Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

– Да не тяни ты! – нетерпеливо прикрикнул он на него.

– На! – сунул Васька ему в руки клочок потрёпанной бумажки.

Яков взял бумажку, глядя на него и ожидая, что он, может быть, скажет ещё что-нибудь. Видя, что тот не намерен говорить, он отошёл в сторонку, прочитал письмо и рассеянно уставился себе под ноги. Клочок бумажки перечеркнул ему всю прежнюю жизнь. По настоянию матери Матвейка отписал ему, что его дети умерли от осадной заразы, покосившей уйму людей в крепости, а жена Матрёна едва-де жива… К горлу у него подкатил комок, в груди что-то заскребло, и он с горечью прошептал: «Эх, Матрёна, Матрёна!.. Как же так?..» Почувствовав за спиной необычную тишину, он повернулся и подошёл к Валуеву.

– Григорий Леонтьевич, отпусти, с земляками поговорить надо.

– Хорошо, поезжай, проводи до гетмана.

Гонцы простились с воеводой и двинулись с Тухачевским в ставку Жолкевского. По дороге к Можайскому замку Яков поведал им о своих мытарствах по разным полкам и посылкам против литвы и воровских людишек самозванца. Бестужевы пожаловались ему на свою, не лучшую долю.

– Передайте моим с оказией низкий поклон! – прощаясь, попросил Тухачевский земляков, когда они подъехали к крепости…

В этот обычный июльский денёк лагерь под Можайском жил своими будничными заботами. Люди устали от походов и ни о чём не думали. И лишь немногие знали, что короткому безмятежному отдыху пришёл конец. Небольшой отряд смоленских дворян принёс гетману вести, которые заставят его немедленно выступить к Москве.

Жолкевский свернул лагерь и направился по Московской дороге. Его войско покрыло дневным переходом половину пути до Москвы и стало на ночлег. А днём, уже на марше, к его карете подвели гонцов от Боярской думы. Он уже знал от лазутчиков о происшедшем в Москве, ожидал гонцов с часу на час и принимал их сидя в карете, мимо которой ряд за рядом пылили гусары со своими пахоликами.

– Пан гетман, боярский сын Иван Дивов! – отрекомендовался один из московских служилых. – Послание от боярина Фёдора Ивановича Мстиславского с товарищами!

Он протянул поручику грамоту. Тот принял её, сорвал большую красную печать и подал грамоту Жолкевскому. Гетман бегло просмотрел её.

– Панове, у вас есть ещё что-то?

– Да, – сказал Дивов. – От бояр велено передать изустно: сего месяца июля 17 дня великий князь Василий Шуйский постригся и сошёл в Чудов монастырь…

Но эти известия уже никак не изменили планов Жолкевского. Он двинулся дальше, переправился через Москву-реку под Серебряным бором и расположился лагерем в семи верстах от стен города, на Хорошевских лугах. И тут же на заставу его войска прибыли из Москвы два боярских сына и предъявили поручику подорожную грамоту от Мстиславского.

– Пётр Бердяев и Тимофей Румянцев! – представились они.

– Хорошо! – сказал поручик и распорядился: – Пойдёте со мной!

– Войцех, останешься за меня! – приказал он одному из жолнеров заставы.

В этом поручике Бердяев, к своему удивлению, узнал Маржерета.

А Маржерет взлетел на бурого мерина, крикнул гонцам: «За мной!» – пришпорил коня и поскакал впереди них. Они лихо пронеслись по просёлку, пересекли вброд маленькую речушку Хорошёвку, выметнулись на взгорок и оказались подле ставки гетмана. Маржерет соскочил с коня у шатра гетмана и доложил охранникам: «К его милости пану гетману – вести от бояр!»

Гонцов сразу же впустили к Жолкевскому вместе с Маржеретом. Они вошли в шатёр и в нерешительности остановились у входа.

Внутри шатёр был набит полковниками и ротмистрами, обставлен же был скудно. Стояла только походная койка, стол и стулья. Да ещё в углу были рукомойник и сундук с книгами, а на земле расстелены ковры умеренных тонов.

– Проходите, проходите, господа! – пригласил гонцов невысокого роста человек, сидевший за столом.

В его голосе, доброжелательном и мягком, как будто мелькнуло что-то такое, что вот, мол, они, эти все полковники, собрались ради них, гонцов, и с нетерпением ждут их…

Бердяев догадался, что это гетман, достал из-за пазухи грамоту, шагнул вперёд и подал её ему: «Его королевского величества польному гетману Станиславу Станиславичу от московских бояр!»

Жолкевский принял грамоту, хотел было передать её писарю, но раздумал и вернул Бердяеву: «Читай!»

Тот ничуть не смутился, взял грамоту, сорвал печать, развернул свиток и стал громко читать:

– Наияснейшего Сигизмунда III, Божиею милостью короля польского, великого князя литовского, польской короны войска, польному гетману пану Станиславу Станиславичу. Мы, боярин князь Фёдор Иванович Мстиславский, да боярин князь Василий Васильевич Голицын, да боярин Фёдор Иванович Шереметев, да окольничий князь Данило Иванович Мезецкий, да думные дьяки Василий Телепнев да Томило Луговской, требуем, чтобы ты, гетман Станислав Станиславич Жолкевский, не приближался к Москве, а стоял бы там, где стоял и ранее – под Можайском… А супротив Вора Тушинского помощи не просим, сами сильны побивать его… А что касаемо бывшего государя Василия Шуйского, то дело наше, московское, и порешим сами, как Бог в том наставит, и как даст случай, и насчёт братьев его, князей Дмитрия и Ивана, тоже. А дурна на них никакого не учинится, а токмо с боярами в приговоре им не сидеть… К сей записи мы, боярин князь Фёдор Мстиславский, да… печати свои приложили, а мы, дьяки Василий… руки свои приложили.

Жолкевский выслушал его и усмехнулся в усы.

– Не отходить же нам обратно, – мягким голосом заговорил он. – Да и с Москвы шлют грамоты, помимо думы: на престол Владислава просят. И дворяне под Клушино присягнули ему на верность.

Он вопросительно посмотрел на гонцов.

– Мы люди малые, того не ведаем, что бояре порешат, – ответил Бердяев, стараясь вернуть голосу твёрдость и внутренне сопротивляясь этой мягкости гетмана. – Но дурно то, если иные крест целовали Владиславу наперёд всей земли!

– Думе служим, поскольку на Москве иного нет, – оправдываясь за резкий тон своего товарища, добавил Румянцев, но в то же время придвинулся плотнее к нему, чтобы поддержать его.

Жолкевский встал из-за стола, прошёлся по шатру, мягко ступая на ковёр и заложив за спину руки так, как обычно делал, когда размышлял. Он был тонок в кости и сух, уже старческой сухостью. Длинный, с горбинкой нос, коротко постриженная полуседая борода, молодцевато закрученные усы и большие светлые глаза делали его похожим на добродушного дедушку дружного семейства. И этот его обаятельный вид действовал безотказно на незнакомых с ним людей.

– Ладно, отсюда мы никуда не выступим, – сказал он. – Можете передать это ясновельможному боярину Мстиславскому.

Он подошёл к гонцам и по-отечески обнял их за плечи: «А сейчас подождите, пока готовят ответ на вашу грамоту».

От учтивого тона и дружеского обращения королевского гетмана, странного служилым на Руси, Бердяев и Румянцев невольно смешались.

А Жолкевский