Прекрасная посланница - Нина Соротокина

На всех изгибах коридора стоял караул, семенили куда-то ливрейные слуги с подносами, пробегали, шурша юбками, фрейлины, успевая стрельнуть в сторону Матвея любопытным взглядом. Тесно живут во дворце. От интриг, подсиживания и доносительства небось спасу нет. Даже воздух здесь кажется густым и затхлым.

Зато на улице было свежо. Набережная встретила ветром, пропитанным влажной пылью. Небо было свинцовым, без единого проблеска. Нева жила обычной трудовой жизнью, вверх по течению тянулась барка с сеном, вниз шли струги с непилеными бревнами, хлопали на ветру паруса, грохотала цепь спускаемого в воду якоря. Гребцы резво колотили веслами по воде, перевозя в своих утлых челнах обывателей с одного берега на другой.

Матвей вскочил в седло и неторопливо направился в сторону усадьбы. Купчая уже была составлена, часть денег отдана, поэтому он с полным правом мог называть усадьбу своей. Он даже название ей придумал — «Клены», поскольку очень хороши там были клены у каретного сарая и у мельницы. Да и у лодочного сарая рос пригожий кленок, молоденький еще, но аккуратный. Если очередное наводнение не подмоет ему корни, то вырастят со временем в могучее дерево.

Думай, Матвей, думай и сопоставляй. Что-то слишком много новостей ты получаешь за последние дни. И новости одна другой увесистее, словно камнепад в горах. Может, и впрямь его сглазили, нашептали, надули в уши ядовитого дыма?

Письмо от Лизоньки он получил за день до визита к Бирону. Взял его в руки с опаской, словно горячую бумагу. Сейчас начнутся упреки, и главная обида в том, что справедливые. Сколько можно его, словно слепого кутенка, носом в лужу тыкать? Но против ожидания, письмо было спокойным, почти радостным. Он прощен, слава тебе господи, прощен и забыт.

Одной заботой меньше, но в конце послания пришлось проглотить горькую пилюлю. Какой-то неведомый шляхтич подробно и со скрытым злорадством рассказывал «о той даме, с которой вы знакомство водите». Оказывается, Лизонька своими глазами видела его встречу с Николь в кофейном дому. Ах, если бы он знал это раньше, не чувствовал себя таким дураком. Однако этот шляхтич слишком много на себя берет. Видите ли, «названная дама» хоть и предъявила нужные для вскрытия могилы документы, вела себя странно, назвалась вдовой Виктора Сюрвиля, а потом выяснилось, что она вовсе не вдова, а дальняя родственница.

«Тебе-то, Ксаверий, какое до этого дело? Ты сам-то кто таков?» А-а-а… Это же князь Гондлевский, как он о нем забыл? Родной братец атамана, который напал на их карету.

Вчера он страшно разозлился на «доброжелательного» Ксаверия, который всеми способами пытался очернить Николь, по самому тону письма это было видно, а сейчас вдруг вредная приписка пана Гондлевского увиделась совсем в другом свете. Значит, не все ложь, если Николь действительно родственница покойного Сюрвиля. Вопрос только, кто дальше спросит Матвея про могильные деньги — сама Николь или аббат, ее мнимый батюшка.

Поспешая в «Клены», Матвей надеялся получить из рук сторожа записку от Николь. Однажды уже старик исполнял роль Гермеса, посыльного богов, и справился со своей ролью отлично: влюбленные обменялись письмами. На этот раз никаких записок не было.

Матвей не стал задерживаться в своих владениях. На прощание сторож сказал ему озабоченно:

— Шлялся здесь вчера какой-то мужик, в ворота не входил, но все высматривал. Я говорю: «Дядя, тебе чего?», а он не ответил и поспешил прочь. Вы, барин, никого сюда не посылали?

— Да мало ли шляется тут разбойников? Место тихое, вот и выискивают чем поживиться.

— Да не похож мужик на разбойника-то. Борода, как лопата, а рука, что палку держит, белая, к работе не привычная. Глаз-то у меня острый.

— Вот тебе деньги. Купи собаку. Не помешает.

Вечером Матвей достал из сундука три цепочки, на одной висела ладанка, на другой заговоренный оберег в виде камушка с глазом, на третьем медальон с Лизонькиным локоном. Все три цепочки пошли в кисет, который был послан слугой в дом богатея Сурмилова, его знали все на Васильевском острове.

А сторож в усадьбе «Клены» пересчитал вечером деньги, выданные барином, но собаку покупать не стал, пожадничал, за что ему со временем пришлось заплатить подороже.

Часть III

1

Миних вернулся в Петербург в середине июля и сразу был принят во дворце. Конечно, фельдмаршал ожидал совсем другой встречи, и дело здесь не в пышности и не в количестве заздравных тостов. Просто он не почувствовал должного уважения к задаче, которую решил с таким блеском.

Война — это хорошая мужская работа в хорошей мужской компании, там жизнь определяют твердый расчет и порыв. Удивительно, как эти два понятия могут уживаться рядом, но война состоит из противоречий. Но одно точно и непреложно. Обдумывая план очередной баталии, ты без зазрения совести можешь сбросить семейные вериги, не думать о детях, о деньгах, которых всегда не хватает, не размышлять с мучительной обидой, что государыня не была достаточно ласкова, а паршивец Бирон слишком лицемерно улыбался, затевая очередную каверзу. Словом, ты счастлив.

Война просветляет человека. Когда ты занят государственным делом, а плата за успех — смерть многих людей, а может быть, и твоя собственная, привычная суета мирного быта видится пустой и никчемной. На войне мозги не праздны, а пребывают в постоянном напряжении, чувство ответственности не дает расслабиться ни на минуту, спишь всего по пять-шесть часов в сутки, и этого достаточно для восстановления сил. И как-то само собой появляется понимание главного, словно ты вдруг разгадал смысл бытия и теперь уже никогда не будешь бессмысленно коптить небо, но каждое твое деяние будет кирпичом в угодной Богу храмине.

Именно в таком состоянии Миних летел на встречу с государыней, а она, похоже, не только не оценила его порыв и преданность, но и остудила. Вопросы, касаемые самой осады, были заданы как-то безучастно. Это и понятно, все доклады Миниха были очень подробны. Но истинный интерес проглянул во фразе, которую Миних раньше с государыней не обсуждал.

— Где обретается беглый король Станислав Лещинский?

— Этого я не знаю. Пока.

— А понимаешь ли ты, Христофор Антонович, что бегство короля обесценило наши победы? Что стоит ему теперь собрать новую армию и начать чинить козни против Польши и нас?

— Уверяю вас, ваше величество, это невозможно. Дух Станислава сломлен. Я уверен, что у него теперь одно желание — спасти свою жизнь и избежать плена. На большее он не претендует.

— Основываясь на чем утверждаешь ты подобное?

Миних смешался, право, он не заслужил ни такого тона, ни такого допроса.

— Прежде всего, я основываюсь на здравом смысле. В Данциге я снимал допросы и знаю, что король бежал в крестьянском платье без денег и ясного плана действий. Французская армия ему не помогала.

— А кто помогал? — Анна Иоанновна так и подалась вперед.

— Вот этого выяснить не удалось. Побег короля был обставлен таинственно. Задумал все это французский посланник де Монти. Посланник сейчас находится в Петербурге. Велите его допросить.

Маркизу де Монти уже задавали каверзные вопросы. Он и не отпирался от того, что помогал королю. Вначале посланник жил под домашним арестом в частном дому, но потом решено было ужесточить режим, и сейчас маркиз находился в Копорье под крепкой охраной.

Далее разговор пошел о французской эскадре, которая уже давно переплыла через Зунд и находилась, по всей видимости, в Гамбурге. Миних отрапортовал с полным знанием дела.

— А может, король Станислав и отплыл на одном из этих кораблей? — с напором поинтересовалась императрица.

— Этого быть никак не может. Первые из французских кораблей появились в устье Вислы четвертого апреля, но мы принудили их выйти в открытое море. Второй раз они появились только тринадцатого мая. На одиннадцати французских фрегатах было привезено французское войско. Оно высадилось на берег и вступило в бой с нашей армией. Я докладывал вам, что в этой битве русские солдаты и офицеры выказывали великий кураж, охоту к бою и радость по случаю победы. А в начале июня прибыл наш флот и встал на Данцигском рейде. После этого французские корабли, бросив своих солдат без защиты, удалились и больше не возвращались. Король Станислав бежал за два дня до падения города, то есть двадцать шестого июня.

Миних докладывал лихо, слова так и отскакивали от губ. Выглядел фельдмаршал как обычно моложе своих лет, одет с иголки, при этом фасонил и не скрывал этого. Красив, мерзавец, что и говорить. Бирон стоял за креслом государыни и весь извелся, ожидая от нее главного вопроса: «Сколько ты, шельма, получил ефимков золотом за побег Станислава?» Но Анна зачем-то тянула время, а при этом улыбалась благосклонно, а Миних, чувствуя эту благосклонность, еще шире распустил павлиний хвост.