Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

– В клубе. Светику премию вручают.

– А, «Шедевр века»? Где же ты уснул, счастливый папаша? На сцене? В президиуме? В зрительном зале?

– Отстань, Федор. Не издевайся, и так тошно. Ну, что за новости?

– Не телефонный разговор. Приезжай.

– Приеду, часа через полтора. Но ты хотя бы в двух словах объясни, что случилось?

– Ничего особенного. – В голосе старика зазвучали знакомые ехидные нотки. – Просто я понял, что твой чекушник – гений. Да, он гений. Награди его орденом.

– Это что же, внезапное озарение? Еще вчера ты называл Ивана тупицей, идиотом. Впрочем, я рад, спасибо на добром слове.

– На здоровье. Иван гений потому, что догадался связаться с российским консульством. Фриц Радел бывал в России, делал визу, следовательно, в консульстве имеется кое-какая информация о нем. Там сообщили, что очередную визу ему дали всего лишь неделю назад. Фриц Радел вылетает в Москву в эту пятницу, «Аэрофлотом». Ивану удалось узнать даже номер рейса. Так что просыпайся, тебе придется организовать господину Раделу достойную встречу.

Москва, 1918

К концу августа похолодало, зарядили дожди. Из Питера приехал Мастер.

Всего за месяц Матвей Леонидович Белкин успел сильно постареть. Не располнел, но как-то весь обрюзг, лицо сделалось отечным, тяжелым. Под глазами повисли морщинистые мешки, щеки покрылись стариковской сосудистой сеточкой, от волос почти ничего не осталось, даже голос изменился, стал глухим и сиплым.

– Дисипль, я поздравляю вас от души.

– С чем, Мастер?

– Ну как же? Разве вы не слышали чудесный анекдот, как профессор Свешников помог ЧК арестовать предателя, вора, проходимца, опаснейшего врага советской власти Григория Кудиярова? Фима Эрнст даже предложил объявить ему благодарность и вручить грамоту с личной подписью товарища Петерса.

– Мастер, я ничего не знаю.

– Ну, да, Дисипль, вы не можете знать, вы несете круглосуточную вахту, от Ильича ни на шаг не отходите. Хорошо, я расскажу. Кудияров повадился присваивать себе конфискованные ценности, вошел во вкус, набрал весьма солидную сумму и кое-что даже успел переправить за границу. Помогал ему в этом небезызвестный вам Петр Степаненко. В июне группа Кудиярова раскрыла одну из конспиративных квартир Национального центра. Оставили засаду и взяли деникинского связного. Но вместо того чтобы допросить хорошенько, в тот же день расстреляли. Такая поспешность удивила товарища Петерса, тем более что имелась оперативная информация о большой сумме денег, которую должны были получить в Центре. Пока шло следствие, Кудияров и Степаненко спешно готовились удрать за границу, купили фальшивые документы. Однако Кудияров заболел и попал в госпиталь к Михаилу Владимировичу.

– Почему именно к нему?

– Да потому, что губа не дура. Он давно уж лечился у профессора Свешникова. Так вот, когда пришли брать Кудиярова в больницу, Михаил Владимирович не только разоружил его, но сумел перехватить железный штатив от капельницы, которым Кудияров намеревался огреть по голове Фиму Эрнста. Эй, Дисипль, что вы так побледнели? Все в порядке. Профессор жив, здоров. Кудияров расстрелян. Петьке Степаненко, правда, удалось скрыться.

– А что, Кудияров действительно был серьезно болен? Почему он вдруг лег в больницу, если собирался удрать? – спросил Федор.

– Понятия не имею. Видимо, не чувствовал опасности, хотел напоследок подлечиться. К тому же у них, кажется, возникли трудности с поддельными паспортами, все равно пришлось ждать. Теперь уж не важно, – Мастер махнул рукой, – нет Кудиярова, и земля ему вряд ли будет пухом.

Ничего больше об этой истории Федору не удалось узнать. Мастер явно недоговаривал главного и спешил сменить тему.

– Все, Дисипль, у нас мало времени. Самое интересное я выложил, теперь ваша очередь.

Федор рассказал о Юровском. Разумеется, ни словом не обмолвился о своем безумном порыве застрелить кого-нибудь из троих. Просто поделился впечатлениями, признался, что известие об убийстве вместе с царем всей его семьи подействовало сильно, даже температура поднялась от волнения.

– Я понимаю, они боялись немцев, наступления Колчака, но зачем убивать детей? Неужели это была месть за казненного брата?

Они обедали в отдельном кабинете бывшего ресторана «Гавр». Прислуживал старорежимный лакей с белыми пышными бакенбардами. Федора изумила жадность, с которой Мастер набросился на еду. Позабыв о своих безупречных манерах, он обгрыз говяжью кость, извлеченную из борща, причмокивая, высосал костный мозг, хлебной коркой дочиста вытер тарелку.

– Брат Александр тут совершенно ни при чем, – сказал он, закуривая, – вообще ничего личного, случайного. Все продумано, просчитано заранее. Каждый ход точен и безошибочен. Чтобы удержать власть, подчинить себе массы, необходимо довести их до полнейшего одичания, пробудить древние инстинкты.

– Но и так уж вокруг дикость, голод, разруха, – заметил Федор. – Он сам разве не боится, что толпа со своими древними инстинктами в один прекрасный день его растерзает?

– А вы спросите у него, интересно, что он ответит. – Мастер глухо рассмеялся. – Нет, нет, шучу, конечно. Ни о чем не спрашивайте. Молчите.

– Я и так молчу. Вот уж чему, а этому я успел научиться.

– Вам только кажется, что вы научились. Чувства переполняют вас, Дисипль. Гнев, жалость, отчаяние. Вы молчите, но ваша физиономия выдает вас.

– Я живой человек, я не могу не чувствовать.

– Следите за мимикой. Тренируйтесь перед зеркалом, иначе пропадете. Пока вас спасает то, что вы к Ильичу привязались. Вы даже полюбили его.

– Нет! – испуганно выкрикнул Агапкин. – Нет! Его нельзя любить, он чудовище.

– И тем не менее вы привязались к нему. Он обаятельное чудовище. Есть в нем нечто завораживающее. Хочется верить ему, вопреки здравому смыслу.

– Как же верить, если он постоянно лжет?

– Он творит мифы. Они величественны и вечны. Они уводят нас в мир мечты, прочь от серой обыденности. Любая правда, любая реальность умирает и растворяется в мифе. Правда оказывается уязвимой, слабой, смертной, как все живое. – Мастер погасил папиросу и принялся за гречневую кашу.

– Мифы? Он творит черт знает что, – пробормотал Федор, – абсурд и хаос.

Мастер увлеченно ел кашу, ничего не ответил, но согласно кивнул. Несколько коричневых крупинок упало ему на подбородок. У Федора аппетит пропал. От каши он отказался, попросил лакея принести чаю.

– Он призывает питерских рабочих бросать заводы и фабрики, собираться в банды, отправляться на Урал, в Сибирь, грабить и убивать крестьян, – продолжал Федор возбужденным шепотом, – при этом уверяет, что денег и оружия даст сколько угодно. Неужели нельзя потратить деньги на то, чтобы накормить голодных? Зачем он стравливает людей? Они просто перебьют друг друга. Он хочет править страной, а в итоге получит гигантское вонючее кладбище в полное свое распоряжение.

– Ничего, – хмыкнул Мастер и опрокинул в рот стопку водки, – Россия большая, народу много. К тому же он и не скрывает, что на Россию ему плевать. Она только этап на пути к мировой революции, к храму всеобщего счастья. Вы, вероятно, уже заметили, что в своих публичных речах Ильич несет полнейшую ахинею. Но толпа слушает его с восторгом. Это один из его профессиональных секретов. На самом деле он использует кодированный язык. Работают не слова, не логические связи, а знаки, символы. Он обращается не к рассудку, которого у толпы никогда не было и не будет, а к инстинктам, к примитивным эмоциям.

Федор не удержался и протянул Мастеру салфетку.

– У вас каша на подбородке.

– Благодарю вас, – Мастер, ничуть не смутившись, вытер лицо. – Дисипль, почему вы не едите?

– Уже наелся.

– А почему не пьете?

– Не хочется. Я все-таки не понял, зачем понадобилось убивать детей?

Мастер вздохнул, налил себе еще водки, выпил залпом. Это была уже пятая стопка.

– Да, Дисипль, мне тоже очень жаль их. Прелестные барышни и мальчик такой милый, трогательный. Но Ильич тут ни при чем. Постановление Екатеринбургского совдепа. Он лично не подписывал никаких приказов. И заметьте, все произошло скромно, незаметно. Вполне рядовое, рутинное событие. А о том, что вместе с царем расстреляна семья, нигде вообще ни слова не сказано. Знаете почему? Потому, что настоящий ужас должен быть вкрадчивым, загадочным, он подкрадывается бесшумно, на цыпочках, заползает в души незаметно, туманит разум. Тайное злодеяние действует сильнее публичной казни. Шепот, слухи рождают растерянность, обостряют древние инстинкты.

– Они, кажется, собирались судить царя, – сказал Федор, машинально отодвигая от Мастера графинчик с водкой.

– Судить? – Мастер опять рассмеялся, на этот раз громко и совсем уж пьяно. – За что?

– Не знаю.

– Вот и они не знают. Не за что его судить. Я уже объяснял вам: расчет делается именно на дикую толпу. Вы, надеюсь, понимаете, что Ильич не претендует на должность очередного христианского государя, помазанника Божьего? Он вождь. Это у цивилизованных народов бывают цари, президенты, парламент, суды, законы. А вожди управляют первобытным стадом. Стаду никаких законов не нужно. Оно подчиняется вождю, грозному таинственному божеству. Стадо жаждет мифа, магического ритуала, знаков, символов.