Женщины да Винчи - Анна Берсенева

Но оказалось, что и звонить не требуется: повернув за угол коридора, ведущего к реанимации, Белка издалека увидела, что Костя стоит перед дверями и о чем-то с автоматчиками разговаривает. То есть он им что-то говорит, а они стоят с каменными лицами – изображают истинных арийцев с нордическим характером, беспощадным к врагам рейха.

Белка припустила бегом, чтобы войти вместе с Костей. Когда она добежала до двери, он уже поднес к датчику пластиковый ключ. И протянул при этом другую руку к одному из охранников, разве что пальцами не пощелкивал – поживее, мол. Тот помедлил несколько секунд, потом как-то нехотя полез в карман и, достав оттуда что-то, отдал Косте.

Костя вошел в раздвинувшиеся двери. Белка шмыгнула за ним.

За месяц работы она ни разу не бывала в реанимации, у нее не было для этого никаких причин, и теперь ей стало не по себе. Везде в больнице было довольно уютно, даже забывалось, где находишься, а здесь все было как-то совсем по-другому…

Здесь отчетливо чувствовалась грань возможного для человека. Грань жизни и смерти.

Врачи и медсестры двигались быстро и бесшумно, все были заняты, и никто не обращал на Белку внимания.

– Как она себя чувствует? – спросила она, сбоку пытаясь заглянуть Косте в глаза.

Он не ответил. Может, просто не успел – они подошли к кровати, на которой лежала та женщина.

Возле кровати попискивал, мерцая зелеными и красными огоньками, какой-то прибор. На вид женщине было сильно за сорок, но она была бледная до синевы, и точно определить ее возраст было невозможно. Она была раздета и до плеч прикрыта простыней, под ключицей у нее стоял катетер, от которого отходила трубка к капельнице. Она была в сознании, глаза лихорадочно блестели, и одной рукой, мертвенно-белой, она почему-то держалась за спинку кровати.

Белка присмотрелась и почувствовала, как в голове у нее что-то сдвигается и буквально, не метафорически, дыбом встают волосы: рука этой женщины была пристегнута к спинке кровати наручниками.

– Эт-то… что?.. – с трудом выговорила Белка.

Костя подошел к кровати, вставил в наручники ключ, расстегнул их и снял с руки женщины.

– Все, Оля, – сказал он. – Отдыхайте. Постарайтесь уснуть.

– Спасибо, – чуть слышно проговорила она. – Я не думала, что у вас получится.

– Получится, получится. – Он улыбнулся. – Все у нас получится, не беспокойтесь.

Его голос в самом деле звучал совершенно спокойно. Белка приободрилась. Хотя ужас от того, что она только что видела, не прошел. Он просто не мог пройти, этот ужас, – картина пристегнутой к кровати женской руки с прозрачной мертвенной кожей стояла у нее перед глазами, и ей казалось, будет так стоять теперь всегда.

Подошла медсестра и попросила:

– Константин Николаевич, подойдите. Гемоглобин резко падает, хотя кровотечения нет.

Костя повернулся к Белке и быстро сказал, понизив голос:

– Побудь с ней. Поговори, если надо.

Реанимационная палата была большая, просто огромная, и он пошел вслед за медсестрой в дальний угол, где тоже кто-то лежал на кровати и так же мерцали огоньки приборов.

Белка подошла поближе к больной.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она. И, спохватившись, добавила: – Здравствуйте.

– Никак себя не чувствую, – ответила та. – Как будто меня нету. Но это все равно.

– Ну почему же? – Белка села рядом с кроватью на круглую металлическую табуретку. – Вы же выздороветь должны. А человек сначала у себя в голове выздоравливает.

Женщина улыбнулась. Улыбка как-то очень совпадала с лихорадочным блеском ее глаз.

– Вы смешно сказали, – быстро проговорила она. – В голове выздоравливает. Это очень живо, по-человечески. Я давно человеческой речи не слышала. Вы кто?

Что она могла ответить? Что зашмыгнула в реанимацию, чтобы увидеть любимого? У Белки язык не поворачивался такое сейчас произнести. Но при этом страх, который она ощутила, войдя сюда, прошел бесследно.

– Я Белла, – сказала она. – А вы Оля, да? Что у вас болит?

– Уже ничего. Обезболивающее сильное капают, я думаю. – Она скосила глаза на капельницу. – Почки болели. Константин Николаевич сказал, что пройдет, и прошло. Вы думаете, их вылечили?

Она произнесла это с такой сильной подспудной надеждой, что хотелось немедленно воскликнуть: «Ну конечно! Вылечили! Вы будете жить сто лет!» – и еще вчера, еще даже полчаса назад Белка именно так, наверное, и воскликнула бы.

Но сейчас она понимала, что не должна произносить ни одного лживого слова. Потому что эта женщина, как бы сильна ни была ее надежда, распознает любую ложь мгновенно, и тогда уже ничто не поможет ей не упасть духом.

Белка сама не смогла бы объяснить, как она это поняла. Вчера ей казалось, что огромный переворот произошел в ее душе, но сегодня, когда она увидела пристегнутую наручниками к больничной кровати женщину, услышала надежду в ее голосе, то поняла, что этот переворот продолжается, что он совершается сейчас, в эти минуты, и то, что происходит с ней в эти минуты, так же важно, как то, что происходило вчера, когда она почувствовала прохладу Костиных губ, и так же этот переворот связан с ним сегодня, как был связан вчера, и все это связано неведомыми нитями со всем, что было в ее жизни, что она чувствовала главным в своей жизни, – с холодными сосульками на окнах родного дома, и с сильным счастьем, и с сильным горем…

– Я думаю, Константин Николаевич сделает все возможное, чтобы вас вылечить, – сказала Белка. – А он, Оля, такой человек, что это очень немало. У него руки энергетичные, вы почувствовали? – улыбнулась она. Ей нелегко далась улыбка, но это было сейчас необходимо, она знала. – У него бабушка была знахарка. Одного мальчишку от заикания вылечила за час. А еще одну женщину вообще от смерти спасла.

– Надо же. – В Олиных глазах лихорадочность сменилась удивлением. От этого во всем ее облике появилось что-то детское. – А я никогда в экстрасенсорику не верила. Мама у меня очень доверчивая, она даже воду возле телевизора держала, когда тот авантюрист сеансы давал, я забыла, как его звали… А я над ней смеялась. Я и сейчас ни во что подобное не верю, это просто невежество, мне кажется. Но Константин Николаевич действительно успокаивает одним своим появлением. Я не знаю, из-за энергетичности или нет, но это так, да. – Она опять заговорила ровным тоном, и в этой ровной быстроте ее речи было что-то жуткое, что Белка не решалась обозначить словами даже мысленно. – Он их заставил отдать ключи от наручников. Я не думала, что ему это удастся.

– А я была в этом уверена.

– Это потому, что вы молодая. И не видели того, что я видела. Какая экстрасенсорика! На этих людей ничего не действует. Это и не люди, может быть, какая-то особая форма материи. Когда попадаешь в колонию, только одно в голове: этого не может быть, не со мной даже не может, а вообще не может этого быть на белом свете. Я сейчас все время думаю, думаю… Стоило ли оно того? Может, надо было подписать все, что они требовали, может, не про абстрактные понятия надо было думать, а про свое здоровье и своих дочерей, и следователи были в этом смысле правы? Но я не могла. Понимаете? Я не могу этого даже объяснить. Если бы я была верующая, то было бы понятно, а так… Я не могу лжесвидетельствовать. Дело не в Страшном суде, я в него не верю. Откуда он возьмется, если здесь никакого суда нет, и у этих, которые по почкам меня били, ни руки не дрогнули, ни лица даже не изменились? Откуда же вдруг Страшный суд? Это люди придумали, чтобы себя хоть чем-то успокоить, несчастные люди. А я не хочу с несчастненькими. И думаете, я так уж хочу жить? – Она рванулась сесть, но Белка быстро положила руки ей на плечи и не дала этого сделать, чтобы не вырвался из-под ключицы катетер. Оля побыла несколько секунд в напряжении и ослабела, снова легла. – Я уже ничего не могу хотеть, вот что они самое страшное со мной сделали. И, логически рассуждая, лучше мне умереть. Мама тогда сразу уедет и девочек увезет. Она же только из-за меня в этой стране, чтобы мне посылки посылать, и свидание надеется получить. А зачем? И как она из Москвы сюда доберется, старуха? Как я ее просила, как умоляла: уезжай, уезжай! Но она не может, пока я здесь, я ее понимаю. А если меня не будет, она уедет. Продаст квартиру, купит в Юрмале… Там необыкновенно теперь хорошо, просто остров Крым – вы читали Аксенова? Нет, вы молоденькая, это мое поколение зачитывалось… В других странах мама не сможет, без языка, а в Юрмале все по-русски говорят, и все доброжелательные, и очень там, рассказывают, хорошо, воздух чистый, тишина… Дайте мне руку. Вы не боитесь?