирует веру американцев в совершенно противоположные понятия в том, что касается брака. С одной стороны (иудейской), весь наш народ свято верит, что брачные узы – это на всю жизнь, их нельзя разорвать. С другой (греческой), мы также свято уверены, что человек всегда имеет право на развод по личным причинам.

Но как могут обе эти идеи быть истинными одновременно? Неудивительно, что в головах у нас полная неразбериха. И стоит ли удивляться, что американцы женятся и разводятся чаще, чем представители всех остальных наций земли! Мы как в пинг-понге бросаемся от одного противоположного представления о любви к другому. Наш иудейский (или библейский, или моралистический) взгляд на любовь основан на преданности Богу, подчинении священной вере, и мы не сомневаемся в нем ни на минуту. Наш греческий (или философский, или этический) взгляд основан на преданности своей природе, суть которой в тяге к исследованиям, красоте и глубоком почтении к необходимости самовыражения. И он тоже не вызывает у нас сомнений.

Идеальный «греческий» любовник эротичен; идеальный «иудейский» – предан вам.

Страсть досталась нам от греков; верность – от иудеев.

Эти мысли не давали мне покоя, потому что по греческо-иудейской шкале я намного ближе к грекам. Делает ли это меня плохим кандидатом в брачующиеся? Я этого и боялась. Нам, «грекам», не очень-то нравится приносить себя в жертву традиции; нас это подавляет и пугает.

Еще сильнее я забеспокоилась, наткнувшись на один крошечный, но важный факт в уже знакомом вам исследовании Рутгерсского университета. Оказывается, исследователи выяснили, что браки, в которых и муж и жена относятся к священным узам с одинаковым безоговорочным уважением, имеют больше шансов на долговечность, чем браки, в которых супруги относятся к этим узам с подозрением. Уважение к институту брака, таким образом, становится необходимым залогом прочности отношений.

И ведь это вполне разумно, так? Надо верить в то, чем клянешься, чтобы обещание не было пустыми словами. Ведь вступая в брак, вы не просто клянетесь в верности другому человеку – вы еще присягаете самому понятию верности. Я лично знаю людей, которые до сих пор живут вместе вовсе не потому, что любят друг друга, а потому, что им дороги их принципы. Они и в могилу готовы лечь, так и не разорвав законные узы с человеком, которого ненавидят, и всё лишь из-за того, что поклялись перед Богом. Они считают, что если отрекутся от этой клятвы, то потеряют себя.

Стоит ли говорить, что я не такая? В прошлом у меня уже был выбор, что предпочесть – данное обещание или собственную жизнь, и я выбрала себя любимую. Что вовсе не делает меня человеком неэтичным (ведь можно поспорить, что мы, предпочитая свободу несчастью, тем самым отдаем дань почтения чуду жизни). Но сейчас, когда мне предстоит выйти за Фелипе, передо мной стоит дилемма. Во мне достаточно «иудейского», чтобы искренне желать своему браку продлиться вечно на этот раз (что уж там, так прямо и скажу, хоть и стыдно – на этот раз!), но я так и не смогла проникнуться безоговорочным уважением к институту брака. В истории брака я так и не нашла ни одного эпизода, в котором узнала бы себя и сказала: о да, на это я согласна. И это отсутствие уважения и осознания собственного места во всей системе внушало мне опасения, что в день свадьбы даже я не поверю собственным обещаниям.

Желая разобраться, я расспросила об этом Фелипе. Надо отметить, что он относился ко всему предприятию гораздо спокойнее. Хотя и у него институт брака вызывал не больше уважения, чем у меня, он то и дело повторял:

– Сейчас уже, дорогая, все превратилось в игру. Правительство установило правила, и мы должны им подыграть, если хотим получить то, что нам нужно. Лично я готов играть по любым правилам, лишь бы в конце концов мы с тобой могли спокойно зажить вместе.

Его подобное положение вещей устраивало, но я не хотела играть в игры; мне хотелось понимать, что я делаю, чувствовать, что это по-настоящему.

Фелипе понимал, почему я недовольна, и – благослови его Господь! – проявил достаточно терпения, выслушивая мои (довольно пространные) соображения по поводу двух противоречивых мировоззрений в западной цивилизации и того, как они влияют на мое восприятие брака. Но когда я спросила его, ощущает ли он себя больше «греком» или «иудеем», он ответил:

– Дорогая, все это не про меня.

– Почему? – спросила я.

– Я не грек и не иудей.

– Но кто же ты тогда?

– Я бразилец!

– Что значит – бразилец?! Фелипе не выдержал и рассмеялся:

– Этого не знает никто! Вот почему так хорошо быть бразильцем. Никто не знает, что это значит! Поэтому ты можешь использовать эту отговорку – что ты бразилец – и жить как хочется. Отличная стратегия, между прочим. Мне она очень хорошую службу сослужила.

– Но мне-то как она послужит?

– Она поможет тебе наконец расслабиться! Ведь ты скоро выйдешь замуж за бразильца. Так почему не начать думать по-бразильски?