Спасти СССР. Часть 4 (поломаны сноски!) - Александр Афанасьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зинаида Ивановна взяла заранее заказанную машину из гаража Управделами (несмотря на статус жены члена ПБ, за ней не было постоянно закрепленной машины, хотя Егор Кузьмич мог это устроить в мгновение ока) и поехала в ГУМ...
Вход в 200 секцию располагался прямо на Красной площади. Причем это считалось столом заказов, и кто-то мог проходить в саму секцию — а кто-то нет. Лигачева предъявила пропуск высшей категории, ее не узнали поначалу — но узнав (жена второго человека в государстве) испугались и пропустили, причем даже прикрепили сопровождающую...
И она всего за пару шагов попала в потребительский рай...
Куда ни глянь — полки, полки, полки, в несколько рядов, и на них — дефицит, дефицит, дефицит... Японские телевизоры, продукты из Финляндии из Калинка-Штокманн, одежда из Франции, Италии и откуда только, бытовая техника. Всего много... глаза разбегаются. И все продается за рубли, не за чеки или валюту.
Простой советский человек при виде этого просто сел бы тут прямо на пол и заплакал...
Лигачевой стало немного не по себе. Она вспомнила — Егор рассказывал о дискуссии на Политбюро... зашла речь о рвачестве каком-то, то ли статья какая-то вышла не такая то ли еще что. Михаил Сергеевич выступил резко против всего Политбюро, заявив, что благосостояние простого человека есть важнейший показатель дееспособности и прогрессивности всего социального строя, и хотя при социализме в отличие от капитализма гораздо более важное и весомое значение имеет потребление общественных фондов — но тем не менее совокупный показатель личного потребления и потребления из общественных фондов никак не может быть ниже ведущих капиталистических стран, иначе мы не можем считать свой социализм развитым. Как он тогда сказал: трудностями нельзя гордиться, трудности — это позор.
Егор понятно, поддержал его, но придя домой, дал волю словам, и сильно, скажем так, сомневался в такой позиции. Она понятно, его поддержала, но вот сейчас, глядя на ломящиеся от изобилия полки, задумалась. В магазинах нет ведь и десятой части этого...
Когда все это началось...
Надо понимать, что попав в Россию, марксизм претерпел не одну, а целую серию преобразований, и от него в итоге мало что осталось. Спорить с марксизмом начали еще народники, Ткачев написал свое знаменитое открытое письмо Карлу Марксу, а Энгельс дал резкую отповедь, сравнив его с незрелым гимназистом. Герцен — мало кто знает, что Герцен конфликтовал с Марксом и Маркс даже завидовал популярности Герцена в Европе.
Марксизм — интеллектуальная забава русской интеллигенции и от нее в марксизм пришло не только поклонение крестьянской общине (в подлинном марксизме она осуждается как ранняя и реакционная форма), но и преклонение перед бедностью и нищетой. В отличие от германской и британской культур, в которой творили Маркс и Энгельс — русская культура не пришла к поклонению индустриализации и империализму. Строящиеся заводы русские писатели описывали как «Молоха» жрущего человеческие силы и жизни, имперская политика решительно осуждалась, богатые люди, даже разбогатевшие честно — вызывали гнев и отвращение. В отличие от германской и британской культур — русская кинулась прочь от призраков нового века, в деревню, в общину, к упрощению. Идеалом стал русский Иванушка, босоногий и почти что юродивый. Лев Толстой — принципиально пахал не плугом, а сохой.
Ленин — написал про Льва Толстого как зеркало русской революции, но вряд ли из-за общения с Толстым — которого и не было кстати. О путях русской революции — Ленина заставил задуматься поп Гапон, который в считанные месяцы собрал в Петербурге в свою «партию» больше, чем все революционные партии вместе взятые за все тридцать предыдущих лет. Именно успех попа Гапона, его феномен — заставил Ленина сильно задуматься о том, а чего на самом деле хотят русские массы, за какими лозунгами и лидерами они готовы пойти? Ленин тем и отличался от других русских марксистов, что если кто-то не работал или что-то не работало — он отбрасывал это без малейшего промедления и сожаления и шел дальше. Это Плеханов в 1917 году, которого Ленин считал лучшим марксистом России с горечью сетовал — я как та курица, которая высидела утят, а они выросли и уплыли от нее.
От попа Гапона и через него — Ленина — в русскую революцию проникли и анархизм и народничество. Недаром в 1917 году многие считали, что Ленин не марксист и открыто об этом говорили.
Отрыв русской теории от оригинальной немецкой, расхождение путей русских и немецких марксистов сыграло свою роль. Не менее зловещую роль в будущем сыграли и взгляды террориста Сергея Нечаева — он в своей книге «Главные основы будущего общественного строя» представил свое видение будущего, которое Маркс и Энгельс решительно осудили, но к которому мы все-таки в итоге и пришли.
...Выход из существующего общественного порядка и обновление жизни новыми началами может совершиться только путем сосредоточения всех средств для существования общественного в руках нашего комитета и объявлением обязательного для всех физического труда.
Комитет тотчас по низвержении существующих основ объявляет все общественным достоянием и предлагает создавать рабочие общества (артели) и в то же время издает статистические сводки, составленные знающими людьми и указывающие, какие отрасли труда наиболее необходимы в данной местности и какие обстоятельства могут мешать тому или другому разряду занятий.
В течение известного числа дней, назначенных для переворота, и неизбежно последующей за ним сумятицы, каждый индивидуум должен примкнуть к той или иной рабочей артели по собственному выбору... Все оставшиеся отдельно и не примкнувшие к рабочим группам без уважительных причин не имеют права доступа ни в общественные столовые, ни в общественные спальни, ни в какие-либо другие здания, предназначенные для удовлетворения разных потребностей работников-братьев или содержащие готовую продукцию и материалы, продовольствие и орудия, предназначаемые для всех членов установившегося рабочего общества; одним словом, тот, кто не примкнул без уважительных причин к артели, остается без средств к существованию. Для него закрыты будут все дороги, все средства сообщения, останется только один выход: или к труду, или к смерти.
