У кладезя бездны. Бой вечен - Александр Афанасьев

Мотоциклист подошел ближе и снял шлем. У него были длинные, до плеч волосы и светлые, ястребиные глаза.

– У меня нет выбора, не так ли? – сказал он, протягивая свой паспорт в обложке из настоящей свиной кожи.

– Да, мистер, можно и так сказать…

Таможенник перелистал документ. Визы были в порядке. От его взгляда не укрылась членская карточка Клуба офицеров армии и флота, фотография кафедрального собора в Герефорде и несколько золотых кредиток, в том числе банка «Куттс оф зе Стрендс»[95], в котором открыт счет у Его Величества Короля.

– Отправляетесь на континент, мистер Сноудон…

– Да, в новый крестовый поход. Кстати – граф Сноудон, будьте любезны, сударь…

Из мелкой вредности таможенник стал снова перелистывать страницы паспорта, надеясь к чему-то прицепиться.

– Мистер, а как насчет того, что мы загружены по полной? – решил встрять и офицер, отвечавший за погрузку.

Мотоциклист достал пачку банкнот. Отсчитал две.

– Этого хватит?

Путешествие к восточному берегу канала было хоть и быстрым, но не таким роскошным, как на пароме, в частности, здесь не было бара, а завывание четырех ходовых двигателей вызывало головную боль. Достав из нагрудного кармана обтянутую кожей фляжку, лейтенант причастился коньяком и поймал на себе заинтересованный взгляд сидевшей неподалеку дамы. От тридцати до тридцати пяти, короткая стрижка, холеное, красивое лицо, вероятно, потомственная дворянка. Про таких говорят: любовь подобной женщины сродни гуманитарному образованию. Если это так, то за последние полтора года лейтенант стал одним из самых образованных людей на земле, ибо при Виндзорском Дворе было полно тайных и явных педерастов, неспособных оказывать дамам должное внимание. Эти педерасты женились, дабы не создавать в обществе скандала, потом снова предавались своему омерзительному пороку, их супруги готовы были лезть от этого на стену и зачинать ребенка хоть от конюха – так что лейтенанту приходилось трудиться за троих. Труд этот был приятным, хотя и обременительным, и лейтенант понял, что стоит только кивнуть этой даме – и через пару часов они уже будут в номере мотеля, наскоро снятом в одном из очаровательных прибрежных местечек континентального побережья. Несколько часов любви без обязательств и без продолжения, даже не зная имени партнера. Но у лейтенанта было задание, и для его исполнения следовало действовать с минутной точностью. Поэтому он возвратил даме холодный, равнодушный взгляд и посмотрел на часы. Примерно в это время в знакомом до последнего закутка аэропорту объект садится в трансконтинентальный «Бристоль», не зная, что ее сопровождают четверо неприметных, но отлично подготовленных мужчин. Это были его люди, двадцать второй полк САС, отряд контрреволюционной войны. С ними он, главный егермейстер Его Величества, должен был встретиться уже в Риме.

К счастью – ветер был попутным, и катер на воздушной подушке прибыл в Кале даже раньше, чем было указано в расписании. Кале – потрясающе красивое место, пирс для судов на воздушной подушке оборудован прямо посреди песчаных пляжей. Лейтенант оседлал свой «Триумф» и выехал первым, немного задержавшись на бетонном выезде на трассу, чтобы посмотреть и запомнить пейзаж: бледно-желтые пески, чахлые кусты, остатки рыбацких сетей и бледно-голубое небо. Перед тем как отправиться в путь через весь континент – он бросил взгляд назад и увидел, как заинтересовавшаяся им дама осторожно выезжает из темного чрева «ховеркрафта» на роскошном «Даймлере-купе». Он махнул ей рукой, переключил передачу и рванул с места. Догнать его стального зверя было практически невозможно, даже на мощном «Даймлере».

Путь его был долог. Он лежал через всю Нормандию. В Нормандии дороги были хуже – несмотря на почти век германского господства, немцам так и не удалось научить французов серьезному отношению к таким прозаическим вещам, как качество дорожного покрытия. Доходило до того, что французы, которые до сих пор помнили, что они французы, а не норманны, потомки свирепого народа воинов, – умышленно портили дороги, проложенные немцами, чтобы показать свое гражданское неповиновение. Впрочем… еще канцлер Бисмарк со вздохом сказал: а вы попробуйте править страной, где двести пятьдесят сортов сыра…[96]

Мотоцикл на дороге стоял просто отлично: а чего вы хотели, сверхлегкое шасси и тяжелый мотор, размещенный в самом центре мотоцикла. Тяга двигателя была просто тепловозной, как только граф пришпоривал своего коня – ответом ему был утробный рокот, переходящий в рев, и Ниагара тяги. Машины законопослушных континенталов, плетущихся на своих ста десяти, – он обходил, как стоячих. Поддерживая двести – двести двадцать в час, он уже через полтора часа влетел на Периферик, кольцевую автодорогу, окружающую старый Париж и отделяющую его от современных, безликих, построенных уже при немцах пригородов…

Вероятно, за ним было уже двадцать – двадцать пять штрафов за превышение скорости от автоматических камер, расположенных на дороге, – но графу на это было плевать. На острове – дорожные штрафы, выписанные на континенте, не признавали и не взыскивали.

Все время, пока он ехал по Периферик, он боролся с желанием на пару часов заглянуть в старый Париж, наверстав потом за счет скорости. Посидеть часок на Пляс де ла Конкорд, выпить кофе, какой готовят только в Париже, и, может быть, – проехать мимо Булонского леса. Только проехать, ничего больше. Так получилось, что граф три года – с шестнадцати до девятнадцати лет – прожил с отцом в Париже, и все деньги, какие у него появлялись, – он спускал на девиц из Булонского леса, одном из известных мест сбора tapineuse, независимых проституток. Просто удивительно, что он тогда ничего не подцепил… хотя проклятый СПИД тогда не был так распространен, как сейчас… кроме разве что ножевого ранения, которое он получил в драке с чернокожим ублюдком-вымогателем и его дружками. Дружков было пятеро, и один из них вышел из драки вперед ногами, а другой – остался жив, но стал законченным инвалидом. Именно тогда одиннадцатый граф Сноудон понял, что развитие его единственного сына, «проходящего обучение в континентальном университете», идет как-то не так и отослал его на острова, где Алан от скуки поступил в морскую пехоту. Булонский лес дал ему умение любить, от которого были в восторге стюардессы компаний, летающие из Хитроу, туристки и придворные дамы, а также инстинкт никогда, ничего и никому не спускать, всегда вступать в схватку, когда видишь перед собой мерзость…

Усилием воли граф подавил в себе воспоминания о Булонском лесе. И повернул на Орлеан…

В Орлеане он ненадолго остановился и перекусил в кафе, находящемся у собора Сен-Круа. Тут же, выезжая на дорогу, залил мотоциклетный бак – V-твин жрал топливо со страшной силой. И покатил дальше…

Ближе к «файв-о-клок» он докатил до Лиона, южной столицы Франции, последней ее столицы…[97] Можно было либо заночевать здесь, либо сделать еще один, последний бросок, пересечь границу, заночевать в Турине. Более осмотрительный человек предпочел бы первое, в то время как граф предпочел второе. Даже на заправке он решил не останавливаться, потому что на итальянской стороне – он это точно знал – топливо стоит дешевле, чем в Рейхе…

В пограничной зоне графа ожидал очень неприятный сюрприз в виде пробки. Пробка, по его прикидкам, тянулась не меньше, чем на морскую милю, то есть была очень значительной. И очередь тянулась медленно, так что он рисковал здесь и заночевать.

Три раза черт.

Граф постучал в окошко стоящей рядом машины, почти нового «Фиата».

– Простите, синьор, вы не знаете, что происходит? – спросил он, вспоминая обороты итальянского языка, сына ненавистной, заучиваемой в школе латыни. – Забастовка?

– Да нет… – Лысоватый итальянец, не стесняясь, плюнул на асфальт. – Сейчас забастовок нет. А вот бюрократы остались…

– Это не бюрократы, – открылось окно в машине, стоящей с другой стороны. – Наверное, опять кого-то убили.

– Дева Мария, – раздраженно сказал граф, – там кого-то убили, а мы тут должны стоять, как преступники, или как?

– И не говорите, синьор! Полное безобразие!

– А кого хоть тут убили?

– Да не тут… В стране опять убивать начали. Бедная Италия.

Между тремя людьми, общего между которыми было только то, что они стояли в одной пробке, – моментально установилось доброе взаимопонимание и дружеская приязнь. Итальянцы были совсем не такими, как англичане… скорее, они были полной противоположностью англичанам. Если англичане сухие, холодные, чопорные – то итальянцы, наоборот, жизнерадостные, в хорошем смысле слова бесцеремонные, и готовы заводить друзей даже в автомобильной пробке. Обратной стороной этого было то, что итальянцы так же легко заводили и врагов, и оставались жизнерадостными только до тех пор, пока не приходило время убивать.