Законный брак - Элизабет Гилберт

Мы с Брайаном несколько недель спорили по этому поводу, и меня, если честно, удивила его непримиримость в этом вопросе. Я-то думала, что уж он точно поймет, почему мы с Фелипе не хотим устраивать публичную официальную церемонию лишь для того, чтобы угодить чужим общественным условностям. Брайан – один из самых счастливых женатых мужчин, которых я знаю (его привязанность к Линде не знает границ и наполняет слово женолюб совсем другим смыслом), – и среди моих друзей он больше всех презирает условности. Для него вообще не существует социальных норм. По сути, Брайан – язычник с докторской степенью, живущий в лесной чаще в хижине с биотуалетом. Мисс Хорошие Манеры упала бы в обморок, познакомившись с ним. Но почему-то Брайан упорно настаивал, что придуманные обеты, произнесенные пред лицом одного лишь Господа, не считаются браком.

«БРАК – НЕМОЛИТВА1 – не унимался он (курсивом и заглавными буквами). – Именно поэтому жениться нужно в присутствии остальных людей, даже если эти люди – твоя тетка, которая воняет кошачьим туалетом. Да, это парадокс, но брак, по сути, примиряет множество парадоксов: свободу и обязательство, силу и подчинение, мудрость и совершенно бестолковые поступки. И ты главного не понимаешь – свадьба нужна вовсе не для того, чтобы „угодить" каким-то там людям. О нет, гости на твоей свадьбе тоже исполняют свою роль. Ведь это они будут помогать вам с Фелипе, они станут поддержкой, если кто-нибудь из вас оступится».

Единственным человеком, которого моя «тайная свадьба» возмутила сильнее Брайана, была моя семилетняя племянница Мими. Во-первых, она считала себя чудовищно несправедливо обделенной тем, что я не собиралась устраивать «настоящую» свадьбу, потому что ей очень хотелось хоть раз в жизни понести чей-нибудь шлейф, а такого шанса пока не представилось. А ведь ее лучшая подруга и злейшая соперница Мория уже дважды была маленькой подружкой невесты, и Мими не могла ждать вечно, ведь семь лет – критический возраст для этой роли, понимаете?

Кроме того, наша «церемония» в Теннесси нанесла моей племяннице почти лингвистическое оскорбление. Ведь Мими сказали, что теперь, после того как в Ноксвилле мы принесли свои обеты, Фелипе можно называть дядей. Но она ни в какую не соглашалась. Ее старший брат Ник тоже на это не купился. И дело было не в том, что моим племянникам не нравился Фелипе. Просто дядя, как сурово объяснил мне мой десятилетний племянник Ник, это или брат твоих папы или мамы, или законный муж твоей тети. Таким образом, Фелипе не мог официально называться дядей Ника и Мими, как не мог он называться и моим мужем, и убедить их в обратном было невозможно. Для детей такого возраста правила – это всё. Эти дети могли бы работать переписчиками населения. Чтобы наказать меня за гражданское неповиновение, Мими взяла в привычку называть Фелипе «дядей», при этом каждый раз с сарказмом показывая пальцами кавычки. Иногда она даже звала его моим «мужем» – тоже с кавычками и нотками презрительного раздражения в голосе.

Как-то вечером, в 2005 году, мы с Фелипе ужинали у Кэтрин, и я спросила Мими, что должно произойти, чтобы наши с Фелипе отношения стали в ее глазах «настоящими»? Она ответила, даже не думая:

– Вы должны устроить настоящую свадьбу.

– Но что делает свадьбу настоящей? – спросила я.

– Там должно быть больше одного человека, – с откровенным раздражением ответила она. – Нельзя приносить клятвы, и чтобы этого никто не видел! Должен быть кто-то, кто смотрит, что вы там друг другу обещаете.

Забавно, но Мими в данном случае выступила как настоящий интеллектуал и историк. Еще философ Дэвид Хьюм говорил о необходимости свидетелей в любом обществе, когда речь идет о принесении важных обетов. Они необходимы потому, что невозможно понять, говорит ли человек правду или лжет, принося клятву. По словам Хьюма, за высокопарными и благородными словами говорящего может скрываться «тайное направление мысли». Однако присутствие свидетеля сводит на нет все скрытые мотивы. Становится не важно, серьезно вы говорили или нет: что сказано, то сказано, и третья сторона засвидетельствовала это. Таким образом, свидетель превращается в «живую печать» обета, наделяя его реальным весом. Даже в Европе раннего Средневековья, до того как появились официальные церковные и светские браки, для заключения законного пожизненного союза достаточно было принести обеты в присутствии одного свидетеля. Подчеркну – даже тогда нельзя было проделать это в одиночку. Даже тогда кто-то должен был на вас смотреть.

– А ты успокоишься, – спросила я Мими, – если мы с Фелипе произнесем брачные обеты вот прямо здесь, на вашей кухне, перед тобой?

– Да, но где другие люди? – спросила она.

– Но есть же ты, – ответила я. – Ты можешь проследить, чтобы все было по правилам.

И это был блестящий план. Ведь наша Мими любит, чтобы все было по правилам. Эта маленькая мисс вообще родилась, чтобы быть свидетелем. И с гордостью сообщаю: она с удовольствием взяла на себя эту роль. Прямо там, на кухне, пока ее мама готовила ужин, Мими попросила нас с Фелипе встать к ней лицом. Она приказала нам отдать ей «обручальные кольца» (опять в кавычках), которые мы носили уже несколько месяцев. И пообещала сохранить их в целости до конца церемонии.

Затем Мими провела импровизированный свадебный ритуал, составив его, как я понимаю, из цитат из разных фильмов, которые успела посмотреть за долгие семь лет своей жизни.

– Клянетесь ли вы любить друг друга до конца времен? – спросила она.

Мы поклялись.

– Клянетесь ли вы любить друг друга в болезни и здравии?

Мы поклялись.

– Клянетесь ли вы любить друг друга, даже когда один рассердится на другого?

Мы поклялись.

– Клянетесь ли вы любить друг друга в богатстве и когда денег будет поменьше?

(Видимо, Мими не хотелось сулить нам откровенной бедности, и она обошла эту тему, сказав «когда денег будет поменьше».)

Мы поклялись.

Минуту мы стояли в тишине. Не сомневаюсь, Мими очень хотелось подольше задержаться в роли свидетеля, обладающего властью, но она не могла придумать, в чем бы еще заставить нас поклясться. Поэтому она отдала нам кольца и приказала обменяться ими.

– Теперь можете поцеловать невесту, – провозгласила она.

Фелипе меня поцеловал. Кэтрин три раза похлопала в ладоши и вернулась к своему устричному соусу. Так и состоялось второе не совсем законное бракосочетание Лиз и Фелипе на кухне у моей сестры. Правда, на этот раз в присутствии свидетеля.

Я обняла Мими:

– Ну что, довольна? Она кивнула.

Но по ее лицу было видно, что не довольна она, ни капельки.

Так почему же публичная, законная свадебная церемония играет такую огромную роль в сознании многих людей? И почему я так упрямо, почти воинственно ей противлюсь? Мое сопротивление казалось особенно бессмысленным, если учесть, что я вообще безмерно обожаю всяческие ритуалы и церемонии. Я изучала Джозефа Кэмпбелла,[24] читала «Золотую ветвь».[25] Я прекрасно понимаю, что людям необходимы церемонии: это черта, которой мы обводим самые важные события в жизни, чтобы отделить значительное от обыденного. Ритуал – это своего рода магическая страховочная веревка, что проводит нас от одного жизненного этапа к другому и следит, чтобы по пути мы не споткнулись и не заблудились. Церемонии и ритуалы помогают нам преодолеть глубоко запрятанный страх перемен: они как конюх, который, завязав коню глаза, ведет его через огонь и шепчет: «Ты только не думай ни о чем, ладно, приятель? Просто ставь одно копыто, потом другое… и когда выйдешь с другой стороны, все с тобой будет в порядке».

Я даже понимаю, почему людям так важно присутствовать на чужих ритуальных церемониях. Мой отец, человек, не слишком подверженный социальным условностям, всегда настаивал, чтобы мы ходили на поминки и похороны всех наших соседей в родном городке. Он объяснял, что это нужно даже не для того, чтобы почтить память усопшего или утешить его оставшихся в живых родственников. Нет, на эти церемонии нужно ходить, чтобы вас увидели – в особенности, к примеру, чтобы вас увидела жена покойного. Нужно убедиться, что она запомнит ваше лицо и в ее памяти останется кадр: вы были на похоронах ее мужа. И это нужно даже не для того, чтобы заработать лишние очки в глазах общества или прослыть добрым человеком, – а для того скорее, чтобы избавить вдову от неловкости при случайной встрече в супермаркете. Ей не придется думать, слышали вы плохую новость или нет. Она видела вас на похоронах и знает, что вы в курсе. Поэтому ей не надо снова пересказывать вам историю своей утраты, а вы не будете смущенно выражать свои соболезнования, стоя у овощного прилавка, – ведь вы уже выразили их в церкви, в подходящем для этого месте. Таким образом, публичный ритуал похорон и поминок поставил вас со вдовой в равное положение и избавил обоих от социальной неловкости и неопределенности. Вы устроили свои дела. Теперь вам ничего не грозит.