Три изысканных детектива (сборник) - Клод Изнер

Это был индивидуалист, бунтарь, преисполненный сочувствия к простому люду, эксплуатируемым массам, ко всем униженным и оскорбленным. Занятия каллиграфией служили ему прикрытием для другой деятельности — тайной, незаконной. Он работал в одиночку, лишь изредка привлекая в напарники Тео, племянника смотрителя сквера капрала Клемана, и никогда не стремился урвать больше, чем нужно для того, чтобы поделиться с бедствующими друзьями и обеспечить себе и своим многочисленным женщинам земные удовольствия. Вся его философия укладывалась в несколько сентенций: «Большинство людей обречены на нищету. Столкнувшись с этой печальной реальностью, я сделал вывод, что при таком раскладе от богатых не убудет. Я слишком люблю свое „эго“, чтобы позволить ему страдать или довольствоваться объедками. Общество — это джунгли, в которых сильные пожирают слабых, а мораль — так, для виду, все равно конец у всех один. Мы все окажемся в одной могиле — вот где истинные свобода, равенство, братство. Я никому не чиню урона, просто изымаю скромные излишки. В любом случае, сдохнешь ты в хижине или во дворце, на тот свет с собой ничего не прихватишь, даже булавочной головки».

Но в данный момент он был жив и влип по самую макушку. Бумаги в коричневом портфеле не оставляли на этот счет никаких сомнений. Нужно было срочно залечь на дно и попытаться решить проблему.

«Пикколо», бистро Анкизе Джакометти, стояло на границе предместий. Стены, выкрашенные голубой краской, клетчатые скатерти на столиках, деревенская горка в углу — ни дать ни взять обеденный зал в сельской гостинице. Анкизе Джакометти, молчаливый патриарх с величественными усами, председательствовал за стойкой; его жена, миниатюрная калабрийка, смуглая и черноволосая, царствовала на кухне. Каждый день к полудню зал заполнялся служащими с окраин и зеленщиками.

Фредерик Даглан, поприветствовав Анкизе, уселся за столик, откинув скатерть со своего края. Хозяин заведения выложил перед ним стопку прямоугольных карточек и обеденное меню. Фредерик открыл ящик для письменных принадлежностей, расставил на столе бутылочки с чернилами, перья, подставки и взялся за работу. Карточки одна за другой заполнялись ровным почерком, пустое место между названиями блюд занимали виньетки. Десерты он вписывал легким курсивом, а какую-нибудь «говядину с капустой» выводил солидными жирными буквами. Анкизе принес ему запотевшую кружку пива и вернулся за стойку протирать бокалы.

Фредерик выпил пиво залпом.

— Анкизе, у тебя есть на примете надежная малина?

— Si. Иди к мамаше Мокрице, она обретается у Немецких ворот. [158]Скажешь, что от меня.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Среда 21 июня, 6 часов утра

Леопольд Гранжан с женой и двумя сыновьями занимал три комнаты в пятом этаже дома на улице Буле неподалеку от площади Насьон. Он платил триста десять франков годовой аренды, что включало налог на двери и окна, а также траты на прочистку дымоходов. Дороговато, зато жилище было оснащено газовым освещением и водопроводом. Главным утешением Леопольду Гранжану служили книги. История, география, естественные науки, беллетристика — его увлекало всё. Жан-Жака Руссо он мог цитировать наизусть целыми страницами. Две фразы из «Общественного договора» произвели на него в свое время особое впечатление:

«Человек рождается свободным, но повсюду мы видим людей в оковах»;

«Плоды принадлежат всем, земля — никому».

По воскресеньям Леопольд Гранжан с семьей отправлялся на прогулку к линии укреплений. Шагал и думал о переустройстве мира. Жизнь его была светла.

Скромное предприятие Леопольда — эмальерная мастерская — давало неплохой доход. Богатеем его, конечно, никто бы не назвал — порой бывало трудно сводить концы с концами, однако Леопольд любил свое дело, и в мастерской царил вольный богемный дух. Сам он когда-то учился на гравера, занимался росписью по фарфору, перенял повадки людей искусства и плевал на мнение соседей-обывателей. Его мануфактура находилась в конце проезда Гонне, за которым начиналась мозаика пустырей, где сопливые оборванцы вечно играли в могикан. Здание примостилось в тени огромной липы, чья крона летом служила прибежищем десяткам птиц. Это был старый каретный сарай с застекленной крышей; внутреннее помещение делилось на две половины: собственно мастерскую и торговый зал, где на полках был выставлен самый ходовой товар современного эмального промысла: бонбоньерки, пудреницы, бокалы, броши, набалдашники для тростей и рукоятки зонтов.

С наступлением весны Леопольд находил особое удовольствие в том, чтобы приступать к работе пораньше, с рассветом, пока в мастерской никого нет, — он нередко сам брался за важные заказы, требующие определенного изящества в исполнении. На сей раз ему предстояло воплотить в эмали композицию с иконописным мотивом. Задачу он перед собой поставил сложную, однако в успехе не сомневался.

Уверенной рукой мастер сделал набросок. «Отлично, — кивнул сам себе, — теперь займемся проработкой деталей», — и направился к станку, на котором была закреплена медная пластина, уже покрытая первым, бесцветным слоем эмали. Он перенес пластину на низкий столик, загроможденный емкостями с эмалевыми красками, кистями на подпорках, шпателями, стопками золотой и серебряной фольги. Леопольд ценил такие моменты творческой свободы, выдававшиеся между серийным производством и подведением баланса; это был его тайный сад, куда чужакам доступ заказан. В свои тридцать девять лет эмальер сохранил осанку молодого здорового парня. Приземистый и широкоплечий, он производил впечатление человека волевого, уверенного в себе и редко терял душевное равновесие.

В этот ранний час ничто не нарушало безмятежную тишину мастерской, даже чириканье воробьев долетало с улицы едва различимо. Леопольд Гранжан расставил краски в нужном порядке и принялся наносить пастозную массу на самые светлые участки композиции. Эта подготовительная работа не требовала сосредоточенности, и он позволил себе предаться мечтам.

Если дела и дальше будут идти в гору, надо непременно купить надел земли в Монтрёе и посадить там персиковые деревья — со временем они станут приносить отменную выгоду. Сыновья тогда возглавят эмальерную мануфактуру — всё лучше, чем трудиться на заводе, — да и супруга наконец-то сможет удовлетворить свою страсть к огородничеству…

Повозка молочника прогрохотала по спящей улице, где-то во дворе заскрежетали мусорные баки, хлопнули деревянные ставни — и словно эти звуки разбудили город, отовсюду понесся привычный утренний шум. Леопольд отложил кисточку. Еще полчаса — и мастерскую заполнят ремесленники, а пока в самый раз хватит времени на чашечку кофе. Насвистывая, он накинул пиджак, надел старую помятую шляпу, сунул в зубы сигарету и вышел из мастерской.

Кафе «У Кики» расположилось на пересечении улиц Шеврель и Фобур-Сент-Антуан в окружении бакалейных, колбасных и винных лавок. В лавках уютно горели керосинки, днем из двери в дверь сновали кумушки — все как на подбор острые на язык, готовые отбрить им любого и с любым затеять перестрелку глазами. Сейчас же в окрестностях еще было пусто, Леопольд лишь раскланялся на полпути с Жозеттой, цветочницей-мулаткой, которая катила тележку с Центрального рынка, где уже успела затовариться букетами.

Шагая к цели, эмальер зашарил по карманам в поисках спичек, но какой-то прохожий — непонятно, откуда и взялся — поднес к его сигарете огонек. Леопольд открыл рот, чтобы поблагодарить, но начавшая было расцветать на его губах улыбка исчезла, потому что прохожий вдруг подался к нему, что-то шепнул на ухо, отступил на полшага и резко выкинул руку вперед.

Падая навзничь, Леопольд Гранжан видел стайку воробьев, уносящиеся вверх фасады, небо, подернутое летними облаками…

Потом в глазах у него помутилось, в животе полыхнула боль. Последнее, что он слышал, ускользая во тьму, была знакомая мелодия:

Увы, краток век вишневого счастья.Мы вишни-сережки пойдем обрывать,Рубиновым каплям подставим ладони.Но вишни заплачут каплями крови,Уронят к ногам их — кому подбирать?Увы, краток век вишневого счастья,И вишен-сережек уже не сорвать…

Тот же день, после полудня

— Тьма тьмущая, чтоб тебя расплющило! Ты хочешь набить пузо котлетами или так и будешь хлебать пустой бульон?! — бушевал человек в коротких пышных панталонах, набитых паклей и подвязанных на ляжках, в чулках, колете и шляпе с белым пером.

Горничная краснела и таращила на него хорошенькие глазки, на которых уже выступили слезы. Она собралась даже бухнуться на колени, отчего на подносе в ее руках опасно закачались курица из папье-маше и восковые груши.