Оборванные нити. Том 2 - Александра Маринина

— И вы много знаете талантливых неординарных людей в нашей судебной медицине? — скептически осведомился Саблин. — Что-то я таких не встречал. Вот только если вас.

— Ну как же! — замахал коротенькими ручками Таскон. — А Постников? А Мин? Неужели вы про них не слыхали?

— Не слыхал, — признался Сергей. — Расскажете?

— С удовольствием! — на лице Льва Станиславовича заиграла лукавая радостная улыбка: он оказался в своей стихии. — Итак, мой друг, пренебрежительное отношение к судебной медицине уходит корнями в далекое прошлое. Так было еще в семнадцатом веке, так и по сей день осталось. Вот вы о Постникове никогда не слышали, а ведь это был выдающийся специалист, широко образованный врач, в конце семнадцатого века изучал медицину в Падуе, знал греческий, латынь, итальянский и французский языки. Блестяще сдал все экзамены и был признан доктором медицины и философии. Он мечтал заниматься медициной, однако иноземные доктора из Немецкой слободы, выражаясь современным языком, перекрыли ему кислород, а широкая образованность Постникова и знание им иностранных языков привели к тому, что этого специалиста в области медицины стали использовать не по назначению. Петр Первый приписал его к Великому посольству. Так вот, Петр отправил Постникова в Вену вместе с думным дьяком Возницыным вести переговоры с турками. Переговоры в назначенный срок не состоялись, что-то там у турецкой стороны не заладилось, и Постников решил, пока суть да дело, рвануть в Неаполь, чтобы там усовершенствовать свои врачебные навыки. В Неаполе, видите ли, была возможность поработать с подопытными животными. Но Возницын был старшим по положению, он испугался, видать, остаться без переводчика и направил Постникову грозное письмо: «…и без тебя быть нельзя, и дела делать будет некем… Поехал ты в Неаполь для безделья, как в твоем письме написано, — «живых собак мертвить, а мертвых живить», — и сие дело не гораздо нам нужно». Вот как! Не гораздо нужно. А усовершенствование в трупоразъятии — это, изволите ли видеть, безделье.

— С ума сойти, — выдохнул Саблин. — Потрясающая история! А я-то все голову ломаю, откуда у людей в головах такие дикие представления о судебных медиках! Оказывается, это у нас исторически сложившаяся практика! Вы еще какого-то Мина упоминали…

— О-о-о! Дмитрий Егорович Мин — профессор медицины, внесший огромный вклад в развитие судебной медицины в середине девятнадцатого века. Так вот, он был, помимо всего прочего, прекрасным знатоком древних и новых языков, с большим увлечением занимался литературными переводами. Шекспир, Байрон, Данте, Шиллер! И многие другие авторы. Он обладал блестящими литературными способностями и много писал для московских газет и журналов. И между прочим, Дмитрий Егорович стал автором полного и лучшего в девятнадцатом веке перевода «Божественной комедии» Данте. Видите, какой блестящий ум, какая степень разносторонней одаренности, а вы, специалист в области судебной медицины и человек образованный, о нем даже не слышали.

Сергей, несмотря на позднее время, с наслаждением слушал рассказы Таскона, который от Постникова и Мина перешел к таким корифеям судебно-медицинской науки и практики, как Мухин, Нейдлинг, Армфельд, Венсович…

— И не думайте, голубчик мой, что широко образованные специалисты шли в судебную медицину только в прежние века. Вы монографиями Кустановича пользуетесь?

— Ну а как же, — улыбнулся Сергей. — Это мои настольные книги, несмотря на то, что изданы в 50-е годы. По-моему, до сих пор никто лучше и полнее вопросы баллистики и трасологии не освещал.

— Именно! Вы совершенно правы! Так вот знайте, мой дорогой, что Семен Давидович Кустанович широко известен во всем мире своими фундаментальными исследованиями в области орнитологии, его уважали самые видные орнитологи нашей планеты, а на его лекции в МГУ собирались студенты всех курсов биофака.

Дурное состояние духа постепенно рассеивалось, голос Льва Станиславовича звучал умиротворяюще, и положение дел в Бюро уже не казалось таким безнадежно-неисправимым.

— Так что вы все-таки решили делать с нашим Виталиком? — спросил Таскон, когда они прощались на крыльце здания Бюро. — Увольнять будете?

— Я дал ему месяц, — ответил Сергей. — Все равно мне сейчас недосуг заниматься проверкой всех его экспертиз. А для того чтобы сделать выводы о его профпригодности, я должен своими глазами все прочитать и все увидеть. Через месяц, надеюсь, я немного освобожусь и займусь Филимоновым, если он не одумается.

В морге Бюро было три холодильных камеры для хранения тел. В камере поменьше находились трупы, ожидающие вскрытия. В большой камере уже вскрытые тела, ожидающие, когда их заберут для захоронения. Сергей, периодически работая с трупами, имел дело только с малой камерой, откуда тела доставлялись в секционную. К большой же камере он отношения не имел, а о том, что существует и третья — тоже большая — камера, не знал вообще, несмотря на то, что неоднократно видел дверь с навесным замком. Его до такой степени не интересовало ничто, напрямую не связанное с его работой, что он ухитрялся не замечать даже того, что не заметить было невозможно.

Теперь же с его работой было связано абсолютно все в Бюро судебно-медицинской экспертизы, и в один из первых же дней после вступления в должность он в сопровождении старшего санитара дяди Федора отправился с инспекцией по своим владениям. Вот тут-то и попалась на его пути загадочная третья холодильная камера с огромным навесным замком на двери.

— Что у нас здесь? — спросил он дядю Федора.

Тот с недоверием глянул на нового шефа.

— Как — что? А вы не знаете, что ли? Трупы здесь.

Сергей решил, что ослышался.

— Какие трупы? В малой камере невскрытые, в большой — вскрытые. Какие еще могут быть трупы у нас? Ну-ка открывай! — скомандовал он.

Дядя Федор достал ключи и открыл замок. Сергею показалось, что он попал на съемки фильма ужасов. Если в первых двух камерах тела хранились на двухъярусных стеллажах, то здесь никаких стеллажей не было. Трупы лежали друг на друге прямо на полу, завернутые в покрывала, старые одеяла и еще Бог весть в какое тряпье. Укрепленные на стене рефрижераторы работали исправно, поэтому трупной вони практически не было, ощущался только обычный прогорклый запах тления. Сергей прикинул количество трупов на глазок: получилось несколько десятков.

— Ну, и что это такое? — спросил он у дяди Федора.

— Так трупы же, — нетерпеливо повторил старший санитар. — Те, на которые прокуратура разрешения до сих пор не дала, чтобы хоронить.

— И давно они тут лежат?

— Давно, — кивнул дядя Федор с некоторым даже, как показалось Саблину, удовольствием, — кто год, кто два, а кто и с прошлого века тут отдыхает, лет по шесть — по семь. А есть и такие, которые и дольше лежат, но это криминальные, конечно. Сами понимаете, дело не закрыто, преступление не раскрыто, хоронить, стало быть, пока нельзя.

Саблин не имел ни малейшего представления о том, как поступить и что со всем этим делать. Но то, что делать надо, сомнений не вызывало.

Однако хотя бы первый шаг следовало сделать. Он велел дяде Федору до конца рабочего дня переписать все трупы из третьей камеры и представить ему список с указанием номера экспертного заключения и даты, когда труп поступил в морг.

Сказать, что старшему санитару Федорову это поручение не понравилось, — это ничего не сказать.

Но Сергей Михайлович Саблин, не привыкший обращать особое внимание на окружающих его людей, по обыкновению, ничего не заметил.

Самолет слегка подрагивает, костлявая некрасивая стюардесса объявила, что мы вошли в зону турбулентности, но никакой особой турбулентности я не замечаю. Так, потряхивает немного. И почему стюардесса такая страшная? На эту работу должны брать только первостатейных красоток, чтобы было на что с приятностью посмотреть, тогда никакие дурные мысли в голову не полезут, особенно во время пресловутой турбулентности. Посмотришь на красивое — и умирать не страшно.

А эта баба была красивая… Я долго выбирал, присматривался, пока не остановился на ней. Я все рассчитал, все продумал. Аэропорт — идеальное место для осуществления моего плана. Народу тьма, и многие находятся там часами, а то и сутками, если рейсы задерживают. Человек улетает, из гостиницы выписался, если рейс задерживают на полсуток и больше — возвращаться ему некуда, в отеле при аэропорте нет мест, а если и есть, то не всегда хватает денег, которые рассчитаны «под ноль», особенно к концу отпуска. Вот и толкутся несчастные с задержанных рейсов по зданию аэропорта.

Главное было правильно вычленить тех, кто улетает еще не скоро. Наблюдение за людьми у табло вылета и за их реакцией на объявления по громкой связи о переносах рейсов принесло свои плоды. Довольно быстро я научился определять, кто именно из этой толпы каким рейсом улетает. Теперь из задержавшихся следовало выбрать жертву.