Павел I - Александр Боханов

Из текста определенно следует, что масонская организация строилась на принципах закрытой средневековой касты, которой каждый член обязан был сохранять преданность до конца дней и хранить всю деятельность в строжайшей тайне; за её разглашение полагалась смерть.

Можно только догадываться о том, что именно привлекало Павла Петровича в масонстве; возможно — декларативное «человеколюбие» являлось побудительным мотивом. Сохранилось стихотворение, датируемое 1784 годом, и посвященное как раз знаменитому событию в истории русского масонства: то ли вступлению в ложу наследника Престола, то ли только надежде на подобное вступление. Автором его значится представитель старинного московского дворянского рода Иван Владимирович Лопухин (1756–1816).[68] Он состоял председателем Московской уголовной палаты и одновременно — «великим мастером» одной из масонских лож. Когда в 1792 году Екатерина II запретила масонские ложи и началось гонение на масонов («мартинистов»), И. В. Лопухин подвергся домашнему аресту, но никаких более серьезных последствий эта кампания для него не имела. Вот несколько строк из указанного стихотворного произведения, принадлежащего перу одного из самых известных русских масонов XVIII века.

Залог любви небеснойВ тебе мы, Павел, зрим:В чете твоей прелестнойЗрак ангела мы чтим.Украшенный венцом,Ты будешь нам отцом!Судьба благоволилаПетров возвысить домИ нас всех одарила,Даря тебя плодом…

Этот довольно поэтически беспомощный «творческий продукт», который с полным правом можно назвать просто виршами, в данном случае интересен как бы косвенным признанием факта причастности Павла Петровича к деятельности масонского братства. Степень же этого участия так никогда и не была установлена. Если даже и допустить, что подобная причастность и существовала в действительности, то она носила весьма скоротечный характер и её можно объяснить естественной любознательностью молодого человека. Ведь тогда о масонах в светском обществе так много говорили; это была чрезвычайно «модная» тема.

Ясно только одно: будучи человеком глубоко православным, Павел Петрович не мог долго солидаризироваться с теми, для кого личные отношения находились выше и значимее государственно-православной природы России. Революция 1789 года во Франции, которую масоны приветствовали — идеи «равенства», «братствами «свободы» были из арсенала их лозунгов, приведшая очень скоро к кровавой оргии, многих отрезвила и просветила. Масоны перестали восприниматься «невинными мечтателями», озабоченными приращением на земле «доброты».

Связь Цесаревича с масонами, если она и существовала ранее, то была полностью прекращена уже к концу 1791 года; отныне он даже слышать более ничего не хотел о масонах. Сохранился диалог, относящийся к этому времени, Павла Петровича с известным архитектором В. И. Баженовым (1737–1799), который завел речь о достоинстве масонства. Цесаревич прервал речь собеседника, заявив ясно и окончательно: «Я тебя люблю и принимаю, как художника, а не как мартиниста: о них я слышать не хочу, и ты рта не разевай о них…»

Вскоре после возвращения Екатерины II из крымского турне, в 1887 году, возникла реальная угроза новой войны с Турцией, второй в её царствование (первая — завершилась в 1774 году). Турция не могла смириться с потерей Крыма, в Стамбуле господствовали реваншистские настроения. Подстрекаемое Англией и Францией правительство султана в августе 1787 года предъявило России ультиматум: вернуть Крьш, признать Грузию вассальной территорией султана и согласиться на досмотр русских судов, идущих через проливы Босфор и Дарданеллы. Естественно, что русское правительство отвергло подобные требования, и тогда 13 (24) августа 1787 года Турция объявила войну России. В свою очередь, 9 сентября появился Высочайший Манифест, о войне с Оттоманской Портой.

Война продолжалась более четырех лет и завершилась подписанием 29 декабря 1791 года Ясского мирного договора. Турция признавала военное и стратегическое поражение. К России отходили земли между Южным Бугом и Днепром, на Кавказе устанавливалась граница по реке Кубань, и Турция обязывалась не нападать на грузинские и кубанские земли.

Когда 9 сентября 1787 года появился Манифест о войне, то уже на следующий день Императрица получила письмо от Цесаревича, в котором он просил отправить его на войну «волонтёром», т. е. разрешить идти на войну не в качестве командира, а рядового добровольца. Екатерина совсем не собиралась отправлять сына на войну ни в каком качестве. Там главные военные операции находились в руках Г. А. Потемкина, а потому столкновение между Павлом и Потёмкиным представлялось неизбежным. Но это было не самым главным аргументом: Екатерина совершенно не хотела, чтобы Цесаревич представал перед войсками, чтобы он играл публичную роль, да ещё на полях сражений!

Следом к Императрице поступило нижайшее прошение и от Цесаревны Марии Фёдоровны, которая просила разрешить ей следовать за мужем и поселиться где-нибудь поближе к армии. Тут уж «великая государыня» не выдержала и написала невесте письмо-отповедь, не оставляя у просителей никаких иллюзий и в будущем.

«Отдавая полную справедливость Вашим чувствам, прошу позволения сказать Вам, что мужу Вашему нет никакой необходимости, ни обязанности ехать в армию, что он сам добровольно заявил о своём желании отправиться в качестве волонтёра, на что я согласилась, хотя в том не предстоит никакой надобности или обязанности, но единственно из снисходительности, и если бы он не ехал, или же не выражал своего желания ехать, то поступил бы так, как поступают тысячи лиц одинакового с ним происхождения…»

Императрица проговорилась о самом сокровенном, что лежало на сердце: Павел не может рассчитывать на особое отношение, он ничем не отличается от «тысяч лиц», имевших якобы такое же «происхождение». Однако дело было в том, что в России не имелось ни одного человека, который мог бы сравниться по общественному статусу с Павлом Петровичем. Сын Императора, сын Императрицы, правнук Петра I. Что же, Екатерина об этом забыла? Конечно же, нет. Дело было совсем не в плохой памяти. Она просто очень хотела низвести Павла на уровень обычного подданного, чтобы раз и навсегда закрыть ему дорогу к Трону. Потому она и писала Потёмкину, что Павел не являлся сыном Петра III, зная, что «верный Григорий» быстро сделает это «тайное признание» известным всему свету.

Екатерина несколько месяцев чинила различного рода препятствия для поездки Цесаревича в армию, о чем он её просил письменно и устно многократно, а в начале 1788 года окончательно закрыла тему. Мария Фёдоровна готовилась снова стать матерью[69] и Императрица предписала Павлу находиться при ней. Удостоив надоедливого отпрыска собственноручным письмом, Екатерина обрушилась на пего с гневным обличением за то, что ей «дорогие дети» ничего не сказали о беременности Марии, «Полагаю, что имею множество прав на то, чтобы узнавать о беременности Великой княгини не из расспросов, не из городских слухов и не после всех».