Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века - Александр Луцкий

Меньшая посылка: для достижения цели А мне необходимы средства: В либо С, либо Д…

Вывод: я выбираю средство В для достижения цели А.[331]

В промежутке между посылками и выводом субъект морального выбора мысленно «проигрывает» возможные варианты достижения цели А, исходя из многих соображений (например, собственной выгоды, легкости достижения, красоты поступка и др.). При этом усилия, которые субъект затрачивает для достижения своей цели, носят подчиненный по отношению к цели характер. Так было до недавнего времени, однако жизнь внесла в эту схему свои коррективы, в силу чего, утверждает Имамити, аристотелевский силлогизм приобретает совершенно иной вид:

«В вышеприведенном умозаключении меньшая посылка определяет горизонт свободы выбора. Поэтому объектом выбора выступают средства, необходимые для достижения цели. Иными словами, идеальная цель занимает, по сравнению с действенными средствами, превосходящее место. Господствующее положение такой цели действует как катализатор в процессе развития техники как средства для своего достижения, – рассуждает Имамити. – В результате техника достигла огромной мощи. Произошел качественный скачок в сфере прогресса эффективности средств: очевидно, что из просто механизированных орудий они превратились в механизированный мир. Другими словами, они сделали скачок от гетерономных инструментов к автономной мощи. Следовательно, благодаря развитию технических средств, возникло превосходство средств (мощи) по отношению к цели, причём это наблюдается как современный феномен в различных сферах человеческой деятельности. Древняя рациональная структура поведения, таким образом, сталкивается со значительными трудностями. В настоящее время человечество обладает колоссальной мощью, такой, например, как атомная энергия или сила мирового капитала. Учитывая это обстоятельство, в аристотелевской формуле поведения необходимо произвести перемену мест большей и меньшей посылок.

Большая посылка: мы обладаем мощью Д (бывшее средство).

Меньшая посылка: употребив мощь Д, мы можем осуществить: цели А, либо В, либо С…

Вывод: следовательно, по таким-то и таким-то соображениям мы выбираем цель А применительно к средству Д».[332]

Если даже мы, не углубляясь в комментарий данного хода рассуждений, подставим в силлогизм Имамити вместо «мощи Д» «ядерную энергию», а вместо «цели А, B, С» «атомную войну», «политический шантаж» или «источник дешёвой энергии», то получим картину, свидетельствующую о резонности и актуальности поисков японского учёного. Трудно не согласиться с его мыслью относительно перемен, происходящих в сфере ценностного освоения действительности сегодняшним человечеством, когда, выражаясь словами Имамити, «цель уже не господствует над средствами. Это – само собой разумеющийся вывод из имеющейся в наличии мощи. Оценивая мощь, которой обладает, субъект ищет себе цель. Тенденция преобладания средств над целью достигла пугающего влияния на комплекс эстетических проблем, и, в частности, на художественное творчество как на нравственную деятельность».[333]

Отметим наблюдательность японского философа, уловившего и обозначившего коренные перемены, происшедшие в сознании человечества. Однако следует, вероятно, дополнить рассуждения Имамити следующими соображениями. Традиционный аристотелевский силлогизм имел смысл в отношении индивида и общества в качестве субъектов морального выбора. Силлогизм же в том виде, в каком он представлен у профессора Имамити, правомерен для социумов, владеющих, скажем, «мощью Д». При этом на первое место выходит коллективная ответственность людей, в рамках которой индивидуальная ответственность как бы нивелируется. Тем не менее, поскольку индивид в акте морального выбора все же относительно свободен (даже от диктата общества), старая формулировка отнюдь не утрачивает своего значения. Основная проблема состоит в том, как заставить социального, коллективного субъекта поступать в соответствии с принципом нравственной красоты, который гораздо легче сформировать на уровне индивидуума, чем на уровне «коллективного субъекта действия».

Имамити справедливо считает, что перемены в установках морального сознания самым непосредственным образом влияют на сферу художественного творчества и восприятия. Средства, которыми владеет современный художник, отличаются огромным разнообразием, выработанным в ходе истории всех видов искусства всех времен и народов. В практике традиционных искусств мастер был ограничен как тематически, так и технически (каноном). В начале XX в. произошел коренной переворот, состоявший в том, что арсенал средств, применяемый художником, стал гораздо разно образнее. Любую, даже самую отвратительную, идею теперь возможно выразить эстетически привлекательными средствами.

Однако, по мнению японского философа, подлинно художественное творчество по-прежнему должно основываться на принципе «калокагатии», т. е. нравственной красоты. В системе Имамити «калокагатия» (прекрасное и благое) есть объект исследования уже упомянутых новых дисциплин: «эко-этики» и «калонологии». «Калонология, – пишет профессор, – это философия прекрасного. Я оживляю это классическое слово».[334]

Имамити Томонобу был переводчиком на японский язык «Поэтики» Аристотеля и не мог не обратить внимания на то, что в этом труде понятие прекрасного является не просто эстетической, но этико-эстетической категорией. Вспомним в этой связи рассуждение А. Ф. Лосева и А. А. Тахо-Годи: «"Прекрасное" и «благое», – отмечают они, – реализуясь в человеческой жизни, настолько сближаются, что между ними теряется решительно всякое различие. Оба этих термина у Аристотеля безраздельно сливаются в новом термине «калокагатия» (единство этически «хорошего»» и эстетически "прекрасного")».[335] У самого Аристотеля читаем: «В отношении человека вполне добродетельного есть неплохое имя – нравственная красота (kalokagatia)».[336] Аристотель утверждал, что поступки, сообразные добродетели, прекрасны и совершаются во имя прекрасного (to kalon).[337] Синтетический характер античного понимания прекрасного привлекает Имамити, поскольку он полагает, что настал такой момент в истории человечества, когда «необходимо понимание красоты, которая не есть чувственное удовольствие… Я не считаю, что красота реализуется только в искусстве. Я не думаю, что цель искусства – только красота».[338]

Имамити понимает искусство как конкретное средство для поиска нравственной красоты. Последняя есть предмет изучения бигаку – «калонологии», наукой о красоте в античном понимании этого слова. Имамити, можно сказать, восстаёт против обособления эстетического от этического. В античной традиции ethos означало «привычку», а этика имела изначальный смысл «науки о нравах», или стереотипах поведения. Японский философ уверен, что в условиях сегодняшнего мира стереотипы утрачивают социально-нравственную роль, поэтому он пересматривает как предмет науки о морали, так и саму эту науку. Таким образом, Имамити Томонобу ратует за пересмотр всей системы философского знания и за создание философии, способной занять ведущее место в сфере духовной ориентации современного человека. В центре такой системы находятся такие ценностно-ориентирующие компоненты как «экоэтика» и «калонология».

Категория «прекрасное» (to kalon) – ключевая в системе. В ней сопрягаются этическое и эстетическое измерения жизни индивидуума (а также прошлое с будущим, поскольку интерпретация Имамити – возврат на новом этапе к философии Античности). Японский ученый считает эстетическое удовольствие исключительно чувственным, а дисциплину «эстетика» рассматривает как науку о чувственном удовольствии. Но поскольку чувственное удовольствие – вещь крайне субъективная, она не может лежать в основании философской дисциплины. Поэтому Имамити занят поиском интерсубъективных оснований красоты и отказывается от западного термина «эстетика».

С другой стороны, в разработке «калонологии» учёный демонстрирует в значительной степени возврат к пониманию красоты, сложившемуся в дальневосточной мыслительной традиции. Он неоднократно обращается к конфуцианским категориям, в частности, к категории ли, связанной с этико-эстетическим идеалом учения Конфуция. Носителем, олицетворяющим этот идеал, является цзюньцзы – «благородный муж». Его жизнь – реализованное ли, единство морального добра и красоты.[339]